Аппассионата. Бетховен

Жаль, очень жаль, что его фортепьянный концерт так далёк от совершенства. А ведь прошло уже почти двадцать лет со времени его первого публичного выступления тогда на Штерненгассе в Кельне. Вообще-то говоря, для пианиста-виртуоза довольно постыдный фактор.

Он вновь начал бегать за кулисами взад-вперёд и вспомнил, что никак не мог завязать галстук. Долго мучился с ним, пока Мария Кристина не подошла к нему и не сказала:

— Позвольте вам помочь, господин ван Бетховен.

Она умело повязала ему галстук, он поцеловал ей руку и уже хотел было коснуться губами её соблазнительно приоткрытого рта, как вдруг в комнату вошёл князь Лихновски.

— Сразу предупрежу вас, Бетховен, что при первом же вашем появлении на сцене грянет гром аплодисментов. Я желаю устроить эдакий триумф в вашу честь.

Он говорил, как всегда, невыносимо громко, страшно гордясь собой, и тем не менее был искренен в проявлении дружеских чувств. В этих условиях искать благорасположения Марии Кристины было бы, попросту говоря, бесчестно. Пусть даже их брак был чистейшей воды фикцией, пусть...

— Впрочем, Бетховен, в ложе рядом со мной будет сидеть Магдалена Вильман.

Ах, ну да, в Бонне он был какое-то время влюблён в эту певицу, но расстался с ней без сожаления, и потом новая встреча в Вене, где она уже была примадонной. Здесь он сделал ей предложение и получил решительный отказ. «Мой милый Людвиг, — сказала она тогда, — в Бонне я, не раздумывая, согласилась бы, но здесь я изменила мнение о тебе. Ты для меня слишком невзрачен и... слишком безумен».

Конечно, в какой-то степени Магдалена мстила ему, ибо в Бонне он изменил ей. А в остальном? Ведь он хотел не просто жениться на ней, нет, ему нужен был кто-то рядом, постоянно напоминающий о Бонне. Нет, очень хорошо, что она отказала ему.

На сцене кто-то громко объявил:

— Господин ван Бетховен!..

На всплеск оваций он ответил сдержанным полупоклоном, немедленно сел за рояль и, сыграв трезвучие, дал оркестру возможность ещё раз настроить и проверить инструменты. Капельмейстер Гартелльери кивком выразил готовность начать играть.

Нет! Вторые скрипки ещё не настроены, не говоря уже о виолончели!

— Гартелльери!..

Капельмейстер уже поднял дирижёрскую палочку.

— Запомните, Гартелльери: от вас требуется только вести голоса в соответствии с разложенными на пультах нотами. Всё остальное вас не касается. — Он говорил с капельмейстером нарочито пренебрежительным тоном. — Я же буду импровизировать.

Он вернулся к роялю, Гартелльери пожал плечами, пошептался с музыкантами и согласно кивнул. Они уже привыкли к выходкам этого шута горохового Людвига ван Бетховена.

Нет, пальцы его больше не дрожали. Наоборот, они отлично повиновались ему. Теперь Людвиг сумеет подчинить себе даже то таинственное и непостижимое, которому он сознательно бросил вызов.

Он сразу почувствовал, что сегодня играет с особым вдохновением, ибо все сомнения разом куда-то исчезли.

Потом он вдруг понял, что черпает своё вдохновение отнюдь не из сильных порывов ветра, не из потрескивания дров в огне и не из шума орлиных крыльев. Нет, он просто способен вдохновиться сухими текстами учебников Иоганна Йозефа Фукса и Кирнбергера.

Людвиг вздрогнул и откинул голову, ибо мозг снова будто пронзило раскалённым кинжалом. Он вновь испытал невыносимую боль, впервые начавшую мучить его несколько дней тому назад.

До сознания Людвига постепенно дошло: уши, его замечательные уши. Они вдруг утратили способность воспринимать звук. Случилось самое страшное. Теперь у него остались только глаза, которыми он в отчаянии взирал на окружающий, разом изменившийся мир.

Дальнейшее сидение у рояля теряло всякий смысл. Теперь нужно было встать, спрыгнуть со сцены и... и бежать туда, где можно будет хоть немного смягчить невыносимые боли.

И тут он вдруг услышал музыку, но играл её вовсе не оркестр. Её донесло к нему дуновением постепенно усиливающегося ветра. В уши вновь ворвался шум крыльев его орлов, который сегодня был сильнее, чем когда-либо. Он понял, что они принесли ему горестную и вместе с тем утешительную весть.

Весть?..

У Людвига не было времени произнести вслух эти слова. На него повеяло дыханием «великого духа», и он почувствовал себя уносимым бурей листком. Вновь заиграл оркестр, и Гартелльери, этот ни о чём не догадывающийся глупец, счёл необходимым даже махнуть в его сторону рукой.

Князь Лихновски наполнил до краёв бокалы и, как всегда, громко сказал:

— Голосом, который называют «Иерихонской трубой из Вены», я объявляю: Бетховен сегодня играл так, что вполне может быть удостоен короны. Так выпьем же за неё!

Людвиг протянул к камину дрожащие руки и вдруг снова приложил их к вискам. Раскалённое лезвие вновь начало тихонько покалывать их.

— Разумеется, я имею в виду не терновый венец, — улыбнулся князь. — Я пью за вашу грядущую славу, за ваше счастье.

— Опять болит голова, Людвиг? — участливо спросил Вегелер.

— У вас что-то с ушами, господин ван Бетховен? — присоединилась к нему Мария Кристина.

Он вздрогнул, и от неукротимого гнева его лицо покраснело. Он как-то сразу люто возненавидел эту влюблённую кошку, которая не только случайно затронула его больное место, но и объявила о нём на весь мир.

Он смерил Марию Кристину презрительным взглядом.

— Но мне ещё на концерте показалось...

— Что именно тебе показалось, Мария Кристина? — осведомился князь, в глазах Людвига теперь ничем не отличавшийся от недалёкого, добродушного, заросшего жиром крестьянина. — Я, например, ничего не заметил.

— Значит, я ошиблась, — дрожащим голосом ответила Мария Кристина.

— Полностью согласен с вашей супругой, ваше сиятельство.

Он никогда ещё с такой издёвкой не обращался к князю. Мария Кристина даже побледнела от полученного ею нового удара от любимого. Но он ничего не мог с собой поделать — теперь уже не один, а множество маленьких кинжальчиков буравили его мозг, не давая возможности ясно мыслить и вообще лишая его разума.

Лакей начал расставлять тарелки с едой в соответствии с давно укоренившейся традицией. Сперва он подал суп хозяйке дома, затем князю и уже потом Бетховену.

Людвиг в ярости вскочил и покинул комнату. Лихновски повернулся к Вегелеру:

— У него, вероятно, желудочные колики, доктор?

— Нет, — грустно усмехнулся Вегелер. — Я знаю моего доброго друга Людвига несколько дольше, чем вы, ваше сиятельство. Его очень часто прямо-таки трясёт от ярости, и моя тёща, госпожа фон Бройнинг, называет такое состояние приступами бешенства. Тут может помочь только одно лекарство — снисхождение. Постепенно Людвиг приходит в себя, искренне раскаивается за своё поведение и просит прощения.

— И такие приступы продолжаются довольно долго? — еле слышно спросила Мария Кристина.

— К сожалению, Очень долго, ваше сиятельство.

На следующий день Людвиг вновь появился в доме Лихновски и, узнав, что князь и доктор Вегелер уехали в город, попросил отвести его к Марии Кристине.

— Всего доброго, ваше сиятельство. Благодарю вас и вашего супруга за оказанное гостеприимство.

— Оказанное?..

— Я уезжаю от вас. Подённый слуга как раз сейчас пакует мой скарб.

— Людвиг! Вы попросту бежите!..

— Я?.. — Он встрепенулся и с каким-то испугом посмотрел на неё. — Но от чего или от кого?

— Может быть, от меня?

Наверное, она хотела этими словами удержать его. Поэтому Людвиг в отчаянии опустил голову и тихо сказал:

— Да нет, Мария Кристина, не от вас. Я бегу от себя самого. Если можете, простите меня.

После его ухода княгиня долго сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Сгущавшиеся за окном сумерки казались ей столь же непроницаемыми и пугающе-таинственными, как и окружавший Людвига мистический ореол.

Тереза и Жозефина хихикали, как школьницы, и графиня Анна Барбара заставила себя укоризненно взглянуть на дочерей.