Страница 16 из 33
Я несколько раз собирался Виктору Шалвовичу позвонить и наконец решился. Зная, что любое неверно сказанное слово может стать последним в нашем разговоре, я сбивчиво, даже не представившись, рассказал, что меня интересует история его родителей, его семьи, ни намёком не обмолвившись о брате. Он выслушал меня и нехотя согласился встретиться.
…Я подходил к дому, в котором жил Виктор Шалвович, когда из нужного мне подъезда вышел пожилой человек и, повернувшись ко мне спиной, направился к мусорному контейнеру. В руке у него было ведро. И вдруг я остолбенел: теперь, со спины, я явственно увидел, что это не просто какой-то пожилой человек, это идёт Булат Окуджава! Всё было его: и походка, и сутулость, и небрежно сунутая в брючный карман свободная рука! Но так как Булатом Шалвовичем этот человек никак не мог быть (того уже не было в живых), стало совершенно ясно, что от меня удаляется не кто иной, как Виктор Шалвович Окуджава. Я подождал, пока он вернётся к подъезду, и представился. Мы поднялись к нему в квартиру на шестнадцатый этаж. Обстановка в его однокомнатной квартире была аскетическая: тахта, стол, книжные полки, не было даже телевизора.
Как только мы сели, Виктор Шалвович предварил наш разговор маленьким вступлением и высказался примерно в таком ключе, что он готов ответить на интересующие меня вопросы, хотя он и не понимает, кому может быть интересна история простой, ничем не примечательной семьи. Закончил он своё вступление предупреждением, что, если я вдруг, вольно или невольно, упомяну в разговоре имя его брата, разговор на этом будет окончен[29].
Я был готов к этому, у меня была масса вопросов, не касающихся его брата, поэтому мы очень хорошо проговорили с ним около двух часов. Виктор Шалвович оказался умным и интересным собеседником. Мы стали иногда встречаться. Бывал он и у меня дома. Он никогда не говорил, что их развело с братом по жизни, да об этом и не могло быть речи, ведь табу на имени Булата оставалось.
…Вспоминаю, как мы собирались с Виктором Шалвовичем в Шамордино в первый раз. Это было летом 1999 года. Я чувствовал, что Виктору Шалвовичу очень хочется поехать, но он всячески отнекивался, говорил, что всё это напрасно: никого мы там не найдём, никого из учителей уже нет в живых. Но я был настойчив – пусть никого не найдём, просто прогуляемся – и мы поехали.
Я видел, как он радовался, оказавшись в тех местах, где был совсем молодым юношей, где к нему пришла первая любовь. Он узнавал и не узнавал эти места, этот дом, в котором они жили, этот косогор. Теперь здесь никто не жил, дом был заброшенный и полуразвалившийся. Виктор Шалвович показал мне соседний полуразвалившийся домик и сказал, что раньше в нём жил его учитель физики Николай Михайлович Гудков. Дом совсем не производил впечатление жилого, но в садике кто-то был, там чувствовалось какое-то шевеление. Мы зашли в садик, чтобы узнать, кто здесь теперь живёт, может, знают что-нибудь о прежнем жильце. Навстречу нам вышел глубокий старик, но Виктор Шалвович сразу узнал его. Это был его старый учитель Николай Михайлович Гудков.
Эта неожиданная встреча сильно растрогала обоих, а точнее, всех троих. Николай Михайлович пригласил нас в домик и провёл по устланному газетами полу в комнату. Газеты, объяснил он, нужны потому, что пол мыть он уже не в силах, поэтому время от времени выбрасывает испачкавшиеся газеты и стелет новые.
Из каких-то дремучих загашников Николай Михайлович извлёк две бутылки водки, которые много лет назад припас для своих поминок. На них даже этикетки были полуистлевшие, ещё советские. Я был за рулём, но учитель с учеником справились с двумя бутылками и без меня и даже не опьянели почему-то. Несмотря на возраст.
В последний раз Булат Окуджава побывал в Шамордине за год до смерти, в 1996 году. У Н. М. Гудкова от того пребывания осталась книга «Заезжий музыкант» с автографом: «Дорогому Николаю Михайловичу в честь сорокашестилетия нашего знакомства. Сердечно Б. Окуджава».
Николай Михайлович Гудков умер в конце 2005 года.
А в тот день встретились мы и с другими учителями, которые хорошо помнили ученика Витю.
…Ничего не подозревающий Борис Харитонович Кузин разлил по рюмкам водку и неожиданно провозгласил тост памяти Булата. Я с ужасом смотрел на Виктора Шалвовича – что сейчас будет! Встанет и выйдет из-за стола или просто откажется пить? Виктор смотрел невидяще усталыми серыми глазами перед собой, не донеся руку до рюмки. Пауза затягивалась. Наконец, Виктор взял в руку рюмку и хрипло еле слышно выдохнул:
– Пусть земля ему будет пухом…
Кузины прослезились, а я ликовал – «лёд тронулся»!
Действительно, «лёд тронулся». После этой поездки Виктор Шалвович стал смягчаться к брату. Постепенно, постепенно мы начали так или иначе касаться его, сначала очень осторожно, и Виктор Шалвович, говоря о брате, называл его просто местоимением «он». Это было даже смешно. Я всё больше проникался к нему нежностью и сочувствием, я увидел, какой он гордый и вместе с тем очень ранимый человек. И красивый.
Мы уже говорили о «нём» не вскользь, а прямо и подолгу, и называл он его всё чаще по имени. Видно было, что ему самому странно слышать из своих уст имя давно вычеркнутого из жизни брата. Только иногда, когда я слишком уж расходился со своими бесконечными вопросами, он вдруг спохватывался и сердился всерьёз: «Так, ну на сегодня хватит. Вы уже злоупотребляете, мы так не договаривались». Но такие случаи бывали всё реже и реже.
Не могу не рассказать и о тяжёлой странице в истории нашего знакомства. Виктор Шалвович был весьма требователен к окружающим, терпеть не мог в людях необязательности. Как-то в конце одной из наших встреч я, прощаясь, сказал, что мы встретимся снова в ближайшие дни. Потом закрутился, всё дела какие-то, неурядицы, и позвонил я ему только через месяц или два. Виктор Шалвович встречаться не захотел и сказал, что между нами всё кончено. Я написал ему письмо, в котором изложил свои обстоятельства, не позволившие мне позвонить раньше. С большим трудом удалось восстановить контакт.
После этого постепенно отношения приобрели ещё более близкий душевный характер, как мне кажется. Мы вынашивали планы совместной поездки в Тбилиси, а 12 июня 2002 года, в годовщину смерти Булата, побывали у него на могиле и у памятника на Арбате. В тот же день съездили на Донское кладбище, где покоятся тётя Маня и дядя Вася Окуджава. Как недавно мне стало известно, и дядя Николай Окуджава, расстрелянный 4 марта 1939 года, тоже захоронен на Донском кладбище – в братской могиле.
Очень хорошо провели мы этот день с Виктором Шалвовичем. Расставались ненадолго…
После этого я пропал на полгода. Личные обстоятельства сложились так, что было не до Тбилиси, ни до чего… Когда опомнился, было страшно уже звонить Виктору Шалвовичу. Всё-таки набрался смелости, позвонил и услышал то, что и должен был услышать. Ни о какой совместной поездке в Тбилиси уже не могло быть и речи.
…В октябре 2003 года я, вернувшись из Тбилиси, сразу направился к Виктору Шалвовичу. Была уважительная причина: я привёз ему письма от родственников и несколько фотографий, сделанных мною во время поездки.
Виктор Шалвович встречаться не захотел, а письма и фотографии просил опустить в почтовый ящик. Но я не был обескуражен – он отойдёт. Прочитает, как хорошо обо мне говорят его тбилисские родственники, посмотрит фотографии и отойдёт. Не хватило времени – через месяц Виктора Шалвовича не стало.
Школа была, как я уже обмолвился, двухсменная и работала практически целый день. И после уроков иногда приходилось то в колхозе потрудиться, то мероприятие какое-нибудь с колхозниками провести. А ещё тетради надо проверить, к следующему уроку подготовиться. Так что на домашние дела Галине времени оставалось мало. Да и непривычной она была к тяжёлому деревенскому быту. К тому же она ждала ребёнка и чувствовала себя неважно. Особенно тяжело было носить воду из колодца – он был далеко внизу, под крутым холмом. А зимой, в гололед!..
29
Подробнее о взаимоотношениях братьев Окуджава см.: М. Гизатулин. Времени не будет помириться. Булат Окуджава: «…из самого начала». М.: Булат, 2008.