Твари распада

– Хорошо проверил? – крикнул майор в ответ.

– Да, вроде, – тихо сказал парень.

Времени уточнять это «вроде» не было. Майор махнул рукой, и остальные солдаты один за другим влезли наверх тем же методом, что и первый: упёршись в склон ногами и перебирая ладонями верёвку, подтягивая себя вверх.

Я был следующим, хотя кто-то, как в метро перед самыми дверями, пытался затесаться между мной и концом верёвки.

На последних шагах солдаты поймали и подтянули меня за руки. Когда дошёл черёд до женщин, майор снизу обмотал ту, что была с ребёнком за талию, что-то сказал ей, наверно в духе «держи младенца крепче» и махнул рукой снова. Солдаты потянули верёвку, что было не лучшей идеей, но сама она бы не забралась, потому что руки были заняты ребёнком. Тонкая, прочная верёвка впилась в её поясницу и девушка, кривясь от боли, начала неуверенно переставлять ноги. На середине склон стал круче, женщина закричала от боли: верёвка под давлением её собственного тела стала переламывать её в пояснице. Солдаты прекратили тянуть, но это не помогло: она по-прежнему стояла на склоне, медленно, но верно выгибаясь назад, и орала всё громче и громче. Младенца (или мёртвого младенца) она крепко прижимала к груди.

Последнее, что я видел перед тем как отвернуться от этой глупости – это, как один из солдат заскользил вниз по верёвке и встал сзади девушки, своим телом выпрямив её спину, а двое других упёрлись ногами в асфальт и отклонились назад, чтобы компенсировать возникший перевес.

Я осмотрелся. Вокруг было всё то же поле, отнятое у бескрайнего русского леса. Вырубленное тщательно: даже пни были выкорчеваны. Метрах в двадцати от дороги начинался этот самый лес. Растения были обычными: белые берёзы с уже явными отпечатками осени – жёлтыми листьями на длинных изящных ветвях, перемежались с тёмными елями, опустившими свои мохнатые, хвойные лапы почти до земли. В лесу теперь могло быть всё что угодно, только не олени, кабаны, лоси и даже не волки. Куда делись все животные?

Выбрать машину оказалось не сложно: одна жёлтая «Бугатти» стояла посреди разномастных, тоже не дешёвых, но выглядящих по сравнению с ней одинаковыми, машинок. Вдруг я полетел на асфальт. Это ублюдок в спортивных штанах и олимпийке подставил мне ногу и толкнул. Он, скалясь, как обезьяна, через плечо, скакал к этой машине, разбил стекло, матюгнувшись от боли, вытащил сжуренного бородатого водителя в коричнево-золотых мокасинах из кожи какой-то рептилии, скинул его ногой на другую сторону ската дороги, залез внутрь и захлопнул дверь.

Я встал, сделал пару шагов к машине, с намерением разбить лицо этому выродку, но меня остановила мысль о более изощрённой мести. Идиот не подумал, что отсутствие стекла не даст ему согреться: всё тепло, при условии, что он вообще сможет завести двигатель, будет улетать в окно. А когда он вылезет я слегка улыбнусь ему, посмотрев, как на дурачка.

Но он был наказан сразу: машина просто не завелась.

Смотреть на окрестности с узкого хребта дороги было приятно. Не хотелось уходить отсюда, потому что человек любит простор, а вид обширных полей после топкого болота давал чувство этого простора. Но дальше, с обеих сторон начинался лес. Мёртвый лес.

Не видел, как вытащили женщину с младенцем из оврага, слышал только крики и всхлипы. Но я был уверен, что она всё также прижимает к груди этот непонятный кулёк. Не стану забегать вперёд и рассказывать о том, как нам повезло, что этот ребёнок не был заражён вирусом смерти.

Остальные, забравшись наверх, стали обшаривать машины, почти не считаясь с покойниками, спёкшимися внутри целыми семьями. Люди вели себя как шакалы, которые добрались до дохлой туши бегемота. Расковырять железную шкуру багажников было не просто, но они активно старались. И я был среди них. Хотелось есть.

Вся еда, с которой мы с Жанной покинули мою квартиру, утонула ещё в том канале, из лагеря мы ничего захватить не успели, спасаясь бегством. Оставалось только сжать зубы и потрошить наполненные странным запахом, лишь отдалённо напоминавшим запах разложения, машины. Я всегда удивлялся: зачем при современном развитии технологий изобретать какие-то пули и бомбы, когда можно просто поставить какой-нибудь излучатель и без затрат на сборку одноразовых снарядов поджарить миллионы людей? Видимо, подобное посетило не только меня, и у военных нашлись средства на воплощение такой идеи.

В салонах автомобилей пахло какой-то смесью горелого мяса, озона и сладкого аромата гниения. Видимо, бактерии, пожирающие наши тела после смерти, не особо любили сушёное мясо. Трупы были мумифицированы.

Моя принцесса снова ходила за мной по пятам. Давление мёртвого леса со всех сторон и вид иссушённых тел за рулём отрезвил её от излишней храбрости и самостоятельности, из-за которых я было занервничал. Я бродил петухом, чувствуя себя переполненным её вниманием, заглядывал в салоны, вместо того, чтобы забиться в один и попытаться завести машину, чтобы согреться. Самец должен носить еду. Надо было воспитать в ней эту мысль. Однако был ещё один нюанс. Я совершенно не разбирался в технике, так что починить что-то в машинах с выжженными электромагнитным ударом мозгами я не мог. Оставалось бродить и изображать заботу о нас.

Кто-то смог открыть багажник стареньких «Жигулей», у которых просто не было электронных мозгов, которые могли выгореть. Было видно, что после электромагнитного импульса, обездвижившего большинство машин, водитель, также как водитель того грузовика, за который мы зацепили верёвку, пытался вырулить и объехать резко заглохшие иномарки, но был высушен вторым, направленным уже против людей, импульсом. В багажнике нашлась запасная шина, канистра с синей жидкостью и лом. Теперь всё стало проще. Забравший лом солдат, раскурочивал замки багажников, соскабливая краску, доставал что там было и бросал на землю, мол всё общее – бери что кому нужно, и кто что сочтёт полезным. Армейское воспитание.

Наконец, мы залезли в кузов того самого грузовика, за который цеплялись, чтобы вылезти на дорогу. Там уже сидели женщины и недобро поглядывали на ту, что была с кульком. Её объект ревности и обожания. Её идол. Думаю, она бы за него убила. Это нормально для матерей, но конкретно эта просто сошла с ума.

Мы загрузили еду наверх. Кузов оказался отапливаемым, машина была произведена в те времена, когда внутри грузовиков могли перевозить не только грузы, но и рабочих, так что, если дело обстояло зимой, то внутренняя часть кузова отапливалась вонючим воздухом с примесью солярки из двух прямоугольных тумб.

Серо-алюминиевые стены, исцарапанные и перемазанные, не добавляли уюта, но тут мы начали согреваться. Когда люди повытаскивали из своих промокших ботинок ноги, я был даже рад запаху солярки.

Снаружи совсем стемнело. Хотелось спать. Внутри кузова на мгновение показалось, что жизнь начинает налаживаться. Почему мы так стремимся к комфорту? Такое чувство, что все изобретения и открытия были придуманы именно для него. Одной ногой человек стоит в могиле, другой – ищет комфорт. В этой непонятной глуши, вдалеке от всего, к чему мы привыкли, все эти люди и я, скрючившись в старом, вонючем грузовике, расслабились, как будто нам снова было что терять.

Жанночка сначала сидела, уставившись страшно взрослыми глазами куда-то вперёд, потом положила голову мне на колени и вроде бы уснула.

Очень хотелось пить. Вода была повсюду, но мы ещё не настолько отчаялись, чтобы пить из луж, хотя кто-то, может быть, уже был готов к этому. Из-за спечённого крошева, в которое превратилась еда после того, как её высушила гигантская, военная микроволновка, воды хотелось так, что горло сходилось в спазме. Но люди, цепляясь за старые привычки, не шли массово на водопой в лужи. Они, не чувствуя отвращения, выбрасывали трупы себе подобных из машин в поисках пищи, но не были готовы встать раком, чтобы напиться грязной воды из питерской болотной почвы. Пока не были.

С ребёнком всё было ясно. За время пути он не издал ни звука, не пошевелил ни рукой, ни ногой. Если настроение может передаваться от человека к человеку как электрический сигнал по нервам, то нас всех охватила цепь колышущегося дискомфорта. Сумасшедшая, забравшись на сиденье с ногами, прижимала кулёк к щеке, качала его, клала в ложбинку между крепко сжатых бедер, тёрлась носом о его невидимое для нас лицо.