Песни Земли Холмов

Пролог: Монетка на счастье

Море билось о скалы. Большое, светлое, всезнающее. Холодное. Бескрайнее. Спокойное сегодня – даже облака отражались в ребристой поверхности, а чайки молча кружили над пустынным пляжем, лишь изредка сотрясая воздух резкими хриплыми криками. Северное море – краса и гроза Уумара. Это особенное ощущение – идти по жемчужному песку, когда языки пены лижут ноги, а в лицо ударяет солёный ветер дальних странствий. Это особенное наслаждение – ощущать рядом живую силу. Море – живое, оно смотрит на тебя, с интересом, иногда с сочувствием, шепчет, а ты не понимаешь, кричишь обидные слова, пинаешь ногами снежные клочья, злясь на самого себя и на весь мир. А море – смотрит. Ему любопытно. Ему смешна твоя злость и чудны слёзы. Оно уже видело многих, похожих на тебя, суетных, нервных, чего-то жаждущих, именно сейчас, мгновенно, немедленно, стремящихся к далёкой и манящей цели, к власти, к славе, к мечте и к счастью. Кто из них добился своего? И ты уйдёшь отсюда, таким же, каким явился чтобы расправить крылья, чтобы лететь к Солнцу, чтобы падать на острые камни, чтобы – возможно, прийти сюда снова, опуститься на влажный песок и смотреть, смотреть в пляшущие о берег волны, и вспоминать, и пытаться понять то, что произошло, и сожалеть. Сожалеть о своей суетности, страстности, торопливости, о том, что прожил жизнь так, как прожил, а не так, как собирался, о том, что мечты, разбившиеся в прах, в сущности ничего не стоили. Смешно. Мечты, они никогда ничего не стоят и почти всегда разбиваются в прах. Неважно благородный ли ты романтик или тщеславный корыстолюбец – всё будет иначе, чем представлялось; судьба любит бить по самым больным местам. Ничего, может статься, ты ещё научишься подниматься и, даже если сломанные однажды крылья больше не унесут тебя ввысь, тебе останется бесконечность земных дорог, и серая пыль под усталыми ногами, и колдовские ночи в свете уумарских звёзд, и неожиданные встречи, и треск веток в случайном костре. Дорога вынесет всё: разбитую жизнь, израненную душу, тёмное прошлое – в неё можно укрыться от любого фокуса судьбы, сменив пепелище былых надежд на лишения вечного пути…

– Всё сочиняешь свои сумасшедшие истории, старый шарлатан! – раздался за спиной насмешливый голос. – Всё пытаешься услышать подсказку в шуме волн да высмотреть новый затейливый сюжет в полёте чайки?

Он обернулся. Он сидел на песке лицом к морю,  ветер трепал длинные седые волосы и ветхий, давно потерявший всяческий цвет плащ, и раздувал широкие рукава потёртой рубахи, и разглаживал морщины на узком лице. Одежда его была покрыта пылью, а стёртые каблуки сапог говорили о долгих вёрстах, пройденных на своих двоих. Плащ задубел от морской соли, а кожа была покрыта загаром и старыми шрамами. Рядом валялись узел и длинный посох белого дерева. Перед ним стояла женщина в сером. Подойдя ближе, она откинула с лица капюшон. Она была чем-то похожа на него: та же отрешённая уверенность в собственной силе на обветренном лице, всегда готовые улыбнуться тонкие губы, перевитые узкими ремешками седые косы, широкий плащ и грубые дорожные сапоги. Только его взгляд обжигал неуёмной страстью к жизни,  а она… улыбалась устало, и глаза её лучились спокойным светом давно пережитого. Она внимательно посмотрела на него, как будто пытаясь уловить нечто ускользающее. Море тоже смотрело – на них обоих – шептало что-то в прибрежный песок, в белые камни, и  всё так же кружили чайки. Казалось, если чуть-чуть задуматься, раствориться в ритме этого полёта, то непременно поймешь его суть, нечто большее, чем может знать человек.

…А она всё-таки пришла. Этому удивлялось даже Море, всевидящее и многомудрое. Она смотрела – и не осуждала, а словно бы спрашивала что-то, о чём боялась сказать вслух.

– Изменился? – усмехнулся он, прервав молчание.

– Нет, – она пожала плечами. – Просто… Видела я у тебя уже такое лицо… однажды.

Он поднял с узла искорёженную шляпу и надел, надвинув на глаза. Она обошла его кругом и села у его ног.

– Милранир, посмотри на меня, пожалуйста.

Слова повисли в воздухе. Она протянула руку – сверкнули янтарные браслеты – но он ловко шлёпнул её по запястью.

– Глупости. У тебя всё такие же прекрасные глаза, как и тогда. Помнишь?

Она улыбнулась. Она всё-таки сбила его шляпу на песок.

– Помню. Только глаза эти слишком многое видели с тех пор.

Голос у неё был молодой, мягкий – но очень глубокий, напряжённый от тщательно скрываемой силы. У него – ярче не голос, а взгляд – тёмное пламя под седыми бровями, тайный огонь иного бытия, запертого в смертную оболочку.

– Море тоже видело, – сказал он. – Но оно не перестало от этого быть морем.

Она тряхнула головой, зазвенели серебряные колокольцы в волосах. Он многое бы мог ещё сказать ей. Она многое могла бы прочесть в его глазах, но он смотрел поверх её плеча, на серые волны, сливающиеся c низким перламутровым небом под его взглядом. Он мог бы всё провернуть сам – благо не впервые. Всё бы совершилось хорошо. Он бы не ошибся, а если бы ошибся, то непременно бы дал им загладить его ошибки .В этом была вся прелесть… Но ему необходима была она. Он не мог это объяснить даже самому себе, просто острая необходимость, чтобы всё вышло именно так, как могла пожелать лишь она, вдруг пришла к нему во сне…  Такие вещи всегда случаются во снах, в грёзах, в бреду.

– Как жизнь, Пророчица? – просто спросил он.

– Как всегда, – тихо отозвалась она. – Как всегда с тех пор. Я не придумываю сказок, как ты, и не могу удержаться на кромке памяти, как Мэллэ. Я иду по дорогам Уумара, нигде не оставаясь дольше, чем нужно, чтобы привыкнуть, а им, чтобы принять меня такой, какая я есть. Я пою старые песни, рассказываю тысячи раз всё те же истории. Мне странно, что меня до сих пор слушают…

– Ха! Ты ещё удивляешься! – воскликнул Милранир. – Безумцев всегда слушали. Мы были всегда: нас называли святыми, демонами, юродивыми и шутами…

– Но поступали по– своему!

– Конечно. Конечно, они поступали по-своему. Они же люди! Наше дело быть рядом, их – совершать ошибки, каяться, оступаться снова!

Она запрокинула голову, закрыла глаза. Несмотря на совершенно седые волосы, она выглядела совсем молодой, но усталой, многое повидавшей, многое вынесшей на собственных плечах.

– Ладно, старый безумец, – сказала она наконец, – ты позвал меня сюда после стольких лет. Ведь не для того же, чтобы…

– Именно для этого.

– Милранир!

– Продолжай рассказывать. Мне очень нравится слушать твой голос.

Она закрыла побледневшее лицо руками.

– О, Милранир… Ну хорошо, я попробую. Фэсса Кайракэ совершенно непреодолим теперь. Люди потеряли остатки терпения и отказались от надежды, слабой и зыбкой и дотоле. Кеорийцы озлоблены, их ненависть уже пробудила Древние Силы Земли, а кому, как не тебе, знать насколько это опасно.

– Где ты была всё это время? – глаза старика сверкнули. – В Кеории? С бунтовщиками?

– Везде. Так было всегда, с тех пор как…

– Ты видела их?

– Порождения земной крови? Феаров? – она закусила губу, помолчала немного и кивнула. – Да. Да, да, да, будь я не Мйатэа Маварэ, если это не так! Они – ужасны, Милранир, они гибельны! Мы падаем в очень глубокую пропасть… С их появлением йэлтэ совсем отказались от Уумара и почти что прокляли людей, ты понимаешь, что это значит? Я сама уже не раз думала…

– Да ты что! – старик неожиданно расхохотался. – Значит, я зря трачу на тебя время, отступница?

Она вздрогнула. Впилась в его длинную фигуру взглядом.

– Это я – отступница? – медленно проговорила.

Он вскочил, подбежал к морю и, по колено войдя в серебристую воду, развернулся лицом к берегу, закричал: