Аппассионата. Бетховен

Глаза мальчика стали похожими на чёрные бриллианты. Он взглянул на портрет деда и принялся вновь с каким-то неистовым восторгом играть на рояле.

— Фа-диез мажор! — воскликнул он.

— Людвиг! Это просто невыносимо, — возмутилась госпожа Магдалена.

Но мальчик ничего не слышал, и тогда отец подошёл поближе.

— Фа-диез мажор, похоже, твоя любимая тональность. Ах ты, мартышка без слуха, что ты там себе воображаешь? Услыхал где-то названия нескольких тонов и тональностей и думаешь, что если ты барабанишь по клавишам и приговариваешь до или фа мажор, то так оно есть? Нет, в музыке дело обстоит далеко не так просто.

Он придвинул к себе стул и посадил Людвига на колени.

— Позволю прочесть тебе что-то вроде лекции. Начнём с небольшого фокуса. Давай стукнемся ладонями. Что ты слышишь?

— Папа!!

Тут Иоганн ван Бетховен услышал за спиной шаги и резко повернулся.

— Ах, это ты, Цецилия.

Хорошенькая двенадцатилетняя девочка с поклоном присела:

— Родители велели вам кланяться и посылают в знак приветствия каравай хлеба и немного соли.

— Ты смотри, какой горячий. — Вышедшая в музыкальную комнату Магдалена с любезной улыбкой взвесила на ладонях подарок.

— Прямо из печки. — Цецилия робко посмотрела на рояль. — Неужели такой малыш...

— Ну, разумеется. — Иоганн ван Бетховен спустил Людвига на пол и встал, — наш Людвиг — гениальный музыкант, и вы ещё установите на доме, где он живёт, мемориальную доску. Передай родителям? мою благодарность, Цецилия. А теперь я должен расставить кровати, иначе нам придётся сегодня ночью спать на полу.

— А мне пора в лавку. — Девочка ещё раз сделала книксен.

Когда отец ушёл в спальню, Людвиг схватил мать за руку:

— Пойдём, мамочка.

— Куда, Людвиг?

— К роялю. Играй.

— Но я не умею.

— Ты... не умеешь... играть на фортепьяно?

Это оказалось одной из первых непостижимых загадок в его жизни.

Новорождённый кричал, а в музыкальной комнате, двери которой были открыты, со злостью били по клавишам.

— До... до... Да пропади всё пропадом!

— Людвиг!

Мальчик разговаривал с портретом деда. Он довольно часто обращался к нему.

— Ты же сам слышишь, Дода. Ничего не поделаешь. До... да.

— Перестань кривляться, Людвиг.

Мальчик осторожно приблизился к кровати матери. Она с болезненной гримасой сморщила полные губы.

— Кривляться? Я проверял силу голоса Карла. Ведь дедушка именно так поступал с певцами и певицами в Доксале. — Он пренебрежительно махнул рукой. — И Карл позорно провалился. Нам в придворной капелле он совершенно не нужен.

— Ах ты, негодник!

Но госпожа Магдалена произнесла эти слова без особого гнева. Было уже поздно, и потом, сегодня торжественный ужин по случаю крещения...

— Людвиг, а ну-ка, быстро в постель. И позови Кристину.

На лестнице послышались быстрые, уверенные шаги. Это, несомненно, был Иоганн.

Сегодня он был одет в придворный парадный костюм — фрак цвета морской воды и зелёные штаны до колен с серебряными пряжками. Белый шёлковый жилет перетянут тонким золотым поясом, парик выгодно подчёркивал резкие черты лица, густая шевелюра безупречно подстрижена. Зажатой в руке шляпой он описал круг и сделал изящный поклон.

— Пардон! Может быть, мадам соизволит обратить внимание на придворного курфюрста и первого тенора Иоганна ван Бетховена.

— Ты так ничего и не выпил! — Магдалена счастливо улыбнулась.

— Не выпил! — Он гордо взглянул на потолок. — Эта невежественная особа говорит «не выпил». Пресвятая Дева Мария! Гром и молния! Прах вас всех разбери!

— Я умоляю тебя, Иоганн. Людвиг уже, как попугай, повторяет за тобой страшные ругательства.

— Вот как? Дьявольщина, меня это радует. «Не пил»! Да я даже ничего не пригубил, хотя праздновали крещение не кого-нибудь, а моего сына. Хотя его крёстный отец, господин первый министр и канцлер граф Бельдербуш, и крёстная мать, настоятельница монастыря в Билихе Каролина фон Затценхофен, пили за благополучие семьи ван Бетховен. Граф Бельдербуш даже выразил надежду, что хотя бы один из мальчиков станет хорошим гобоистом, ибо в настоящее время в его собственном оркестре таковой отсутствует, а настоятельница преподнесла пакет со всевозможными сладостями.

— Где он? — Людвиг стремглав выбежал из угла комнаты.

— Ах... — Иоганн ван Бетховен с размаху ударил себя по лбу. — Я забыл его в замке.

— Папа! — разочарованно вздохнул Людвиг.

— Ах ты обжора! — Отец схватил Людвига и подкинул его. — Ах ты бездарь музыкальная! Разумеется, я не забыл пакет, а просто оставил его в прихожей, чтобы немного подразнить тебя. Пойди забери его, а то ещё, чего доброго, кошка сожрёт!

Он поставил мальчика на пол и посмотрел на его руки.

— Опять на них мука. А всё потому, что он не вылезает из пекарни Фишера. Может, ему лучше стать пекарем?

— Хорошо. Но умоляю, не называй его музыкальной бездарью, Иоганн. Раньше он так уважал отца, а теперь лишь обезьянничает и повторяет за тобой громкие слова и ещё... твою брань.

— Ты даже не представляешь, какой это был день, Магдалена. Когда в церкви граф Каспар Антон фон Бельдербуш и настоятельница Каролина фон Затценхофен держали на руках своего крестника Карла, я, Иоганн ван Бетховен, был счастлив, как никогда. Но это ещё не предел. Следующего нашего ребёнка будет крестить сам монсеньор. Или, ты полагаешь, он откажется?

На самом деле Иоганн прекрасно понимал, что такой высокой честью он обязан вовсе не своему таланту певца. Просто случайно застал монсеньора и считавшуюся среди его любовниц бесспорной фавориткой настоятельницу в самый неподходящий момент, и её согласие было своего рода платой за молчание. Разумеется, граф Бельдербуш что-то подозревал, но не осмелился противиться приказу своего повелителя.

Иоганн присел на край кровати и широко раскинул руки. Шпага мешала ему, он отстегнул подвешенные на серебряной цепочке ножны и небрежно швырнул их на половик.

— Итак, я хочу ещё мальчика, чтобы курфюрст стал его крёстным отцом, а ещё двух девочек с твоими глазами. — Внезапно он сурово насупил брови: — Надеюсь, я стану преемником отца, если, конечно, этот проныра итальянец Луккези всеми правдами и неправдами не сделается любимчиком монсеньора. К сожалению, он... умеет сочинять музыку.

Послышался стук в дверь, и через несколько минут в комнату вошла совсем ещё юная, несколько неуклюжая девушка:

— Господин придворный музыкант, вам письмо.

— Давай его сюда, Кристина, и убирайся.

Иоганн стал читать письмо, и руки его вдруг задрожали.

— Что случилось?

— Ну надо же! Именно сейчас! Мать сбежала.

— Из монастыря? Из Кёльна?

— Пишут, что калитка была открыта и она, видно, отправилась к нам. Мы должны вернуть её обратно.

Они не подумали, что маленький Людвиг уже давно находился в комнате. Он сидел в углу с пряником в руке. Теперь он спросил:

— Твоя мама — это моя бабушка, папа?

— Да, — рассеянно ответил отец.

— Но ведь она умерла? — продолжал допытываться Людвиг.

— Да-да-да! — истерически рассмеялся Иоганн ван Бетховен. — Она умерла, но вот сейчас, именно сейчас воскресла!

Маленькому Людвигу предстояло проникнуть в новую тайну их жизни. Его детский ум пытался по-своему разгадать эту загадку.

Давно умершая бабушка вдруг взяла да и ожила? Если такое может быть, значит, Дода тоже?..

Он даже вздрогнул от радости и тихо, почти беззвучно рассмеялся, чтобы не выдать себя. Его вечно взлохмаченные волосы встали торчком от восторга и страха перед чем-то таинственным.

Утром, пока Кристина одевала его, Людвиг просто изнывал от нетерпения. Затем он с заговорщицким видом хитро подмигнул портрету деда и зашагал по направлению к кладбищу.

В этот ранний час никого ещё не было у могил. Цветы в стоявшей на могильном холме глиняной урне поникли, а над озарённым тусклыми лучами солнца могильным камнем громко жужжала пчела.