Страница 106 из 114
Ганецкий послал к Осман-паше Струкова.
Совсем недалеко по шоссе приткнулась к подошве горы белая мазанка с черепичной кровлей. Это и была турецкая караулка, где приютился побеждённый «непобедимый». Вокруг мазанки стояли паши, беи, эфенди — генералы, полковники, офицеры сдававшейся армии. Генерал Струков, пробравшись через безмолвно стоявшие толпы, открыл дверь караулки. В переднем покое, окутанные клубами табачного дыма, стояли несколько турецких офицеров.
— Осман-паша здесь? — спросил Струков.
Один из турок молчаливым кивком указал ему на дверь впереди. Генерал отворил её и очутился в убогой каморке с почерневшими от дыма из очага стенами. У противоположной от входа стены, на деревянной скамейке, откинувшись всем корпусом назад, сидел далеко не старый ещё турецкий генерал в чёрном военном сюртуке с нашитыми на рукаве галунами. Он, как можно было судить по его фигуре, был среднего роста, коренастый, дородный. Лицо его с резкими, крупными чертами обрамляла небольшая, тёмная, начавшая уже седеть борода. Из-под характерно выгнутых бровей смотрели небольшие карие глаза, отражавшие несомненный ум, непреклонную энергию и несокрушимую силу воли. Это и был знаменитый Осман-паша. Его левая раненая нога была вытянута вперёд и покоилась на ящике из-под на тронов. На плечи Османа было накинуто турецкое военное пальто, спускавшееся с одной стороны. Ни одною ордена не было у него на груди. На перевязи с левого бока висела кривая сабля — подарок султана. На коленях перед пашой стоял его доктор, оканчивавший перевязку, оставленную им лишь только вошёл русский генерал. Вдоль стены каморки, печальные, понурые, ожидали дивизионные и бригадные паши.
Струков, держа руку под козырёк, назвал себя. Осман с видимым усилием приподнялся со скамейки, сделал приветственный знак и первый протянул посланцу руку.
— Вы ранены, прошу вас сесть, генерал! — с чувством сказал Струков и почтительно помог Осману сесть на скамейку.
Разговор они вели на французском языке, причём всё-таки приходилось прибегать к услугам переводчика.
Осман жестом пригласил Струкова сесть рядом. Но русский генерал, как младший чином, остался стоять.
— Я сюда явился по приказанию генерала Ганецкого, — заговорил он после минутного молчания, — чтобы приветствовать ваше высокопревосходительство с блестящей атакой и вместе с тем передать вам, что генерал Ганецкий, не имея никаких приказаний от его высочества главнокомандующего, может предложить вам полную, безусловную сдачу как вас самих, так и всей вашей армии.
Побеждённый паша некоторое время молчал. Потом, подняв голову, тихо, с грустью в голосе заметил:
— Дни не равны. День за днём следует, но нет двух сходных: один счастливый, другой — несчастливый. — Тяжёлый вздох вырвался из груди Османа, но он быстро справился с собой и спокойно докончил: — Я вполне покорен желаниям главнокомандующего вашей армии!
Трудно было сказать побеждённому эти немногие слова. Голос его дрогнул, губы сжались, по потемневшему лицу пробежала заметная судорога.
— Паша, на всё воля Всевышнего! — тихо сказал ему в ответ Струков.
Ответа не последовало. Осман-паша сидел, весь понурившись. Глаза его устремлены были на противоположную стену. Доктор снова стал на колени и принялся доканчивать перевязку. Русский генерал вышел, чтобы послать уведомление своему начальнику.
Менее чем через полчаса прискакал генерал Ганецкий, только что вышедший победителем из рокового боя. Порывисто вошёл он в каморку, снял фуражку со своей седой головы и, протягивая руку недавнему противнику, громко, с простотой старого солдата сказал:
— Поздравляю вас: вы чудно вели атаку!.. Прикажите сложить оружие...
Он сел рядом с Османом. Победитель и побеждённый как будто исподтишка окидывали друг друга пытливыми взорами. Ни тот, ни другой не говорили ни слова. Да и что им было говорить! Разве более двух месяцев борьбы — упорной, кровавой — не познакомили их близко друг с другом? Всё-таки вполне понятное волнение владело в эти минуты обоими.
— Ваше превосходительство! — сказал, взглянув на часы, Струков, обращаясь к Ганецкому. — Не будет ли поздно? Теперь пятый час... Не благоволите ли вы подтвердить своё приказание?
Ганецкий встрепенулся и приказал переводчику ещё раз передать Осману-паше требование безусловной сдачи.
Словно от тяжёлого сна очнулся Осман-паша. Он поднял голову, мутным взором посмотрел на стоявших поодаль своих командиров и глухо позвал:
— Адиль-паша!
Выдвинулся старик, дивизионный генерал. Осман махнул ему рукой. Адиль по-восточному скрестил на груди руки, низко поклонился Ганецкому и своему вождю и безмолвно пошёл к двери. За ним последовал Струков. Едва они вышли, Осман порывистым движением сдёрнул с себя свою саблю, поглядел на неё, в глазах блеснуло нечто похожее на слезу. Он точно в раздумье закивал, как бы прощаясь с этим оружием, свидетелем его подвигов, и, чуть слышно вздохнув, с поклоном подал саблю Ганецкому.
А возле караулки имела место поразительная сцена. Словно столбняк накатил на турецких солдат, когда они услышали приказание Адиля. Офицерам пришлось заставлять их складывать оружие. Турки с остервенением кидали свои так много послужившие им скорострелки, стараясь ударить их о камень и разбить. Почти все выбрасывали и втаптывали в грязь свои патроны, чтобы те не доставались победителям.
Сдались 10 пашей, 126 штаб- и 2000 обер-офицеров, 40 000 нижних чинов и артиллеристов, 1200 всадников. Победителям достались 77 орудий, без числа ружей и огромное количество патронов. 6000 турок пали в бою. Потери русских составляли: убитыми 2 штаб- и 7 обер-офицеров и 409 нижних чинов; ранен один генерал и 3 штаб- и 47 обер-офицеров и 1263 нижних чина; у архангелогородцев и вологодцев, сдерживавших своим огнём натиск турок, убитых не было, ранен только один обер-офицер и 47 нижних чинов.
Едва турки начали сдавать своё оружие, их тесным кольцом со всех сторон окружили русские полки — теперь уже не было никакой возможности побеждённым выбраться из живого круга.
К караулке примчался назначенный русским военным губернатором генерал Скобелев-сын.
Белый генерал сейчас же прошёл к своему недавнему боевому врагу.
— Скажите паше, — приказал Скобелев переводчику, — что каждый человек по своей натуре более или менее завистлив. И я, как военный, завидую Осману в том, что он имел случай оказать своему Отечеству услугу — задержать нас под Плевной на четыре месяца.
Осман-паша, уже знавший Михаила Дмитриевича, со скромной улыбкой ответил:
— Генерал ещё так молод годами, а между тем успел уже так много и хорошо заявить себя на военном поприще, что я не сомневаюсь — если не я, то, может быть, дети мои отдадут ему почтение как фельдмаршалу русской армии!
Увы! Не оказался Осман-паша пророком...
Скобелев и Ганецкий вскоре расстались с Османом и отправились к своим частям. В это время знаменитому вождю подали коляску. Паши на руках вынесли его и уложили как можно спокойнее. Рядом с коляской Османа верхом стал генерал Струков, свита турецкого полководца тоже разместилась по бокам, позади выстроился почётный конвой.
Взглянув на конвой, Осман поморщился. В конвое были румынские кавалеристы.
— Я сдался русским, — натянуто улыбаясь, сказал он. — И было бы приятно, чтобы провожали меня мои победители...
— Это распоряжение не от меня зависело! — ответил Струков. — Но прошу ваше превосходительство взглянуть: в вашем почётном конвое есть русские уланы.
Осман-паша успокоился.
Поезд вышел длинным: за коляской своего главнокомандующего следовали все сдавшиеся паши, весь главный штаб его армии, даже следовали их личные слуги: турки, арабы, негры, египтяне.
Поезд направлялся к Плевне и был в середине пути, когда перекатилось внезапно вспыхнувшее «ура!». Догоняя героя Плевны, мчался на коне сам русский августейший главнокомандующий. Осман приподнялся, поддерживаемый врачом. Великий князь протянул ему руку и сказал лестное приветствие. Паша молча кланялся. В это время главнокомандующего нагнал румынский князь Карл, и вместе с Его Высочеством они отправились и Плевну. Пленного пашу повезли туда же.