Страница 12 из 16
Вместе с тем, разделяя взгляды С. Е. Толыбекова по этому вопросу, нельзя не согласиться с исследователями, обоснованно отмечавшими несостоятельность его взглядов по поводу бытования у кочевых скотоводов патриархально-феодальной собственности на скот. Многие авторы справедливо указывали С. Е. Толыбекову, что скот не являлся монопольной собственностью какой-либо прослойки или класса. Так, С. З. Зиманов отмечает: «Отношения, складывавшиеся в обществе в связи с владением и распоряжением скотом, не могли быть ведущими в отношениях между двумя основными классами потому, что им владели на правах частной собственности обе стороны»[45]. Столь же убедительная аргументация И.Я. Златкина, доказывавшего, что скот не был монопольной собственностью феодалов[46]. То же высказывал и Л. П. Потапов[47].
По мнению С. Е. Толыбекова, любой скотовод, ставший баем, был и феодалом, так как мог эксплуатировать своих соплеменников. Но критикующие концепцию С. Е. Толыбекова показывают, что ни баи, ни предводители не были монопольными собственниками скота, и до эпохи разложения кочевничества основная часть общества состояла из средних по зажиточности скотоводов, которые вели самостоятельное хозяйство. Между тем, анализируя рассматриваемые явления, С. Е. Толыбеков не уделяет должного внимания этой средней по зажиточности прослойке, составлявшей в пору развитого кочевничества его основное ядро, и говорит главным образом об отношениях между богачами и бедняками[48]. Но в своей последней работе этот автор уже отмечает, что богатый скотовладелец не был феодалом в полном понимании этого термина, а находился только в переходном к феодализму состоянии[49]. Он же сам и показывает, что эксплуатация бедняков-казахов в связи с накоплением скота у отдельных лиц особенно возросла по мере вовлечения хозяйств в товарно-денежные отношения с русским рынком. Однако влияние русского капитализма едва ли стимулировало развитие феодальных отношений. Это влияние скорее приводило казахское общество к своеобразному «прусскому» пути развития капитализма, означавшему медленное мучительное расслоение общества. Если следовать рассуждениям С. Е. Толыбекова, то и русский кулак был феодалом. В этой связи верно замечание Л. П. Потапова о том, что «разбогатевший рядовой скотовод вовсе не делался феодалом оттого, что он становился собственником большого стада и мог эксплуатировать бедноту при помощи раздачи скота на кабальных условиях»[50]. Такой же критике подвергались взгляды В.Ф. Шахматова, очень близкие к точке зрения С. Е. Толыбекова. Аналогичные споры велись не только в отношении казахов, но и других скотоводческих народов: монголов, арабов и т. д. При этом защитники тех или иных концепций, например, о земле или скоте как основе феодальной собственности, для подтверждения своих доводов использовали те же аргументы, что и при дискуссии о казахах, хотя эти аргументы одинаково несостоятельны в свете последних данных истории и этнографии.
Таким образом, рассмотрение только одной дискуссии подтверждает мнение о том, что у кочевых скотоводов отсутствовала монопольная феодальная собственность на пастбища и скот. Выше было показано, что монопольная феодальная собственность отсутствовала у монголов, казахов, туркмен, арабов. Это положение также подтверждается данными и о других скотоводческих народах.
К середине XIX в. значительная часть населения Южного Алтая – алтайцы и казахи – занималась полукочевым и кочевым скотоводством. Но и в их хозяйстве под влиянием различных социально-экономических причин постепенно стало намечаться сокращение и видоизменение экстенсивного скотоводства – симптомы разложения кочевничества. С 60-х годов XIX в. вследствие имущественного расслоения началось огораживание некоторых видов угодий и покосов. Большая часть населения стала кочевать уже на более короткие расстояния[51]. Уже в начале XIX в. в разных местностях Алтая появились различия в условиях землепользования. Жителям левобережья Катуни были указаны границы кочевий, хотя на правобережье такого ограничения не проводилось. Четких границ пастбищ между кочевыми группами не было[52]. В одном из источников об алтайцах говорится так: «Считая себя «одним народом», калмыки (алтайцы. – Г. М.) признают… что вся та территория, в пределах которой они живут… принадлежит всем им сообща, как одному целому»[53]. Еще в середине XIX в. это высказывание соответствовало реально господствовавшим поземельным отношениям; на Алтае зачастую не было земельных разграничений даже между отдельными волостями[54]. К началу XX в., когда до 1/5 части алтайцев уже осела и получило распространение товарное хозяйство, стали разграничивать и пастбищные угодья. Но это изменение коснулось не всех категорий земель. В общинном пользовании оставались все дальние отгонные пастбища[55]. Не ограничивалась свобода переселений на свободные места, где можно было поселяться и хозяйствовать. Источник отмечает случаи поселения на местах, фактически уже обжитых. Местные жители теснились, давая место переселенцам[56]. Пользование летними пастбищами определялось правом первозахвата. Но это право действовало только один сезон, и на следующий год этим пастбищем мог пользоваться уже другой скотовод. Точно так же выглядят поземельные отношения прошлого у алтайцев по полевым этнографическим данным. Старики подтверждали, что пустующие земли имелись в избытке и ими могли пользоваться все скотоводы[57]. Многие высказывались примерно так: «Всю землю не измеришь, здесь меры не существовало, куда хочешь, туда и гонишь скот – вся тайга твоя»[58]. В данном случае речь шла главным образом о летних пастбищах. Зимники были в подворном пользовании, но мест для поселений было сколько угодно. «Ни одна скотоводческая группа не имела определенной земли для выпаса», «где хочешь, там и селись. Земли было много, хватало всем и пашни»[59]. Рассказывавшие приводили примеры захвата богачами многих лучших пашен и пастбищ в личное пользование, куда неохотно пускали посторонних. Но при обширности земель и немногочисленности населения такие захваты мало затрагивали интересы общества. Тем более, что иногда этими «личными» пастбищами все же пользовались и другие скотоводы[60].
В литературе высказывались предположения, что у алтайцев еще в эпоху господства джунгарских ханов земля представляла собой феодальную собственность[61]. Л. П. Потапов, высказывавший эту точку зрения, пытался сослаться на статьи ойратского законодательства, в которых, однако, ничего не говорится о правах собственности на пастбища, а в лучшем случае упоминается о распределении земель под кочевья, причем с подобным распределением не связываются никакие юридические нормы[62]. В эпоху подчинения Алтая России землевладение приняло там, по мнению Л. П. Потапова, «монопольный характер зайсанского землевладения и распоряжения зайсанами формально общинной земли…»[63]. Он же приводит примеры захвата отдельных участков пастбищ, участков обрабатываемой земли в личное пользование зайсанов и баев[64]. Такие явления действительно, как отмечалось выше, получили особенно широкое распространение на рубеже XIX и XX вв. в связи с развитием товарного хозяйства, земледелия, зарождением капиталистических отношений. Однако они отнюдь не свидетельствуют о захвате зайсанами и баями земли в монопольную феодальную собственностью.
45
С. З. З и м а н о в. Политический строй…, стр. 44.
46
См. И. Я. З л а т к и н. К вопросу… ВИ, 1955, № 4, стр. 73.
47
См. Л. П. П о т а п о в. О сущности патриархально-феодальных отношений… ВИ, 1954, № 6, стр. 85.
48
См., например, С. Е. Т о л ы б е к о в. Кочевое общество…, стр. 19, 42, 48 и др.
49
См. там же, стр. 19.
50
Л. П. П о т а п о в. О сущности патриархально-феодальных отношений… МНС, 1955, стр. 36.
51
«Горный Алтай и его население», т. I. «Кочевники Бийского уезда», Барнаул, 1900; вывод подтверждается и материалами Алтайской экспедиции кафедры этнографии МГУ, 1961 г. «Архив кафедры этнографии МГУ». [Рукопись].
52
«Горный Алтай…», т. I. «Кочевники Бийского уезда», стр. 129.
53
Там же, стр. 135.
54
Там же, стр. 137.
55
Там же, стр. 138.
56
Там же, стр. 141.
57
Об этом свидетельствуют и материалы Алтайской экспедиции…, стр. 19, 38.
58
Там же, стр. 22.
59
Материалы Алтайской экспедиции…, стр. 23.
60
Об этом свидетельствуют и материалы Алтайской экспедиции…, стр. 26.
61
См. Л. П. П о т а п о в. Очерки по истории алтайцев. М.-Л., 1953.
62
См. Ф. И. Л е о н т о в и ч. Древний монголо-калмыцкий или ойратский устав взыскания (уааджин-Бичик). Одесса, 1879; «Монголо-ойратские законы 1640 г.». текст, пер., прим. К. Ф. Голстунского. СПб., 1880.
63
Л. П. П о т а п о в. Очерки по истории алтайцев, стр. 267.
64
См. там же, стр. 267–269.