Страница 46 из 49
В «Недоросле» положительный персонаж Правдин прибывает для того, чтобы изъять имение Простаковых и наказать их за безнравственность. Однако Правдин вовсе не является «правительственным чиновником» (такое определение, до сих пор кочующее по разного рода справочникам и школьным сочинениям, почерпнуто, возможно, из разбора «Недоросля» В. О. Ключевским, который безапелляционно – и ошибочно! – назвал Правдина «чиновником»[407]); Правдин – это дворянин того же уезда, что и Простаковы, участвующий в созданном реформами Екатерины II дворянском самоуправлении. Его появление – это не вмешательство «сильной руки» государства, а вразумление добродетельными дворянами тех членов корпорации, которые не выказывают соответствующих качеств. Финальное изъятие имений Простаковой в опеку – это и есть демонстрация того, как партнерство дворянской корпорации и монаршей власти (представленной упоминаемым несколько раз «наместником») карает «злонравных» представителей дворянства. «Вот злонравия достойные плоды!» – восклицает Стародум в финале пьесы, и относится эта фраза не только к отношениям между Митрофаном и Простаковой, но, пожалуй, и к «злонравным» дворянам вообще.
Аналогичную мысль выражал А. П. Сумароков в сатире «О благородстве» (1771)[408]:
Г. П. Макогоненко усматривал различие между «крепостническим» подходом Сумарокова и «демократичным» подходом Фонвизина[409]. Однако признание равенства людей от рождения и необходимости особой образованности дворян было общим местом публицистики второй половины XVIII в., вполне созвучной церковной проповеди. Например, анонимный автор стихотворения «Плод воспитания и вояжа Г***, им самим написанный», напечатанного в журнале «Ни то ни сио», насмехался над необразованным дворянином:
Далее в стихотворении описывался глупый дворянин, не получивший хорошего образования и путающий все на свете.
В конечном счете Жалованная грамота 1785 г. фиксировала выдающиеся качества россиян, среди которых подчиненные вдохновляются примером начальников «на деяния, хвалу, честь и славу за собою влекущия». Кто такие «начальники»? «Начальников и предводителей таковых Россия чрез течение осьми сот лет от времени своего основания находила посред своих сынов, наипаче же во всякое время свойственно было, есть, да помощию божиею и пребудет вечно российскому дворянству отличаться качествами, блистающими к начальству». Дальше речь заходит о дворянском усердии и адекватной награде в виде деревень и знаков отличия. Однако исходная посылка грамоты все же – наличие у «благородных» особых качеств. Именно поэтому дворянские «обязательства утверждались за неустойку единым стыдом, ибо стыд и поношение благородным и честь любящим душам представлялись наитягостнейшим наказанием; хвала же и отличность – лучшею наградою». Итак, дворянство – это «честь любящие души», и именно это отличает их от других социальных страт: функция дворян не равна функциям других сословий, поскольку заключается в управлении, требующем особых качеств.
Ярким примером может служить творчество М. Н. Муравьева, поэта и публициста, преподававшего риторику и историю великим князьям Александру и Константину Павловичам по приглашению Екатерины II. В заметке «Забавы воображения»[411] (1796) М. Н. Муравьев пишет: «Человек, состояния низкаго и полезнаго, посвящает необходимо труду все мгновения жизни своей». Напротив, «особы вышних состояний общества окружены с младенчества изобилием, не состоят под необходимостью механической работы». Дело в том, что «тщательнейшее воспитание» готовит представителей высших страт «к попечениям другаго рода, которыя требуют безпрестаннаго упражнения способностей разума и часто крайних усилий духа. Определены к защищению и управлению отечества, они ищут знаменитости в трудах военной жизни или в советах градоначалия»[412].
Аристократы нуждаются в «предписаниях вежливости и необходимости нравится», поскольку постоянно конкурируют друг с другом в отличиях и стиле. Муравьев ясно показывает, кого он имеет в виду – дворянскую элиту: «Владельцы пространных маетностей, которыя дошли до них наследством, они не ограничиваются необходимым: они безпрестанно заняты употреблением излишняго». Просвещение и воспитание спасает представителей высших страт от мучений безделья и праздности. Таким образом, «знания, искуства, дарования суть верные и необходимые признаки благороднаго состояния». Упражнение в добродетели сопряжено с культивированием вежливой манеры обхождения, вкуса, который «приготовляет нам в обществе сей ободряющий и благосклонный прием, который делает исполнение добродетелей столь легким и всякое оскорбление их невозможным»[413].
Муравьев здесь отсылает читателя к прелестям чтения и связанного с ними развития воображения и памяти. Некоторые пытаются занять себя беспрестанной суетой, но память таких есть «гладкая дека, на которой не вырезались никакие напечатления». Культивирование чтения дает «наслаждение чистое, одному разуму свойственное», способность адекватно воспринимать поэзию, драму. Художества и искусства, дарующие наслаждение образованному, просвещенному человеку, расцветают под покровительством патронов: это архитектура, живопись, стихотворения, сохраняющие «потомству черты патриотов и героев». Муравьев приходит к заключению: «Тот, который восхищается красотами поемы или расположением картины, не в состоянии полагать благополучия своего в нещастии других, в шумных сборищах беспутства, или в искании корысти»[414]. Изящество, вкус, досуг формируют особые качества дворян, нужные им для исполнения их особо сложных социальных функций.
2.4. Эгалитаристский подход: добродетель против иерархии?
Наконец, еще одним следствием дискурса о добродетели стал, как ни странно, пересмотр иерархической стратификации. Он опирался на развивавшуюся в русле христианской этики концепцию внутренней свободы. Если люди рождаются равными, то неважно, как они различаются в обществе; важно, насколько добродетельную жизнь они ведут. В отличие, однако, от характерного для церковной элиты функционалистского взгляда на социальную структуру, связывавшего добродетель с усердным исполнением социальных «должностей», этот дискурс в большей степени подчеркивал равенство людей на компенсаторной основе. Иными словами, люди равны не потому, что усердное исполнение «обязанностей» в своей страте открывает путь к добродетели, но потому, что каждый может в равной мере культивировать одну и ту же этическую добродетель, а «состояния» равны потому, что плюсы каждого из них компенсируются минусами. В конечном счете судьба человека зависит не от его добросовестного исполнения «должности» и не от социально-исторически обусловленной добродетели, присущей высшей (дворянской) страте, но от каприза Фортуны; образ колеса Фортуны, символизирующего взлет и падение, становится здесь частым элементом. Особенностью такого взгляда было игнорирование чинов и заслуг как проявлений суетного мира, комбинация христианских идей со стоицизмом и неоплатонизмом, с идеями Сенеки и Боэция[415]. Развитие подобных элементов в дворянской культурной среде прослежено в работе Е. Н. Марасиновой применительно к политической системе российского абсолютизма, однако не меньшее значение имели эти элементы для формирования эгалитаристской перспективы в отечественной социальной мысли и последующей радикальной ревизии взглядов на социальную стратификацию. Марасинова описывает эту ревизию как столкновение между официально поощряемой системой ценностей «ревностного подданного» и «новых альтернативных предпочтений», реконструируемых на основании анализа эпистолярного наследия представителей дворянской элиты последней трети XVIII в. Истощенные перипетиями службы, постоянно сталкивающиеся с несоответствием деклараций реальному положению дел – словом, с оборотной стороной того «анкуражирования», о котором речь шла выше, – представители дворянства «неизбежно должны были определить свою позицию, свой стиль поведения, выработать средства психологической защиты». Таким образом, «цинизму прямых вассалов императора противопоставляются качественное иные человеческие связи, которые не рассматривались как средство достижения конъюнктурных целей»[416]. Разочарование в ценностях службы влекло к иным родам деятельности: к «замкнутому миру дворянской усадьбы», «духовным исканиям», благотворительности. В итоге «доминирующее в личных источниках дворянского происхождения последней трети XVIII в. значение термина “честь” было лишено сословного и фамильного гонора и отождествлялось с категориями “совесть” и “благородство”, означающими не принадлежность к господствующему классу, а нравственное достоинство личности»[417]. По нашему мнению, одним из следствий подобных психологических трансформаций (проследить которые можно не только по источникам личного происхождения, не только по эпистолярию!) стала ревизия взглядов на социальную структуру.
407
Говоря о Простаковых, Ключевский замечал, что «автор взял их на время для показа из-под полицейского надзора, куда и поспешил возвратить их в конце пьесы при содействии чиновника Правдина, который и принял их в казенную опеку с их деревнями» (Ключевский В. О. «Недоросль» Фонвизина: (Опыт исторического объяснения учебной пьесы) // Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. 9: Материалы разных лет. М., 1990. С. 62).
408
Сумароков А. П. О благородстве // Сумароков А. П. Избранные произведения. Л., 1957. С. 189.
409
Макогоненко Г. П. Жизнь и творчество Д. И. Фонвизина // Фонвизин Д. И. Соб. соч.: в 2 т. Т. 1. С. XLIV.
410
Ни то ни сио в прозе и стихах, ежесубботное издание 1769 года. Объявление цены. Всяк, кто пожалует без денежки алтын, тому ни То ни Сио дадут листок один. СПб., 1769. С. 81.
411
Вошла в сборник текстов Муравьева «Опыты истории, письмен и нравоучения».
412
Муравьев М. Н. Опыты истории, письмен и нравоучения. СПб., 1796. С. 110–111.
413
Там же. С. 111.
414
Муравьев М. Н. Опыты истории, письмен и нравоучения… С. 118–119.
415
Сенека относился к числу популярных авторов XVIII в. и часто переводился на русский язык.
416
Марасинова Е. Н. Власть и личность… С. 339.
417
Там же. С. 407.