Его грех

— Они пытали её, да, — всё-таки ответил Перси.

Министр строго посмотрел на него, призывая заткнуться, и деликатно поправил:

— Мы не знаем этого. Они сожгли её.

— Заживо, — мстительно вставил тот, кому я сломал нос.

— Заткнись!

Я было снова попытался кинуться в его сторону, но был тут же привязан к стулу магическими путами. Впервые в жизни я возненавидел магию. Возненавидел присутствующих. И, самое главное, возненавидел себя.

Меня затрясло, я начал раскачиваться из стороны в сторону, воя как раненый волк.

«Гермиона. Моя Гермиона», — повторял я раз за разом.

Я давно должен был понять, что она моя. Моя. А теперь её нет. Её убили. Её пытали. Её сожгли заживо…

Я захотел сдохнуть. Я захотел покончить со всем этим, но тут же одумался. Нет, в целом, мои планы не изменились, они просто получили небольшую отсрочку. Потому как именно тогда в мою голову пришла мысль, что, прежде чем умирать, необходимо кое-что доделать и раздать все долги.

— Вы знаете имена?

Мой спокойный тон озадачил и обеспокоил всех присутствующих. Они переглянулись, и Кингсли осторожно заговорил:

— Некоторых. Но ты должен помнить, что применение непростительных… Даже твоё особое положение…

— Я понял. В тюрьму я не собираюсь. Так можно мне имена?

Мне на удивление быстро передали список, и я покинул этих снобов, которые в своё время не озаботились безопасностью родителей Гермионы. И я не озаботился. Она была бы сейчас… Спустя десять минут я вышел из прохладного Министерства в душный, майский вечер. Долго бродил по лондонским улицам, иногда сталкиваясь с прохожими и пару раз чуть не попав под машину. Мне было на самом деле всё равно, мои мысли витали где угодно, но только не там где надо.

Так продолжалось до тех пор, пока на глаза мне не попался один весьма специфический магазинчик.

— Оружейный, — медленно прочитал я брутальную вывеску.

Брутальный. Отличное слово, главное, корень подходящий. Брут. Предатель. Предателем я ощущал себя тогда. И сейчас ничего не изменилось.

За много месяцев охоты я перестал разговаривать вслух. Перестал общаться с волшебным миром. Я только и делал что искал, находил и убивал. Несмотря ни на что я был милосердным. Думаю, Гермиона бы мной гордилась. Я убивал быстро и пытал только в тех случаях, когда они молчали или сопротивлялись. И иногда напевал песенку про десять негритят, над которой мы с Гермионой когда-то смеялись.

Однажды десять негритят уселись пообедать.

Один из них закашлялся — и их осталось девять.

Одного я настиг в кафе за обедом в Лютном переулке. Куриная косточка ещё долго торчала у него из горла, пока это не заметила официантка.

Однажды девять негритят уснули очень поздно.

Один из них так и не встал — и их осталось восемь.

Второго я задушил подушкой во сне, правда, перед этим основательно покопавшись у него в мозгах, чтобы выяснить, что он знает про остальных. Делая это, я сознательно игнорировал воспоминания об убийстве Гермионы, хотя образ её объятого пламенем силуэта навечно отпечатался в моём сознании.

Потом восьмерка негритят по Девону бродила.

Один остался там совсем — и их теперь уж семь.

Третьего я долго пытал в переулке, пока он не выдал недостающие имена. Думаю, люди долго будут вспоминать тот страшный крик, разорвавший сонную тишину ночных улиц.

Все семь весёлых негритят по тросточке купили.

Один взмахнул — неловкий жест — и вот их стало шесть.

Четвёртый был проткнут кочергой, которой на тот момент лупил своего домовика.

Теперь шестёрка негритят на пасеку взобрались.

Но одного ужалил шмель — и пятеро осталось.

Режущее прямо по шее настигло пятого ублюдка. Он вряд ли ожидал чего-то подобного, пока трахал магловскую шлюху.

Пять самых строгих негритят суровый суд вершили.

Приговорили одного — и стало их четыре.

Я с упоением наблюдал за ссорой, а потом и дракой двух оборотней. Один из них погиб в этой драке. Предметом спора, кстати, стал фальшивый медальон Салазара Слизерина.

И вот четвёрка негритят пошла плескаться в море.

Попался на крючок один — и их осталось трое.

Не стоит купаться там, где я отдыхаю. Впрочем, я ведь сам пришёл на тот берег, где любил купаться седьмой.

Явилось трое в зоопарк, медведь гулял на воле.

Прихлопнул лапой одного — их осталось двое.

Драка в баре Лютного переулка не могла закончиться удачно для восьмого Пожирателя смерти. В поднявшейся суматохе вспороть ножом его брюхо оказалось совсем нетрудно.

Два негритёнка вслед за тем на солнышке лежали.

Внезапно выстрел прогремел — и одного не стало.

Я оказался буквально в немом шоке, когда лично увидел, насколько просто и легко убить человека огнестрельным оружием. Плевать, насколько сильный ты маг и насколько чиста твоя кровь. Если ты не готов получить пулю, ты мёртв. Чёрт, почему мы просто не пристрелили Волдеморта?

И вот один, совсем один. Тоскою сердце сжало.

Пошёл повесился и он. И никого не стало.

Прознав про то, что их десятку истребляют одного за другим, последний хотел сбежать, но был символично убит грабителем в одной из стран дикой Африки.

Я знаю, что, по сути, никто из них не был виноват в её смерти. Виноват только я. Я, который порой забывал о существовании Гермионы. Какой же я был задницей за эти семь лет! Я так часто предавал её, так часто совершал неверный выбор.

Я так ни разу не станцевал с ней на балу. Я даже не узнал, как зовут её родителей. Я ведь почти ничего о ней не знал! Теперь же я по крупицам восстанавливал пробелы её образа с помощью Омута Памяти.

После каждого сеанса меня выворачивало наизнанку от мысли, что я больше никогда не смогу увидеть её вживую. Никогда не смогу прикоснуться к ней.

Я начал потихоньку сходить с ума. И подменять воспоминания. Да, я научился делать и это. Теперь каждый вечер я смотрел, как занимаюсь любовью с Гермионой. Как ласкаю её грудь с нежными, розовыми сосками. Я видел их лишь однажды. Но в тот момент, в палатке, мы быстро переодевались и я практически не обратил на внимания, занятый иными проблемами. Идиот.

Я бесчисленное количество раз вбивался в кулак, пока мой призрачный двойник пронзал призрачную, сотканную из фантазий Гермиону. Я хотел стать им. Быть там. Но невозможность этого приносила в мою гнилую жизнь ещё больше отчаяния.

Так жить нельзя. Мне жить нельзя. Без неё. Без нас. Только она стала смыслом моего существования, но я слишком поздно это понял.

Чувствую, как горячие слезы катятся из глаз. Я надеюсь, что скоро окажусь рядом с ней и буду вымаливать прощение. За невнимание, за тупость, за предательство…

Я не стал восстанавливать память её родителям, на которых сейчас смотрел.

Вон они, прогуливаются вдоль океана, даже не подозревая о страшном поступке, который я совершил. Месяц назад я помог им излечить бесплодие и оставил им всё своё состояние, надеясь, что это хоть как-то залечит их несуществующие раны.

Поднявшись на ноги, я переместился порт-ключом в гостиную дома на площади Гриммо. Поднялся наверх и увидел там отражение своей души — ничего светлого, лишь запустение и грязь, скопившаяся в покрытых мраком углах. Зашёл в комнату Сириуса и вспомнил, как меня рвало на части после его смерти, и как то горе стёрлось, поблекло после новых потерь.

Последние шаги дались мне особенно трудно. Собравшись с духом, я дрожащей рукой открыл дверь комнаты, в которых когда-то жила она. С тех пор здесь мало что изменилось, разве что пыли и грязи стало ещё больше. Но мне упорно казалось, что я всё ещё ощущаю еле заметный, призрачный аромат её шампуня и лёгких цветочных духов, некогда весьма отчётливо благоухавший в этой комнате.

Последний взгляд, последний вздох, а следом — легкий взмах волшебной палочки, шёпот: «Адеско Файр», — и передо мной с завораживающим изяществом расцветает ярко-алый цветок огненного возмездия.

Тёмные, пыльные портьеры вспыхнули мгновенно, чуть позже занялись книжные шкафы и гардероб. Последней занялась кровать, матрас которой, возможно, всё ещё хранил еле заметные очертания её фигуры.