Страница 6 из 8
– Тогда я вам позвоню после праздников, – улыбнулась женщина.
Когда за ней закрылась дверь, он не ушёл сразу, постоял у двери. Запах женщины ещё витал рядом с ним, и он с жадностью его вдыхал. Сердце его колотилось, странная тихая улыбка проступила на лице, ему стало жарко, он расстегнул куртку.
В эту ночь он был со своей Юлдуз, молодой и горячей, пахнущей горячим хлебом из тандыра и спелой разрезанной дыней. Сон был так упоителен и реален, что он не проснулся, когда запищал будильник, но матрица раннего пробуждения, наработанная годами нелёгкой работы, включилась сама собой и он, дёрнувшись, открыл глаза.
Ислам с Зейнатуллой завтракали вчерашним пловом, угрюмо переругиваясь, Наримон уже ушёл. Ширали быстро оделся, выскочил из бытовки и с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух. Нетронутый снег скрипел под ногами, он шёл быстро, в голове проносились обрывки сна, и улыбка оживляла его лицо.
Он любил такие снежные дни и свою работу. Мог, как большинство его земляков пойти работать строителем, эта работа ему была хорошо знакома, и платили бы там больше, но он держался за своё место, потому что оно позволяло выкраивать редкие часы уединения, когда он мог спокойно, один на один с подругой лопатой, в одиночестве убирать снег, предаваясь своим мыслям и воспоминаниям, перекуривать, когда захочется, наблюдать за людьми, а не мёрзнуть в продуваемых холодным северным ветром бетонных «этажерках», под окрики начальства.
Он вдруг вспомнил вчерашнюю встречу с Надеждой, запах ванили и улыбнулся – ванилью, мёдом и кардамоном пахла его первая жена Солмаз, великая искусница, баловавшая его и соседей неисчислимыми видами восточных сладостей. Уже работая, он ещё несколько раз вспомнил Надежду.
До обеда он чистил снег, с ним здоровались жильцы, и ему это было приятно. В обед он пришёл в комнату отдыха для персонала, где заварил чай и отобедал «Дошираком», залив в него лечо из банки. За чаем он опять вспомнил Надежду и подумал о том, что возможно она не может выйти из дома, а ей что-то нужно. Он набрал номер её квартиры на домофонном щитке. На её быстрое: «Слушаю», он ответил не сразу, запершило в горле, она переспросила и он, прокашлявшись, торопливо проговорил:
– Это Ширали, помните… вчера?
Надежда рассмеялась.
– А, великий лев. Ещё раз благодарю вас за помощь…
– Я не за это звоню, хотел спросить, как нога… я могу в магазин сходить, если надо… что-нибудь помочь, – не дал её договорить Ширали.
– Спасибо. Это явное растяжение. Перетянула голень эластичным бинтом, пью обезболивающие. Уже ходила в магазин, благо он рядом с подъездом. С утра затеяла варить холодец. Спасибо вам ещё раз.
– Тогда нормально, – сказал Ширали, и, не зная, что сказать ещё, повторил, – тогда нормально.
Надежда рассмеялась:
– Вообщем-то не совсем нормально, но, слава Богу, не смертельно. Счастливого Нового года, Ширали. Извините, у меня кастрюля на плите.
Она повесила трубку, а Ширали ещё несколько секунд стоял у двери. Он вспомнил сейчас, что у Надежды глаза такие же, как у его Солмаз – зелёные.
Тридцать первого декабря у рабочих жилконторы был короткий рабочий день и небольшой скромный сабантуй с выпивкой в комнате дежурного администратора. После, не зная, чем себя занять, Ширали постригся и побрился у земляка умельца, принял душ, переоделся в чистое бельё, походил по магазинам, побаловал себя банкой пива и сухариками, купил освежитель воздуха, собираясь распылить его в бытовке.
Он умышленно тянул время, ожидая ухода Зейнатуллы и Ислама, которые должны были уйти праздновать к своим наманганским землякам, утром они хвалились, что будет шашлык из баранины. Стемнело и похолодало, он продрог и вернулся в бытовку. Наримон был в костюме, он собирался праздновать Новый год у своих дальних родственников, живших в Питере, Зейнатулла с Исламом, к его удовольствию, уже ушли.
Он остался один, включил телевизор и лёг на лежак, но недолго его смотрел: холодной змеёй вползла в него тоска и сдавила сердце. Слепыми глазами он смотрел в одну точку, с пронзительной остротой ощущая в сердце холодную сталь одиночества, гнетущую беспросветность, бесцельность своего жалкого существования, крах надежд и желаний, неизбывность боли потери любимых. Он упал лицом в подушку и, не сдерживаясь, зарыдал, после впал в дрёму и заснул.
Проснулся он под грохот фейерверков в двенадцатом часу. Чувствуя себя разбитым и опустошённым, он бесцельно посидел, опустив голову на грудь, думая о долгой бессонной ночи, о встрече с гогочущими пьяными Зейнатуллой и Исламом. Пробормотав по-русски: «Напьюсь», он оделся и вышел на улицу.
Купить водку после одиннадцати не было проблемой: в ночных магазинах работали его земляки. Он спрятался от ветра в какой-то нише, собираясь отвинтить крышку бутылки.
Его остановил телефонный звонок. Номер был не знакомый.
– Доброй ночи, великий лев, – Ширали от неожиданности выронил бутылку и она разбилась. Непроизвольно в голове мелькнуло: «Аллах остановил». Спазм перехватил горло, он что-то промычал в ответ нечленораздельное.
– Хотела ещё раз поздравить участливого человека с Новым Годом и пожелать ему здравия. А как вы справляете праздник?
Ширали помялся.
– Нормально. Спасибо. Все ушли. Я один.
– Вы один празднуете Новый?
– Нормально, – запнулся Ширали, не зная, что ещё сказать, но говорить ему ужасно хотелось, и он повторил, – нормально.
Надежда рассмеялась.
– У вас это присказка такая – нормально? Что-то мне подсказывает, что не всё у вас нормально. Голос грустный, почему вы один? Не с кем праздновать?
Ширали неожиданно для самого себя сказал:
– Я уже привык так. Третий год уже так.
Он осёкся, сообразив, что вышло, будто он жалится женщине. Это он всегда считал неправильным для мужчин, и добавил, бодрясь:
– Нормально. Всё нормально.
Но вышло у него это безрадостно.
В повисшей долгой паузе, он слышал в телефоне музыку.
– А знаете, что, великий лев. Давайте нарушим эту нехорошую традицию и привычку. Приходите ко мне. У меня, как и у вас, по странному совпадению, уже третий год всё, м-мм, нормально. До чего же безлико это слово! Оно совсем не равно слову хорошо. На часах половина двенадцатого. Президент вот-вот станет поздравлять страну с праздником. Приходите, Ширали.
У Ширали перехватило дыхание, он выдохнул:
– Неудобно это, да…
– Что же здесь неудобного? Составьте мне кампанию. Адрес вы знаете.
В магазин Ширали влетел птицей. Схватил с витрины коробку «Рафаэлло», бросив юному продавцу узбеку:
– Эй, болам, шампанское нормальное давай. В пакет всё положи нормально.
Парнишка ухмыльнулся.
– Сладкий или сухой давать, ота?
– Мокрое, – рассмеялся Ширали. – Ты, что меня подкалываешь, пацан? Нормальное шампанское давай.
К дому он бежал, в лифт влетел, но у двери Надежды остановился. Попытался перевести дух, успокоится, сердце колотилось, но не от бега, а от каких-то неизъяснимых сладостных предчувствий и радости. Но это были не плотские предчувствия: он радовался, что сбежит хоть на какое-то время от одиночества, будет говорить с живым человеком, женщиной. Рука дрожала, когда он нажал на кнопку звонка.
Надежда была в длинном тёмно-синем платье, рядом с ней витал запах ванили. Ширали заметил бинт на голени, из кухни был слышен голос Президента поздравляющего страну с праздником. Он суетливо достал из пакета конфеты и шампанское, замялся.
– Вам.
– Не нужно было, Ширали. Зачем вы тратились? – укоризненно покачала головой Надежда.
– Нормально, – улыбнулся Ширали.
Надежда рассмеялась:
– Раздевайтесь. Мойте руки, мы можем проворонить приход Нового года.
Из комнаты вышла сиамская кошка, подошла к Ширали, потёрлась о его ногу, он присел и, улыбаясь, погладил её.
– Надо же! – удивлённо произнесла Надежда. – Она вас признаёт. Это совсем не её стиль. Она и меня иногда игнорирует.