Страница 2 из 20
На кухне засвистел чайник. Хозяйка принесла варенье, печенье, яблоки. Завязалась беседа. Мы с Вульфом задавали вопросы, а Марина Алексеевна на них отвечала, причем иногда достаточно подробно. Я включил диктофон. Чтобы не смущать Ладынину (не знал, как она отреагирует), держал диктофон под столом, но он был включен на протяжении всего нашего разговора. Кстати, это был единственный раз в жизни, когда я действовал как папарацци! Вульф, видя мое смятение, подбадривал. Лишь перед самым уходом пришлось признаться, что все записывалось на пленку. Более того, я набрался наглости и спросил, можно ли сделать для «Недели» печатную версию услышанного. Марина Алексеевна была очень недовольна – все-таки общалась с нами не как с журналистами. Но неожиданно смягчилась: «Хорошо, попробуйте. Только обязательно покажите, что у вас получилось».
Я вышел от Ладыниной окрыленный. Это будет настоящая сенсация! Когда рассказал о нашей встрече в редакции, все вместе решили, что надо делать материал срочно, в ближайший номер. Мы даже успели напечатать анонс: впервые и только у нас откровенные признания Марины Ладыниной. Я расшифровал текст и понял, что это должно быть не интервью, а несколько новелл с прямой речью актрисы. Через три дня у меня все было готово. Предварительно показал материал Вульфу. Ему понравилось: «Звони Ладыниной».
И вот я вновь в доме на Котельнической набережной. Теперь уже чувствую себя посмелее. Ладынина встретила меня приветливо, налила чай и стала читать текст. По ходу чтения лицо ее становилось все более напряженным. «И что, вы хотите это напечатать? И это?..» Дойдя до финала, она сказала: «Это печатать категорически нельзя». Вот так жестко и решительно. Я попытался возразить: «Марина Алексеевна, сейчас другие времена, обо всем можно говорить открыто». Бесполезно. А я, честно говоря, думал в тот момент только обо одном: как журналист я потерпел фиаско, сенсация не состоится…
Уже шестнадцать лет Ладыниной нет в живых. Я много раз мысленно возвращался к той давней встрече. Материалы в моем архиве сохранились, так же как и пленка с записью беседы. Это документ истории. И не только самой Марины Ладыниной, но и истории страны, которой уже нет. Итак, несколько новелл из жизни Марины Ладыниной, рассказанные ею самой.
– До войны я любила отдыхать в Коктебеле. Как-то на пляже ко мне подошел молодой человек. Представился: «Виктор Семенович». Он был некрасив, но отлично сложен. Мы вместе купались, загорали. Затем стали встречаться в Москве. Тогда я работала в Московском Художественном театре (в 1933–1935 годах. – Прим.). Он провожал меня после спектаклей домой, произнося одну и ту же фразу: «Какая ты хорошенькая!», – со временем эта фраза начала меня раздражать. Постепенно ухаживания прекратились.
Когда началась война, я отправила сына с няней в Алма-Ату и собиралась вскоре поехать туда вместе с мужем. Но оказалось, что билеты достать невероятно сложно. Подруга дала совет: «Обратись к одному очень важному человеку. Тебе, думаю, он не откажет». Я обратила внимание на сходство имени-отчества с моим коктебельским ухажером, но не придала этому значения. Набираю номер телефона. Помощник спрашивает: «Кто такая?» Затем быстро соединяет. Слышу в трубке знакомый голос: «Где ты находишься?» – «У Консерватории». – «Сейчас приеду».
Вижу, как из машины выходят два молодых человека, как бы читают афишу. Потом садятся и уезжают. Вероятно, проверяли, одна ли я ожидаю их шефа. Наконец, появляется он сам. – «Помогу тебе с билетом». – «Но мне нужен и второй, для мужа». – «И для Пырьева сделаю. Я все про тебя знаю. Только уезжать рано. Когда будет опасность, я сам скажу».
Шли дни. Он подъезжал к моему дому на Кутузовском проспекте, без шофера, в белом открытом «Опеле», и мы направлялись в лес. Каждый раз он говорил: «Я посплю в машине, а ты погуляй. Мне так хорошо с тобой». И я гуляла…
Как-то он привез меня к себе на дачу, и среди фотографий я увидела, под парусиновой бумагой, его портрет – рядом со Сталиным. О служебном положении Виктора Семеновича я тогда ничего не знала. В начале октября сорок первого он сказал, что пора уезжать – немцы на подступах к Москве. Накануне отъезда позвонил: «Я приду тебя провожать. Ты извини, здороваться со мной не надо (он и раньше так говорил). Хочу посмотреть на тебя еще раз». И я видела, как он ходил по перрону…
Вскоре после войны Виктор Абакумов стал министром госбезопасности. С ним связано немало мрачных страниц в жизни страны. Впоследствии он и сам оказался трагической фигурой. Но это уже другая история.
– С Николаем Черкасовым, потрясающим актером, мы очень дружили. Он был замечательным товарищем. Наша дружба началась еще в эвакуации, в Алма-Ате. Мы жили в одном доме. А позже вместе бывали в заграничных поездках. За рубежом люди часто раскрываются совсем иначе, думают только о себе. С Черкасовым у меня произошел такой эпизод. Мы оказались в Японии. Мне говорят: «Николай Константинович в номере. Он болен и просит вас зайти». Захожу. «У тебя деньги с собой?» – спрашивает. – «Да». – Отдай мне всю сумму. Я тебе буду выдавать частями каждый день. Ты не умеешь с толком тратить деньги. Я тебе помогу». А деньги и так были мизерные. Только суточные. Я, например, хотела купить галстук мужу, а выяснилось, что его стоимость равна почти всей сумме, которая у меня была. А вообще за границей меня волновали не только вещи, – всегда хотелось побольше узнать о стране. Скажем, когда мы были в Испании, я мечтала сходить на корриду, хотя в план поездки это не входило…
Я редко встречала людей с такой отдачей и вниманием по отношению к другим, как Черкасов. Перед глазами картина: мы сошли с поезда, все идут к машине. А Черкасов обязательно застрянет с каким-нибудь случайным встречным, который задал ему вопрос, и будет разговаривать до тех пор, пока не скажут, что пора ехать дальше.
Черкасов совершенно не умел заботиться о себе. Я сама из таких людей, но по отношению к своей персоне мне казалось это нормальным. А Николай Константинович был аскетичен буквально во всем. Как-то я отдыхала в Коктебеле, в Доме литераторов, а Черкасов там снимался в «Дон Кихоте». Изможденный, он приходил после съемки в общую столовую и, казалось, без труда переживал не только дичайшую жару, но и отсутствие какого-либо комфорта, который ему полагался по чину. Николай Константинович при любых обстоятельствах старался быть веселым и сохранить доброту. Таким он и запомнился мне.
– После войны я была нарасхват, много колесила по стране. План гастролей каждый раз составляли с таким учетом, чтобы я охватила с концертами как можно больше городов. Наблюдая по телевизору, как встречали у нас Веронику Кастро, я улыбалась: ей и не снились те приемы, которые устраивали мне зрители! И не нужно было ни президента, встречавшего Кастро в Кремле, ни телевидения. Не было никаких афиш. Просто рисовали плакат: «Ладынина», и аншлаги обеспечены. Иногда доходило до курьезов. Переезжаем с пианистом и певцом из одного города в другой. Вдруг на какой-то станции, где поезд стоит всего одну минуту, врывается в вагон группа людей: «Где Ладынина?» Хватают наши чемоданы и буквально кувырком стаскивают с поезда. Оказывается, они узнали, что я должна выступать поблизости, и решили таким образом изменить план моих гастролей – чтобы я выступила и для них тоже.
А вот в Калинине произошел феноменальный случай. Я поехала туда вместе с великолепным чтецом Сергеем Балашовым. Он выступал в первом отделении, я – во втором. Мне не обязательно было появляться к началу концерта. В гостинице я загримировалась и прилегла отдохнуть, ожидая администратора. Вдруг слышу страшный гудок трамвая. Подошла к окну: вижу, трамвай не может двинуться, так как его окружила огромная толпа. Спускаюсь в холл. «Это все из-за вас», – говорят мне. Подходит милиционер: «Марина Алексеевна, вам желательно пройти через боковой выход». «Как это, – возмущаюсь. – Люди хотят меня встретить, а я буду прятаться?!» Открываю центральную дверь и выхожу.