Страница 5 из 33
Лирический герой художественного произведения, даже автобиографического, вовсе не обязан во всём совпадать со своим творцом. Однако, по собственным неоднократным заявлениям Булата Шалвовича, он всю жизнь писал о себе, и именно поэтому все отклонения от действительности в его прозе представляют большой интерес для исследователей, поскольку почти всегда имеют какую-то вескую причину.
В повести «Новенький как с иголочки» основное несовпадение с действительностью в том, что главный герой приезжает учительствовать один, то есть не только без брата, но и без жены, и вообще он холост. Думается, что это связано с более поздними обстоятельствами жизни Булата. Одним из объяснений может быть то, что в период написания повести он уже ушёл от Галины и жил со своей новой невестой в Ленинграде. Конечно, он тяжело переживал разрыв и, видимо, просто не мог писать про прежнюю жену, с которой к тому же не был ещё и разведён. Да и новой невесте это могло не понравиться.
Кто-то может не согласиться с подобными соображениями – дескать, это художественное произведение, и в его рамках автору просто некуда было деть ни жену, ни брата… Возможно, возможно, но мне всё-таки кажется, что моя версия имеет право на существование, хотя бы потому, что ни в одном из всех его произведений, где описывается этот период и где все события очень близки к реальным, – жены тоже нет.
Галина Васильевна умерла в тридцать девять лет, через год после развода с Булатом, от сердечного приступа. И боль от этой трагедии, в которой в чём-то, наверное, косвенно повинен был он сам, сопровождала его всю жизнь.
На долю этой весёлой и доброй женщины выпали самые трудные, неустроенные годы жизни Булата, годы ожиданий и надежд, и её мягкий спокойный характер помог ему преодолеть все невзгоды. На чёрно-белых снимках того времени не видно её зелёных глаз, но некоторые близкие ему люди говорили мне, что «Господи, мой боже, зеленоглазый мой» в «Молитве» – это о Галине. В частности, это говорил Виктор Шалвович, брат Булата.
…Выйдя из облоно, Булат оглядел толпу молодых специалистов, только что, как и он, получивших назначение, и крикнул: «Кто в Шамордино?» Отозвалась одна девушка, и они вместе пошли искать попутную машину. Девушку звали Вера Лапшина, ей предстояло учить детей математике.
Вера Яковлевна Кузина (Лапшина) тоже помнит этот момент:
– Я закончила Калининский пединститут. Нас пятнадцать человек в Калугу приехало. Предложили нам список школ в разных районах области. Все выбирали поближе к железной дороге. А я выбрала Шамордино, потому что это название мне было знакомо – незадолго до этого прочитала воспоминания Т. А. Кузминской «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне»[12].
Вот так, только Толстым в Шамордино и заманивали. Чем было плохо это село – добираться неудобно, автобусы туда не ходили, и доехать можно было только на попутной машине. И то не до самого села, а до Каменки, откуда ещё километра два-три пешком надо было идти, причём в гору.
Попутка довезла их до районного центра – Перемышля. Вера осталась ловить машину дальше, а Булат пошёл искать районо. Оно оказалось совсем недалеко, в большом двухэтажном доме. Заведующий встретил молодого специалиста очень хорошо: до этого у них в районе не было преподавателей с университетским образованием, а тут сразу два – муж и жена. Немолодой уже, но подтянутый, с военной выправкой, Павел Иванович Типикин до войны сам учительствовал здесь же. В войну дошёл до Германии, встретил победу заместителем командира артбатальона.
В Перемышль вернулся в 1948 году и был назначен заведующим районным отделом народного образования. Типикин и Окуджава понравились друг другу, может быть, оттого, что оба воевали, оба служили в артиллерии.
Заведующий районо, не скрывая радостной улыбки, позвонил директору школы, расписывая меня самыми фантастическими красками. Затем он сам лично проводил меня до шоссе, усадил в кузов случайного попутного грузовика и пожал мне руку[13].
Это была первая, но далеко не последняя их встреча: Павлу Ивановичу Типикину ещё предстоит в скором будущем сыграть в жизни Булата важную роль – если бы не его помощь, жизнь молодого словесника могла бы сложиться куда как менее благополучно.
Окуджава добрался до места, и увиденное несколько примирило его с судьбой сельского учителя:
Этот холм, мягкий и заросший, это высокое небо, этот полуразрушенный собор, несколько домишек вокруг… А там, за оврагом, – Васильевка, деревенька, похожая на растянувшуюся детскую гармошку…
…Как хорошо! Как тихо! И солнце… Внизу, под холмом, счастливой подковкою изогнулась река. На горизонте лес. Почему я отказывался ехать сюда? Не помню. Уже не помню… Солнце. Ранний вечер. И ни души. Что может быть лучше после грохота поездов, духоты вагонов, суеты большого города, тряских грузовиков, равнодушных чиновников?
Место было действительно чудесное. Когда-то здесь, на высоком берегу реки Серёны, был большой женский монастырь.
Кстати, о названии реки. Дело в том, что калужане называют её несколько иначе, чем услышал я в первый раз – Серёна. Но старожилы той местности, с которыми мне довелось беседовать, настаивали на ударении на первом слоге. О происхождении же названия мне никто не смог ничего сказать. Была у меня своя оригинальная версия объяснения этого названия – так нет же! Две мои подруги-редакторши так на меня накинулись, что я промолчу, пожалуй[14]. С женщинами спорить…
Так вот, монастырь. Основал его знаменитый старец Амвросий из Оптиной пустыни, прототип старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», а в миру – А. М. Гренков. Для монастыря было выбрано, как уже сказано, изумительное по красоте место – с холма открывался вид на долину, в которой, причудливо извиваясь, река делала почти полный круг.
…Как-то в семидесятые годы Окуджава приехал в эти края вместе с Владимиром Солоухиным. Они много бродили по окрестностям, разговаривали со старожилами. Один из них, Павел Суворов, показал гостям куст татарника – по утверждению местных жителей, прообраз куста, описанного в повести «Хаджи-Мурат». Всё увиденное так потрясло Солоухина, что он поминутно повторял: «Непонятно! Непонятно!» А Окуджава всю дорогу подтрунивал над ним: «Всё понятно. Всё понятно».
Позже Солоухин напишет:
Я вообще не видел нигде такого места, как в Шамордине. Ну, бывают пригорки, холмы, увалы и дали, бывают луга с извилистой через них рекой, но чтобы всё это было представлено в таком исполнении – редко, исключительно. Я не видел[15].
…Оптинский старец Амвросий давно был озабочен созданием монастыря для неимущих женщин. Монастырей по России было немало, но принимали в них либо тех, кто в состоянии был купить для себя келью, либо здоровых и способных исполнять тяжёлые монастырские послушания. Тем же, у кого не было ни здоровья, ни денег, то есть наиболее нуждающимся в монастырском приюте, деваться было некуда.
Вот о таких обездоленных и заботился батюшка Амвросий.
В 1871 году одна из духовных дочерей Амвросия, помещица Ключарёва, купила имение Шамордино. Вскоре вдова скончалась, оставив имение и капитал в банке своим внучкам. При этом в завещании оговаривалось, что в случае кончины сестер Ключарёвых в имении должна быть основана женская иноческая община. Девочки ненадолго пережили бабушку и умерли от дифтерита через два года.
Отец Амвросий начал посылать сюда женщин, оставшихся без средств к существованию, одиноких, не имеющих пристанища и сил для работы. Из сирот и брошенных детей составился Шамординский приют. Вскоре в монастыре обитало уже более пятисот сестёр.
В 1885 году в монастыре случился пожар. Единственный колодец находился внизу, под крутым холмом, и в результате деревянная обитель выгорела дотла. 8 июля 1889 года была совершена закладка грандиозного каменного соборного храма на месте бывшего деревянного. Для строительства был даже специально построен кирпичный завод. Строился новый храм на деньги чаеторговца С. В. Перлова, того самого, который через несколько лет построит в Москве на Мясницкой знаменитый чайный дом – трёхэтажную «пагоду» с драконами, змеями, орнаментами и фонариками на фасадах, до сих пор радующими своим великолепием глаза москвичей. Кроме главного храма – Казанского, поражавшего своими масштабами и великолепием, были возведены усыпальница, трапезная, больница, корпус для сестёр. Все постройки были выполнены добротно, из красного кирпича, в так называемом «русском стиле».
12
Здесь и далее воспоминания очевидцев приводятся в виде расшифровки нередактированной диктофонной записи.
13
Б. Окуджава. Частная жизнь Александра Пушкина, или Именительный падеж в творчестве Лермонтова.
14
Серен, по Далю, – это гололёд, ледяная корка, снежный и ледяной наст, который ломается, крошится и хрустит, – в том числе на реке. Вероятно, в давние времена зимой, когда речка замерзала, бабы ходили бельё полоскать в проруби и говорили – пойдём «на лёд», на серен, то есть, а потом постепенно так стали и саму реку называть.
15
В. Солоухин. Время собирать камни. М.: Москва, Правда, 1990.