Страница 61 из 88
— А я это лежу на печи, — сказал старик хозяин, — и думаю, хотя бы кто-нибудь горилкой угостил. Чую, машина подъехала. Тут и вы, прямо, как в сказке.
Ровно в двенадцать мы выпили за победу.
— Я при немцах уши ватой затыкал, чтобы не слышать ихнего голоса, — сознался хозяин.
Вторая рюмка была за то, чтобы новый год был последним для фашистской Германии. Тост этот провозгласил старик колхозник. Мы закусили кислым молоком и поехали дальше.
Материал о взятии Житомира пошел в номер. На очереди было освобождение Бердичева. и через два дня я поехал туда.
Отступая к Бердичеву, гитлеровцы рассчитывали выиграть время, надеялись, что советская артиллерия отстанет от своей пехоты. Но они ошиблись. Вместе с первой стрелковой ротой к Бердичеву вышла тяжелая пушка гвардии сержанта Ильи Корниенко. Наводчик Федор Пасечник, не теряя ни минуты, открыл огонь по оборонительным объектам, видимым невооруженным глазом.
Вскоре подошли и другие пушки. Артиллеристы вместе с пехотой провели разведку, выяснили, что не только на окраинах города, но и в центре многие дома использованы под доты и с добавочным железобетонным перекрытием.
Взятые пленные показывали: за густой сетью опорных пунктов, за крепкими стенами домов — находится свыше семи тысяч солдат, поклявшихся стоять насмерть. Гарнизон имеет восемнадцать артиллерийских батарей трехпушечного состава, много минометов и несколько сотен пулеметов.
Но фашистский гарнизон был обречен, он только защищался, а наши войска наступали.
Батареи гвардии капитанов Дейниженко, Ступакова, Старостина и других офицеров начали противобатарейную борьбу раньше, чем ее ждали гитлеровцы, и с первых залпов поразили вражеские пушки. Огонь был частый и сильный, снег вокруг почернел от пороховой копоти.
Упорное сопротивление оккупанты оказали на вокзале, в районе водокачки и на высотах южнее города, где у них были укрепления, почти недоступные для танков и штурмовой авиации. На эти объекты и навалились наши пушки всей силой огня, выкуривая фашистов из укрытий, под выстрелы стрелков. Немецкая артиллерия, вступившая в единоборство с нашей, была подавлена, вынуждена была умолкнуть.
По наступающей пехоте открыли огонь четыре немецких полковых миномета.
Раненый наводчик Ченских поставил на свое место снарядного Львова. Весь расчет он научил сложному делу прицеливания. Несколько пристрелочных выстрелов, и тяжелый снаряд накрыл миномет.
Радость охватила Львова, но он скрыл ее от товарищей. Он торопился уничтожить оставшиеся минометы.
Пять выпущенных снарядов и три миномета умолкли навсегда. Так учил стрелять «бог войны» — начальник артиллерии 18-й армии генерал-лейтенант Кариофили.
Артиллеристы овладели кариофилевским стилем. Этим стилем точности, требовательности и быстроты полк завоевал свою славу.
Воспользовавшись тем, что наша артиллерия полностью еще не подошла, тридцать фашистских танков ринулись в атаку. Один танк был подбит за сто метров от переднего края. Но несколько машин прорвались сквозь нашу пехоту. Героическая прислуга пушки наводчика Ченских отстреливалась под пулеметным огнем и тяжелым снарядом подбила танк. Остальные танки развернулись и скрылись в каменном ущелье улицы. Танкистов ослепило беспрестанное мелькание орудийных молний, оглушил грохот артиллерийского грома.
С каждым часом все больше и больше собиралось советских войск возле Бердичева. Стрелки дивизий Колобова, Волковича, Прохорова пошли в обход города. С кирпичной трубы кожевенного завода немецкие наблюдатели видели на всех направлениях алые шелковые знамена гвардейцев. Стрелковый батальон захватил село Скраглевку, отрезал немцам путь отступления на Чуднов.
Одной из первых ворвалась в город рота гвардии старшего лейтенанта Башкатова. В этой роте сражался рядовой Исаак Шпеер, уроженец Бердичева Он застрелил трех немецких автоматчиков, пока добрался до родной Белопольской улицы.
Из подвала вылез с окровавленным лицом лохматый, в рваной одежде сосед.
— Василий Иванович, где моя мама? — спросил Шпеер.
— Убили!
— Рахиль?
— Убили!
— Отец?
— Его распяли. Прибили гвоздями руки и ноги. Это звалось у них римской казнью.
— А где маленькие Борис и Дора?
— Их забрали в детский дом на Дмитровку.
Всю войну солдат думал о семье, рвался к ней, в родной город, а ее уже нет на свете.
Фашистские обер-мясники обманом сгоняли население на Лысую гору и там расстреливали детей, женщин, стариков. Все рвы и ямы на горе были забиты кровавым месивом, гора превратилась в огромную могилу.
Вечером полки Жулихина, Болотина и Мирошника выбили немцев из города за реку Гнилопять. Населенные пункты вокруг тонули в море огня.
Вместо детского дома, куда спешил Шпеер, он увидел закопченные камни, казалось кричавшие о преступлении. Куда делись дети — никто не знал.
Утром красноармейцы перешли по льду реку Гнилопять и бросились на штурм Лысой горы.
Шпеер подлез к домику, откуда строчил немецкий пулемет, и гранатами убил обоих пулеметчиков. Его ранили в ногу, но он продолжал стрелять, убил еще одного фашиста и сам погиб от разрывной пули.
Похоронили его в родном городе на Белопольской улице.
Я ходил на Лысую гору. Был и на могиле Шпеера, на которой радистка Галина Савина поведала мне печальную историю этого человека.
Девушка была его невестой. Они собирались пожениться после войны.
Записав все виденное, по утыканной вехами дороге отправился я в редакцию, а через несколько дней выехал в район Винницы, где разгорелись ожесточенные бои.
Войска Первого Украинского фронта заняли Сарны, Бердичев, Белую Церковь и с севера нависли над вражеской группой армий «Юг». На карте это выглядело, как меч, занесенный над головой.
1943–1944 гг.
ПРЕОДОЛЕНИЕ СМЕРТИ
В лазоревом небе стало темно от разрывов.
Штурмовики сделали последний, девятый заход над целью и отвалили. Федор Жигарин пошел на десятый круг, хотя все противотанковые бомбы уже были сброшены и ракетные снаряды выпущены. Ему хотелось взглянуть на результаты работы эскадрильи.
Внизу, окутываясь светлым дымом, пылали копны хлеба. Жигарин насчитал среди них пять черных столбов — это горели немецкие танки.
Жигарин дал газ и вскоре увидел свою эскадрилью, уходящую на восток — домой. Но что такое? Одного самолета не хватало. Летчик внимательно оглядел машины, идущие в строю. Среди них не было самолета младшего лейтенанта Рысенко — молодого летчика, недавно прибывшего в полк и вылетевшего в свой первый полет.
Жигарин плохо знал его, ни разу не говорил с ним и сейчас, думая о нем, вспомнил, как перед полетом Рысенко доставал из кармана созревшие головки мака, разрывал их, ссыпал мелкие и голубоватые, как порох, зерна в ладонь и отправлял их в рот.
— Берите, я нарвал их много, — вспоминались слова Рысенко и еще вспомнились его глаза, в которых горело романтическое преклонение перед ним, Героем Советского Союза.
Не раздумывая, Жигарин повернул штурмовик. Но было поздно. Самолет товарища уже горел и стремительно падал в бездонную пропасть. Оттуда, от самой земли, все летчики услышали в наушники:
— Умираю за Родину! — последний крик жизни и разума пилота. То был не предсмертный вопль, а призыв, утверждение того, что идея, за которую он через секунду умрет, сильнее смерти.
Жигарин тоже услышал этот крик и тут же увидел, как пять «мессершмиттов», ободренных успехом, ринулись к нему.
Жигарин остался один. Разочарование, раздражение и досада охватили его. На какое-то мгновение прилив отчаянной храбрости, с которой он спешил на выручку товарищу, сменился приступом страха. Он позвал по радио друзей и думал, что они немедленно придут на помощь, иначе дальнейшая борьба была бы бесполезна. У немцев пятикратное преимущество, да и истребители их больше приспособлены для воздушного боя, чем его штурмовик. Но уныние не может находиться долго в кабине самолета. Как уже много раз бывало с ним, Жигарину вновь захотелось испытать свои силы. Он немедленно зашел в хвост первому подвернувшемуся самолету, но и ему в хвост стал «мессершмитт». Так, преследуя друг друга, один советский штурмовик и пять фашистских истребителей стали в вираж — круг смерти, и заходили над золотой от жнивья землей.