Под русским знаменем

«Конец! Все здесь ляжем!.. Матушка, матушка, прощай!» — подумал Сергей.

В самом деле, вырваться из этого ада нечего было и думать. Вперёд не было возможности пробраться. Рои пуль смели бы перед собой всё живое. Одно ещё оставалось счастьем для русских — что турки оказались плохими стрелками. Они стреляли как попало, не целясь, но вместе с тем они подавляли горсточку русских людей значительным большинством. Откуда-то издали раздался турецкий гомон. К туркам ещё подходило подкрепление — из Вардена бежали поднятые по тревоге таборы. Участь сбившихся в овраге русских перемешавшихся рот была решена — на правый откос, где засели турки, никто не смог бы забраться.

— Чего стоишь! Иди помирать! — крикнул кто-то около Сергея.

Он оглянулся и увидел унтер-офицера своего взвода Панова. Лицо его было бледно, в то же время по нему катился пот. Несколько позади Панова Рождественцев увидел и скорее догадался, чем узнал своего же капитана Солонина. Мундир его был разорван, правая перебитая рука болталась, повиснув плетью вдоль туловища, всё лицо измазано кровью; в левой руке офицер держал револьвер.

— Братцы, голубчики, рабы Божии! — хрипло кричал Солонин. — Идите умирать скорей! Два раза не жить...

Он смолк и присел. На месте правого глаза вдруг показалось кровавое пятно.

— Капитана порешили! — взвыли с десяток голосов. — Идём! Ур-ра!..

Рождественцев чувствовал, как какая-то неведомая сила толкнула его вперёд прямо под свинцовый град. Глаза его заволоклись неким туманом. Крик, шум, гомон, выстрелы ружей, громыхание пушек... всё слилось вместе. Он приметил только промелькнувшего впереди Савчука и кинулся вслед за ним на правый откос оврага. Вверху за камнями, в клубах порохового дыма краснели турецкие фески. Сверху от них неслось теперь радостное «ура!»...

XII

MORITURI

огда Рождественцев очнулся, то понял, что стоит на гребне правого откоса. Турок поблизости не было. Сколько прошло времени, много ли, мало ли, что произошло — Сергей ничего не помнил. Как случилось, что из ложбины русские перенеслись наверх, на обрыв ската — он тоже не понимал. Одно только он чувствовал теперь — усталость. Руки и ноги словно свинцом были налиты; в голове шумело; глаза плохо видели. Он оглянулся. Кругом цепью раскинулись свои.

«Турок, стало быть, вышибли!» — совершенно равнодушно подумал он.

Сергея даже не интересовало теперь, как это случилось.

В тот момент, когда совсем отчаявшиеся солдаты перемешавшихся стрелковых и линейных рот кинулись из лощины на высоты правого ската оврага, по туркам, уже начавшим их оттуда расстреливать прицельно, вдруг ударили две картечные гранаты. Разорвавшись и обдав низамов множеством осколков, они смутили их, перепугали неожиданностью своего появления. Турок особенно ободряло до сих пор то, что со стороны русских не слышно было пушек. Турецкие стрелки, уверенные в неприступности позиций и в своей безопасности, вели бой правильно, не нервничая, не торопясь даже. Им было известно, что русских всего горсть. Каким-то образом они узнали, что их стрелкам на берегу удалось потопить понтон-паром с русскими пушками, но они не знали того, что затонувший понтон-паром был не единственный.

Действительно погиб простреленный пулями в подводную часть понтон только с двумя орудиями горной батареи. Никто не успел спастись с него. Погибли командир батареи подполковник Стрельбицкий, штабс-капитан Кобиев, подпоручик Тюрберт и десять артиллеристов. Но в то время, когда их приняли в свои пучины дунайские волны, к турецкому берегу пристал другой понтон с двумя пушками. Подпоручик Лихачёв, бывший на понтоне, принял командование батареей. Он или заметил, или угадал, где нужна его помощь. Солдаты-артиллеристы на руках подняли пушки на крутизны, и их гранаты вовремя поддержали обезумевших стрелков, помогли им взобраться на кручу и даже согнали оттуда турок.

Было уже светло. Рассвет снял покров ночи с кровавого сего места. Бой, беспорядочный, но в то же время безусловно правильный по своим конечным стремлениям, шёл в трёх местах. В глубине берега по течению Текир-дере русские уже укрепились и не подпускали к себе турок, тут же то и дело кидаясь шли на них пластуны и полторы линейные роты волынцев. Слева по течению реки, со стороны Систова сдерживали турок перемешавшиеся остаповские стрелки и линейцы. Справа к Вардену, где были стрелки из роты капитана Фока, присоединившаяся к ним 3-я стрелковая рота и перемешавшиеся между собой линейцы, оставалось самым опасным местом. Сюда направлялись главные удары турок, сюда же шли таборы их из Варденского лагеря. Отступать отсюда русским было некуда — позади них раскинулся овраг, овладеть которым им удалось только ценой крови и жизней товарищей. Здесь им оставалось или умереть всем до последнего, или во что бы то ни стало отбить наседающих турок. Помощи ждать, по крайней мере в это время, им было неоткуда. Правда, в резерве ещё поджидали две роты на берегу у круч, но люди их были заняты делом, от которого не следовало их отрывать, — они с лихорадочной поспешностью работали над устройством подъёма для тех товарищем, которые уже плыли на подмогу через Дунай с русского берега. Оставались ещё донцы — их с первой десантной очередью явилось на турецкий берег шестьдесят человек, но их нигде не было видно. Как только молодцы выскочили на турецкий берег, их сейчас же услали на Рущукскую дорогу уничтожить там телеграфную линию.

Несколько минут отдыха привели в себя только что переживших ужас неминуемой смерти людей за оврагом Текир-дере. Они вздохнули свободно, огляделись и, так сказать, на самом деле сжились с опасностью и ожиданием смерти. Мало того, они сами собой стали сбиваться в «товарищества», как указывал им в своих приказах их дивизионный. Пооглядевшись, люди поменялись местами — свой становился поближе к своему, и опомнившийся наконец Рождественцев увидел около себя почти всё своё отделение. Савчук, Мягков, Фирсов, Юрьевский стояли тут же возле него, и к ним прибились ещё два солдатика-линейца, которых Рождественцев не знал. Не было между ними только Епифанова.

Сергей смотрел на товарищей и не узнавал их. Это были какие-то совсем новые люди, совсем не те, которых он вот уже столько месяцев видел изо дня в день, из часа в час. Какие-то особенные были у них лица: строгие, серьёзные и в то же время просветлённые. Савчук тяжело дышал, сжимая ствол своего бердана. Мундир на нём весь был располосован и висел лохмотьями, кепки вовсе не было. Мягков, бледный, чему-то всё время улыбался и что-то бормотал про себя. Тщедушный Юрьевский вздрагивал от нервного возбуждения и брезгливо вытирал перепачканные в крови руки о полы тоже ободранного мундира.

Рождественцев вздрогнул, увидев окровавленные руки товарища, и с ужасом взглянул на свои. Они были чисты. Он кинул взгляд на штык — чуть заметная грязь и налёт пыли покрывали его.

«Неужели же я убил кого-нибудь? — пронеслась у него в голове мысль. — О Господи! Да как же это?»

Тщетно он старался припомнить что-нибудь — память молчала. Всё покрывал какой-то туман. Что произошло в те минуты, прошедшие до того, как Рождественцев увидел себя на гребне откоса, — вылетело из головы.

— Господи сил, с нами буди! — услышал он около себя и оглянулся.

Это говорил Фирсов. Солдат, придерживая левой рукой ружьё, правой крестился. Поймав на себе взгляд Сергея, он указал ему вперёд перед собой.

Всё впереди ожило. Густой цепью на жалкую горсть русских двигались турецкие пехотинцы. Их ружья щёлкали, посылая пули. Турки не решались всё ещё перейти в атаку и сбросить противников в овраг. Они предпочитали стрелять в них издали. Свежие батальоны подходили со стороны Вардена. Очевидно было, что турки предполагали кинуться на русских всей массой и задавить их тут, прежде нанеся урон своим огнём.

— Иного бо разве Тебе помощника в скорбех не имамы! — пел вполголоса Фирсов. — Господи сил, помилуй нас!