Страница 10 из 33
Вскоре ученики увидели, что новый учитель выделяется не только аккуратностью, но и манерой разговаривать. Оказалось, что он говорит с ними не как с детьми, а как со взрослыми, что учитель уважает своих учеников, относится к ним как к равным, и это было удивительно!
В классе было несколько девочек из детского дома. И они, не привыкшие не то чтобы к ласке, а вообще к нормальному человеческому отношению, в него просто влюбились. Им было с чем сравнивать. Они до сих пор помнят, как воспитательница в детском доме ребят избивала.
– Она была очень строгой, и даже не то что строгой, а злой какой-то. Её потом даже уволили.
Та же Варвара Афанасьевна Изотенкова рассказывает:
– К детдомовским Булат Шалвович трогательно относился, может быть, потому, что сам прекрасно знал, что это такое – расти без родителей. А к деревенским более требовательным был.
И ещё:
– Мы его сразу полюбили, он нам так понравился! Я не могла на его урок прийти с невыученным заданием, будь то литература или русский, потому что мы его стеснялись, побаивались и в то же время очень любили.
Дети были постоянно голодными, а при школе был свой огород, и перед уроками они запасались морковкой. Или из дома приносили что-нибудь съестное: кто кусочек сахара, кто картофелину в мундире. Потом на уроке менялись тайком, давали друг дружке откусить от своего лакомства. В первый же день, заметив, что дети украдкой грызут морковку, Булат выставил одного ученика из класса и пригрозил остальным, что если увидит ещё на уроке морковь, то!..
В следующий раз, придя на урок, Окуджава увидел на учительском столе огрызок морковки: дети решили проверить нового учителя, посмотреть на его реакцию. Учитель среагировал быстро и неожиданно. Он взял огрызок в руку, пристально оглядел класс и запустил огрызком в лоб одному из проверяющих, потом схватил его за шкирку и выставил вон.
Шалуны скоро поняли, что с новым учителем шутки плохи: запросто можно схлопотать, и притом весьма ощутимо. Как ни странно, такие непедагогические действия, похожие, казалось бы, на поведение той воспитательницы из детдома, в данном случае как раз и были следствием того, что учитель относился к ним как к равным. Он хотел видеть их самостоятельными, мыслящими личностями, он уважал их и рассчитывал на ответное уважение. Не то чтобы требовал к себе какого-то особого уважения – просто не выносил хамства. Причём не важно, против кого оно было направлено. И дети сумели это понять. Правда, поначалу кое-кто из детей, не детдомовских – деревенских, воспринял такое поведение учителя как некоторое приглашение к панибратству, которого тот как раз никогда не терпел даже от взрослых.
А когда Булат Шалвович видел, что кого-то оскорбляют, он мог быть не просто жёстким – жестоким. Заходит он как-то в класс и видит, что одна девочка, Майя Лебедева, воспитанница детского дома, плачет. Он спрашивает: «Что случилось? Кто тебя обидел?» Она молчит. Он снова спрашивает. Майя молчит, боится назвать обидчика. Учитель не отступает. И тогда кто-то из класса не выдержал и назвал имя. Оказалось, что это Сосин или Соскин из ближней деревни Каменки. Окуджава молча подошёл к нему, взял за шиворот и поволок на улицу.
– У нас класс был на первом этаже, и мы всё видели, что происходило на улице. Зима тогда была снежная, и возле школы были огромные сугробы. И вот он этого мальчика берёт и головой в сугроб! – рассказывает Изотенкова. – Так раза три он и ткнул его головой в сугроб, а уж потом отпустил.
В общем, полное взаимопонимание между учителем и учениками было налажено быстро. О том, что ученики полюбили нового учителя, рассказывают не только они.
Вспоминает воспитательница детского дома К. П. Кузькина:
– Что я заметила прямо с первых дней? Мальчишки все без ума от него были, я не видела, как девчонки, а мальчишки прямо без ума. Мой будущий муж учился у него, так он, когда ухаживал за мной, всё мне говорил: «Ох, у нас Булат хороший!»
Зато с первым же проведённым Булатом диктантом вышел конфуз. Почти весь класс получил двойки, что было само по себе неприятно, а ещё и потому, что раньше в этом классе, как уже было сказано, русский язык и литературу преподавал сам директор школы. Получалось, что директор за время своей работы ничему ребят не научил и ставил им незаслуженные оценки, ведь при нём успеваемость была хорошая. Хотя чему мог он научить, если сам мало что знал? Он хвастался иногда, что институт закончил заочно за два мешка картошки.
Мне вспоминаются испуганные маленькие глаза Шулейкина, когда я объявил ему, что первый диктант весь класс написал на единицу.
– Что с вами? – спрашивает он.
– Всё в порядке, – говорю я. – Вот посмотрите.
Он дрожащей рукой перелистывает странички.
– Может быть, у вас с дикцией не всё хорошо?
– С чем?..
– Может, вы диктовать не умеете?
– Ну, знаете!..
– Такой грамотный класс, и нате…
Он так говорит об этом, что я чувствую себя виноватым, хотя и недели не прошло, как я вошёл в этот класс.
– Вы отметки в журнал не ставьте, – говорит он. – Кошмар какой-то…
Я попросил супругов Кузиных прочитать повесть «Новенький как с иголочки», чтобы освежить в памяти события тех дней. По их словам, с первым диктантом всё именно так и было, вот только описание завуча Клары Ивановны они не одобрили.
В повести в диалог молодого учителя и директора школы вмешивается завуч:
– Что случилось? – спрашивает Клара Ивановна.
Она завуч. Она преподаёт ботанику. Ботаники они почти не знают. Она просто читает ученикам главы из учебника. Наверное, потому лицо у неё всегда испуганное.
Она смотрит то на меня, то на Шулейкина круглыми коровьими глазами, и полные её губы слегка приоткрыты в томительном ожидании.
Кузины и слышать не хотели, что героиню повести зовут не Клавдия Ивановна, как реального завуча, а Клара Ивановна, и что она преподавала не математику, как её прототип, а ботанику. Видимо, сюжет здесь настолько совпадает с реальностью, что, воспринимая повесть как сугубо документальную, супруги обиделись за коллегу:
– В то время завучем была Клавдия Ивановна, умная, добрая, красивая женщина. Она была очень уважаемым человеком и в школе, и на селе. «Круглые коровьи глаза» ей не подходят.
Узнали Кузины и других действующих лиц повести. Узнали сына председателя колхоза, узнали Веру Багрееву:
– Была в школе девочка Маруся Бадеева, ничем не примечательная среди подруг, но симпатичная. А то, что она много работала по дому и была плохо одета, это удел всех деревенских детей того времени, – говорит Вера Яковлевна. – А ещё Булат Шалвович упоминает в повести пионервожатую Марию Филипповну. Да, была такая великовозрастная пионерка. Очень энергичная, словоохотливая.
…Директор уговаривал нового преподавателя исправить отметки, но Булат наотрез отказался. Стало ясно, что конфликта не избежать. Солохин попытался уладить дело, найти какой-то компромисс, велел провести новый диктант, полегче. Тут уж он сам присутствовал в классе и незаметно, как ему казалось, подсказывал ребятам.
– Зачем вы подсказываете? – говорю я шёпотом.
– Какие же это подсказки? – говорит он громко. – Они волнуются… Это помощь маленькая.
Конечно, после второго диктанта отметки были значительно лучше первых. Солохин был доволен. Но радовался он рано. Окуджава не собирался идти ни на какие компромиссы. И провёл третий диктант.
…Я говорю своим восьмиклассникам:
– Результаты третьего диктанта – колы. Нравится?
Они молчат.
– Не нравится?
Они молчат.
– Цыганков Ваня, тебе нравится?
Он стоит за партой. Крутит рыжей кудлатой головой.
– Ну, нравится тебе такой результат?
– Не-е…
– Кому нравится?
Они молчат.
– Вот и выбирайте. Сами выбирайте, – говорю я. – Как скажете, так и буду поступать.