Страница 50 из 88
Снаряды зажгли на берегу несколько строений и стогов сена. Пламя пожаров послужило ориентиром, ибо в такой темени легко заблудиться, пристать не туда, куда надо. Суда двигались на огонь. Спешили к берегу, на котором словно извергалась целая цепь вулканов. Снова вспыхнули прожекторы. Фашисты начали стрелять осветительными снарядами, бросать сотни ракет. В их дрожащем свете мы увидели высокие неуютные берега и белые домики. Хотелось как можно лучше рассмотреть берег, на котором предстояло драться.
Два мотобота с бойцами, которые должны были высаживаться первыми, были подожжены снарядами в двухстах метрах от берега, в отсветах зловещего пламени мы видели, как люди бросались в черную воду. Снаряды рвались вокруг, поднимая столбы холодной воды, обдавая людей колючими брызгами. Страшным казалось бурное море, до самого дна освещенное разрывами.
Наш мотобот вырвался вперед и первым полным ходом пошел к берегу.
Я поднялся на борт и, сделав трехметровый прыжок, очутился на крымской земле. Мотобот врезался в песок. Морская пехота прыгала в воду, С невероятной быстротой выгрузили пулемет.
После тесноты мотобота на земле показалось очень просторно.
Перед нами был дот, из которого вел огонь крупнокалиберный пулемет. Я видел, как к нему бросился Беляков, прижался к стене, сунул в амбразуру противотанковую гранату.
Я подался вправо. Бойцы падали на песок перед колючей проволокой. Вокруг рвались снаряды. Мы раскрывали рты, чтобы сберечь барабанные перепонки и не оглохнуть. Острый и опасный, как бритва, луч прожектора осветил нас. Моряки увидели мои погоны — я был среди них старший по званию, — крикнули:
— Что делать дальше, товарищ майор?
— Саперы, ко мне!
Как из-под земли, появились шесть саперов.
— Резать проволоку!
— Подорвемся. Мины…
Но я и сам знал, что к каждой нитке «колючки» подвязаны толовые заряды: чуть дернешь — и сразу взрыв.
— Черт с ними! Если взорвемся, то вместе!
Присутствие старшего офицера ободрило саперов.
Прошло несколько томительно длинных минут, проход был проделан. Теперь кому-то надо рвануться вперед, увлечь всех за собой. Это было трудно сделать, ибо, лежа перед проволокой, можно на пять минут прожить дольше. В упор по нас прямой наводкой била пушка. Рядом я узнал Цибизова — командира роты автоматчиков, слышал, как Беляков посылал кого-то заткнуть пушке глотку.
Вдруг я увидел золотоволосую синеглазую девушку. Она поднялась во весь рост и, закружившись в каком-то дивном танце, рванулась в проход между проволокой.
— Вперед! Здесь нет мин. Видите: я танцую.
Этот танец в свете прожекторов и взрывов потрясал.
Я перебросил автомат через плечо, бросился за ней, схватил за руку, спросил фамилию.
— А, идите вы к черту! — ответила девушка, не различая моих погон, повернулась назад, насмешливо крикнула: — Братишки, тушуетесь… Мозоли на животах натрете…
Какой моряк мог допустить, чтобы девушка была впереди него в атаке? Будто ветер поднял людей. Но несколько человек все же подорвались на минах.
В это время над головами у нас прошел маленький самолет. Самолет снижался на прожектор, стреляя из пулемета. Я различил на крыльях красные звезды. Свет погас. Справа и слева гудели такие же самолеты, все подумали: «Милые, как вовремя вы прилетели!» Это были самолеты из женского авиационного полка Е. Д. Бершанской. Я знал, что среди них находился самолет, пилотируемый маленькой черненькой девочкой — Мариной Чечневой.
Все побежали вперед, пробиваясь через огненную метель трассирующих пуль.
С мыса ударил луч второго прожектора, осветил дорогу, вишневые деревья, каменные домики поселка. Оттуда строчили пулеметы и автоматчики. У нас почему- то никто не стрелял.
— Огонь! — закричал я не своим голосом.
Моментально затрещали наши автоматы, и мы увидели бегущих и убитых гитлеровцев.
— За Родину! — кричали моряки, врываясь в поселок, забрасывая гранатами дома, в которых засели гитлеровцы. Победный клич, подхваченный всеми бойцами, поражал оккупантов так же, как огонь. Гитлеровцы отстреливались из окон, чердаков, подвалов, но первая, самая страшная линия прибрежных дотов, колючей проволоки и минных полей уже была пройдена. Мы атаковали доты с тыла и перебили там всех.
Бой шел на улице и во дворах. Светало, и я увидел пехоту, высаживающуюся правее нас.
— Вперед, на высоты! — сорвавшимся голосом кричал человек, в котором я узнал командира стрелкового батальона Петра Жукова.
Высоты, при свете ракет казавшиеся у самого моря, на самом деле были за поселком, метрах в трехстах от берега. Пехота устремилась туда. И тут я вспомнил, что я ведь корреспондент, что моя задача написать пятьдесят строк в номер, что газета не будет печататься до получения моей заметки. Вся армия, все 150 тысяч человек должны перебираться через пролив, и им интересно знать, как это происходит.
Я вбежал в первый попавшийся дом. На столе стояли недопитые бутылки вина. Я отодвинул их и в несколько минут написал первую корреспонденцию. В ней упомянул офицеров Николая Белякова, Петра Дейкала, Платона Цикаридзе, Ивана Цибизова, Петра Жукова, которые храбро дрались в момент высадки. Впоследствии правительство всем им присвоило звание Героя Советского Союза.
Было важно дать знать читателям-бойцам, что мы не погибли, а зацепились за Керченский полуостров и продолжаем вести борьбу. Корреспонденция «Наши войска ворвались в Крым» оканчивалась словами: «Впереди жестокие бои за расширение плацдарма».
Едва я закончил писать, как в дом попал снаряд. Камни обрушились на голову, ослепительные искры, радужные круги и темные пятна заходили перед глазами. Я почувствовал смертельную усталость, пол ушел из-под ног. На какое-то мгновение потерял сознание, но сейчас же поднялся. Связной Ваня Сидоренко влил мне в рот несколько капель водки.
Завернув корреспонденцию в противоипритную накидку, чтобы бумага не размокла в воде, я отдал ее связному и приказал бежать на берег, садиться в первый отходящий мотобот и отправляться на Тамань.
— Кто же меня возьмет?.. Всякий подумает, что я струсил и дезертирую. Надо, чтобы вы приказали взять меня на борт.
— Помчались!
Мы побежали к берегу. Там под сильным огнем разгружался последний мотобот. Я посадил на него связного и ужаснулся. Около сотни наших судов, не подойдя к берегу из-за сильного артиллерийского огня противника, возвращалось обратно к Тамани. Несколько мотоботов, кружась, догорали на воде.
Мотобот со связным отошел.
Я побежал на высоты и, оглянувшись, увидел, как снаряд зажег мотобот. Команда, сбивая пламя, упорно уводила судно от берега.
Я добежал до группы бойцов, атакующих огромный дот, издали показавшийся курганом. Пулемет уже был разбит гранатой, но два автомата стреляли из амбразуры. Вдвоем с оказавшимся рядом краснофлотцем забегаем с тыльной стороны дота. На бетонной лестнице показался фашистский офицер, дал очередь из автомата, свалил бойца, пулей сбил с меня фуражку, с кожей сорвал прядку волос. Я дернул за спусковой крючок ППД, но выстрела не последовало. Диск пуст! Раздумывать некогда. Со всей силой с ходу ударил врага носком солдатского сапога в лицо. Он качнулся, уронил автомат. В руках у меня оказался наган. Раздался сухой щелчок выстрела — офицер упал. На шее его висел новенький «железный крест»; я сорвал его и сунул в карман — на память.
Пятнадцать лет я играл в футбол и хоккей. Право, стоило заниматься спортом, чтобы в решающий момент ударом ноги спасти жизнь и убить врага.
Вместе с бойцом захожу внутрь дота. Здесь был командный пункт с прекрасным обзором моря. На столе валялись документы, игральные карты, письма, фотографии женщин, коробки сигар.
На столе дребезжал телефон. Я снял трубку. Властный старческий голос откуда-то издалека торопливо спрашивал по-немецки:
— Что случилось?
— Мы уже здесь! — крикнул я в трубку по-русски.
Бойцы выволокли из-под кроватей двух насмерть перепуганных офицеров. Они сказали, что ждали наш десант, но не в такую бурную ночь и не в Эльтигене, одном из своих крупнейших опорных пунктов. В обороне здесь находилась портовая команда и один батальон 98-й пехотной дивизии.