Стечение обстоятельств

Летом Ширали с соседом по полатям, пятидесятилетним сварщиком Наримоном, когда к землякам приходили проститутки, выходили переждать на улицу, но зимой, наработавшись на морозе и, пригревшись под тряпьём и одеялом, сил встать и выйти на холод не было.

Наримон на правах старшего совестил Зейнатуллу и Ислама за недостойное поведение, но друзья с неудовольствием отмахивались от него. Однажды после очередного прихода распутной женщины, терпение у Наримона кончилось. Он грубо накричал на Ислама, стал попрекать его, но тот только скалил зубы, цедя нагло: «У меня помидоры опухают, понимаешь, дядя? Я молодой, терпеть долго не могу. Хочешь, чтобы помидоры дынями стали и лопнули?

Рассвирепев от такой наглости, Наримон кричал: «Позоришь своё имя! Ты не лучше этих грязных распутных женщин. Ты не мусульманин, потому что забыл об уважении к старшим, делаешь непотребное там, где ешь хлеб, уподобляешься псам, которые сношаются на улицах». Ширали поддержал Наримона, и стычка чуть не закончилась дракой. После этой стычки разговаривали они с земляками только в силу необходимости.

Индустрия грязных утех в районе была хорошо отлажена и доступна. Огромная масса мужчин строителей из Средней Азии стала лакомым и доходным куском для ловких и инициативных дельцов-сутенёров. Начальство жилищных контор поначалу пыталось бороться, заставляя дворников сдирать с фонарных столбов многочисленные объявления: «К вам – к нам. 24 часа» с женскими именами и телефонами. Но борьба была неравной, и почин начальства тихо заглох. С некоторых пор появились объявления краской прямо на асфальте, со словами «Хорошие девушки» на узбекском языке.

Ширали всегда были отвратительны продажные женщины, не нравились ему пьющие и курящие женщины, но в этом огромном городе это не считалось постыдным: по улицам ходили совсем молодые курящие девушки с бутылками пива. Сам он изредка позволял себе выпить банку холодного пива летом, но от сигарет отказаться не мог, стараясь курить мало: скромный бюджет не позволял ему исполнять даже эти скромные желания.

Четверть своего заработка он отсылал на родину брату инвалиду, у которого было трое детей. Жены и детей у него Ширали не было, мать с отцом умерли. К сорока годам он познал двух женщин. С первой женой, погибшей в автокатастрофе, он прожил год, детей с ней не нажил, со второй прожил чуть больше трёх лет. Из этих трёх лет, год они прожили в любви и радости, но следующие два года на нервах из-за возникших неприятных обстоятельств.

Они с Юлдуз любили друг друга, и постель их была горяча, но жена не беременела. Когда несколько экспертиз окончательно подтвердили его бесплодие, родственники жены стали сначала слёзно просить, а после и требовать развода. Он уступил, понимая горе родителей жены, лишённых радости нянчить внуков, и муку жены, страстно мечтавшую о детях, выплакавшую свои прекрасные чёрные глаза. Уступил, с сердцем, обливающимся кровью.

Юлдуз нашли немолодого мужа, оставаться дома Ширали не мог и уехал в Питер. Две боли долго не оставляли его сердце: боль потери любимой, и боль за её судьбу. Он хорошо знал, что местечковые обычаи иусловности в Узбекистане даже в 21-ом веке никто не отменит, а жизнь женщины вышедшей замуж не девственницей, частенько из-за этих древних понятий могла стать для неё адом. Он об этом не переставал с трепетом думать. Эта мука длилось года два, пока его Юлдуз тайком не прислала ему с посыльным письмо, в котором писала, что она родила двойню, и муж к ней хорошо относится. И слёзы брызнули из глаз Ширали, когда он прочёл в конце письма: «Дорогой мой, я тебя по-прежнему люблю. Свет мой и счастье моё, ты в моём сердце жив и согреваешь мою душу». Две женщины любили Ширали, двух женщин он любил, двух любимых женщин не дала ему долюбить судьба, не познавшему не до них, ни после них других женщин.

Ширали работал здесь уже больше трёх лет и знал в лицо почти всех жителей высоток, к которым он был прикреплён. Основная масса жителей состояла из молодёжи, среди новых спальных районов города этот считался спокойным и престижным, было метро, множество магазинов, школа и детские сады. После семи вечера район представлял собой огромную автостоянку, плотно заставленную иномарками. Но Ширали смог разобраться, что живут здесь совсем не богачи, и почти все эти машины, как и квартиры в этих домах куплены в кредит, что сюда сдвинулись люди изо всей России в надежде найти в Северной столице работу, устроить благополучную жизнь.

Он закурил ещё одну сигарету. Вышедший из подъезда пожилой мужчина с пакетом мусора, улыбаясь, протянул ему руку:

– Здорово, Ширали, с наступающим тебя, друг.

– Спасибо, уважаемый. Вас тоже поздравляю, – крепко пожал его руку Ширали.

– Слушай, друг, поменяешь мне унитаз после праздника?

– Не вопрос. Телефон мой знаете.

– Молодца. Договорились, – мужчина хлопнул Ширали по плечу.

В доме многие знали, что через Ширали можно подешевле найти работников из числа его земляков по части ремонтных работ, да и сам он не отказывался от приработка. Дружил с электричеством и сантехработами, мог настелить ламинат, установить плинтусы карнизы, шкафы. Денег не драл, не хапужничал и не халтурил.

Он бросил сигарету в урну, потянулся до хруста и, усмехнувшись, проговорил негромко:

– Эфенди, в твоём дворце заждались тебя, пора спать. Завтра в семь утра на работу.

К подъезду медленно, слегка пошатываясь, подходила женщина в шубе и меховой шапке.

– Ещё одна. Сегодня много пьяных женщин, – пробормотал Ширали с досадой, понаблюдав за женщиной. Подняв воротник куртки, он пошёл быстрым шагом к городку строителей.

Он не ушёл далеко. Остановился, услышав женский вскрик за спиной повернулся: женщина в шубе лежала на боку, нелепо подогнув ногу, шапка валялась в стороне. Она пыталась встать, но у неё не получалось. Ширали бросился к ней.

– Помогите встать, ради Бога. Я поскользнулась. Встать не могу, что-то с ногой, – произнесла она с вымученной улыбкой на лице. Она была миловидной и не старой, как ему показалось издалека. Он стушевался, не зная, как ей помочь. Она застонала, сама протянула ему руку, и он помог её подняться.

– Спасибо, спасибо. Дальше я сама. Спасибо вам за помощь, – пробормотала женщина, хотела пойти, но ойкнув, присела, схватившись за оградку.

Ширали растерянно топтался рядом.

– Пожалуй, я не смогу подняться по ступеням. Поможете мне, добрый человек? – попросила она.

– Может «скорую» вызвать? – спросил Ширали.

– Нет, нет, встретить Новый год в больнице мне бы совсем не хотелось. И это не перелом – растяжение. Мне бы до квартиры дойти. Я возьму вас под руку, не возражаете?

Ширали кивнул головой. Они медленно поднялись по ступеням, женщина прихрамывала и морщилась, наступая на левую ногу. Ширали своим брелоком открыл входную дверь, довёл женщину до лифта и тут узнал её: около года назад он устанавливал ей карнизы на окна, вспомнил и имя женщины – Надежда, номер её квартиры, этаж, и то, что на её кухне был портрет улыбающегося мужчины, иконы, и удивившая его горящая днём лампадка. Ему тогда понравилась женщина, чистота и порядок в её квартире. Она накормила его вкуснейшими котлетами, и он не отказался.

Он нажал кнопку двадцать четвёртого этажа, а женщина, вглядываясь в его лицо, с тревогой спросила:

– Откуда вы знаете мой этаж?

Но лицо её тут же прояснилось.

– Ах, да. Карнизы. Какой вы памятливый, однако, Ширали, – это так давно было. Когда вы ушли, я прочитала в интернете, что ваше имя означает великий лев. Уж, будьте добры, великий лев, не бросайте меня, доведите до спасительной двери.

Женщина не была пьяна, как показалось Ширали вначале, спиртным от неё веяло слегка, сильней был запах ванили, который он жадно и с удовольствием вдыхал. Он довёл её до двери, и она сказала:

– Спасибо, великий лев. С наступающим вас Новым годом. У меня есть ваш телефон, я собиралась вам звонить. Вы можете присверлить кронштейн для чашек на кафеле?

Ширали кивнул головой.