Страница 51 из 88
С командиром роты автоматчиком Цибизовым мы прошли по всему фронту слева направо, мимо уже обезвреженных дотов, видели десятки захваченных пушек, штабеля снарядов. С пушек были сняты замки.
Перед глазами простирался простор бесконечно милой степи. Свистел серебряный осенний ветер. Был день, ко в небе почему-то еще висела призрачная луна.
У моста по дороге в Камыш-Бурун встретил капитана Белякова, распаленного боем. Его батальон, хотя и не полностью высадившийся, развивал успех. Были взяты близлежащие курганы и господствующая на местности высота.
— Сейчас я возьму Камыш-Бурун, — сказал Беляков, вытирая носовым платком вспотевший лоб.
— Постой. Какую тебе поставили задачу?
— Дойти до этой дамбы, у которой мы стоим.
— На этом ограничимся… Нас здесь не больше пятисот человек. Не стоит распылять силы. Большинство судов не смогло пристать к берегу и ушло к Тамани.
— Откуда ты знаешь?
— Только что вернулся с берега.
Беляков посоветовался с заместителем по политической части капитаном Рыбаковым и решил занять оборону, благо поблизости оказались прошлогодние окопы, которые матросы быстро углубили и привели в порядок.
Самолет сбросил вымпел. В записке просили сообщить обстановку и спрашивали, где командир дивизии — полковник Гладков.
Штаб дивизии с нами не высадился, не высадились и командиры полков. Где находился командир дивизии, мы не знали.
К девяти часам утра из Камыш-Буруна гитлеровцы подбросили семнадцать автомашин с автоматчиками и пошли в атаку на узком участке роты капитана Андрея Мирошника, впоследствии Героя Советского Союза. Вся наша передовая кипела от минометных и артиллерийских разрывов. Снаряды беспрерывно рвались среди окопов. Жужжали осколки, выкашивая бурьян. Азарт боя был настолько велик, что серьезно раненные ограничивались перевязкой и продолжали сражаться. Боец Петр Зноба, раненный в грудь, убил восемь фашистов и заявил, что скорее умрет, чем покинет сражающихся товарищей. Первая атака была отбита. Потеряв много убитых и не подбирая трупов, враг отошел на исходный рубеж.
Через час туда подошли двенадцать танков и семь «Фердинандов» — самоходных пушек.
— Ну, после холодной морской воды начнется горячая банька, — заметил Рыбаков. — Сейчас мы их поматросим и забросим.
— Чем больше опасности, тем больше славы, — ответил ему лейтенант Федор Калинин, комсорг батальона, заменивший утонувшего начальника штаба.
Не задерживаясь, грозные машины двинулись в атаку. За ними в полный рост шли автоматчики, горланя какую-то песню. Гитлеровцы наступали встык между морским батальоном и батальоном Жукова. Их было в два раза больше, чем нас.
Танки двигались, словно огромные ящерицы, волоча за собой хвосты пыли. Наступила призрачная тишина. Стало слышно, как тикали часы. Я посмотрел на циферблат: было десять минут одиннадцатого.
И вдруг одновременно раздались два выстрела, будто пастух хлестнул бичом. Стреляли две 45-миллиметровые пушки нашего десанта. Передний танк вспыхнул и помчался в сторону, пытаясь сбить разгоравшееся на нем пламя. Его подбил наводчик Кидацкий. Он боялся потерять хоть одно мгновение боя и посылал снаряд за снарядом. Вот он разнес крупнокалиберный пулемет, уничтожил несколько автоматчиков. Но «фердинанд» разбил пушку Кидацкого. Второе орудие тоже было подбито. Уцелевшие артиллеристы взялись за винтовки.
Бой с танками повела пехота. На младшего сержанта Михаила Хряпа и красноармейца Степана Рубанова, сидевших в одном окопе, шли четыре танка. Было что- то злое и трусливое, я бы сказал, крысиное, в этих серых машинах. Два бойца пропустили их через свой окоп и автоматным огнем уложили около сорока вражеских солдат, следовавших за танками. Если бы бойцы не выдержали, побежали, их наверняка убили бы, но они сражались и стали победителями. Все видели их разумный подвиг.
Бронебойщики Букель и Будковский из противотанковых ружей подожгли по одному танку. Рядовой Николай Кривенко подбил танк противотанковой гранатой. Как никогда, проявилась в этом бою у наших людей страстная жажда жизни. Десантники уничтожали танки, оставаясь невредимыми сами.
Над нами проносились звенья краснозвездных штурмовиков. С бреющего полета из «эресов» и пулеметов они расстреливали вражескую пехоту, танки и пушки.
Корпусная артиллерия с Таманского полуострова беспрерывно била по скоплениям гитлеровцев через пролив шириной в восемнадцать километров. Но контратаки не прекращались ни на минуту. Ценой любых потерь фашисты хотели сбросить нас в море.
Во втором часу дня в цепь приполз бородатый Андронник Сафаро — связной из штаба полка, спросил:
— Нет ли здесь корреспондента?
Оказалось, что начальник штаба полка майор Дмитрий Ковешников и заместитель командира полка по политчасти майор Абрам Мовшович послали его разыскивать меня. Сафаро сказал, что руководство всей операцией взял на себя Ковешников, которого я знал по штурму Новороссийска. Это был настоящий герой, высокообразованный, талантливый и бесстрашный офицер. Ковешникова знала вся армия. И командующий и рядовые солдаты одинаково любили и берегли его. Небольшого роста, с неприметным лицом, он был красив в бою мужественной красотой, и как-то так получалось всегда, что он становился душой боя, в котором ему приходилось участвовать.
Под Новороссийском о нем говорили, что он дважды побывал на том свете.
Воспользовавшись очередным налетом нашей авиации, когда вражеский огонь несколько утих, мы с Андронником бросились бежать к поселку, продвигаясь где во весь рост, а где и на четвереньках.
Штаб расположился в темном подвале дома, крыша которого была снесена взрывом. В воздухе стоял нежный аромат поздних осенних цветов, источаемый сеном, на котором лежали раненые.
Ковешников, склонившись над рацией, просил у командующего огня. Кодовые таблицы утонули в море, и разговор велся открытым текстом.
— Я «Муравей» — Ковешников. Дайте огня. Цель — сто тридцать девять. Атакуют танки. Атакуют танки. Дайте огня, дайте огня. Я «Муравей» — Ковешников. Прием!
Цель 139! Я только что вернулся оттуда, видел все своими глазами, сел к снарядному ящику и принялся писать корреспонденцию, Не успел ее окончить, как часовой сообщил, что к нам полным ходом идет торпедный катер. Я запечатал корреспонденцию в конверт, написал адрес и бегом бросился на берег. Там творилось что-то невообразимое. Около пятидесяти пушек обстреливали суденышко и берег, к которому оно стремилось пристать. После каждого разрыва тысячи прожорливых чаек с криком бросались в воду, вытаскивая клювами глушеную рыбу. Многие птицы гибли от осколков, и волны выбрасывали их на прибрежный песок.
И все-таки катер подошел. С него сбросили несколько ящиков патронов.
— Как тут дела? — спросил старший по званию на катере капитан-лейтенант, прижимая к раненой щеке мокрый от крови платок.
— Нужна помощь: люди и боеприпасы, вода и пища.
— Гладков с вами?
— Гладкова нет.
— Может, он утонул или убит?
— Не знаю… Не сможете ли вы передать в редакцию мою корреспонденцию?
— С большим удовольствием. Это будет документ, подтверждающий, что мы были на крымском берегу… Значит, вы и есть тот самый корреспондент. В сегодняшней газете напечатана ваша заметка.
— Дайте мне эту газету!
— У меня ее нет. Осталась на той стороне.
— Кто же отправляется в десант без свежей газеты? Эх вы!.. — Мне очень хотелось увидеть напечатанной свою заметку. Впрочем, досада быстро сменилась радостью за Сидоренко, добравшегося-таки до редакции.
— Закуривайте. — Капитан-лейтенант открыл щелкнувший серебряный портсигар, прочел надпись на нем и нахмурился.
— Я не курю.
— Все равно возьмите, у вас, наверное, плохо с табаком. — Моряк сунул мне в руки портсигар, набитый влажными папиросами, и, взяв мою корреспонденцию, положил ее за пазуху.
Катер отчалил и полетел, как стрела, но метров через триста в него жахнул снаряд. Суденышко накренилось и стало тонуть. Три моряка поспешно спустили на воду резиновую лодку и принялись грести к берегу, но ее накрыл снаряд. Напрасно я ждал, что кто-нибудь выплывет. Все были убиты или утонули.