Страница 10 из 12
Я молчал, Араб молчал, комбат молчал. Домовой вообще не дышал.
— Глава, говоришь, приказал? — спросил длинный у меня.
— Так точно. И о совместном исполнении, если что, доложу лично, — насыпал я с горочкой.
Тот горько соединил брови: мол, не за ордена воюем; хотя, что-то мне подсказывает, хотел услышать именно это.
— Сейчас, — сказал он, — дам вам провожатого.
Он выглянул на улицу и попросил:
— Деда позови!
Покурил с нами, расписывая, чего и где спрятано у нашего неприятеля. В свой черёд я рассказал про «скорые» и нынешнюю суету в Троицком. И про то, что происходит с попавшими под «вундервафлю». Длинный слушал внимательно, пару раз криво ухмыльнулся. Я надеялся на более живую реакцию.
Явился, и правда, натуральный дед: древний, с белой бородой. В форме без знаков отличия.
— Вызывал, командир?
Длинный молча вышел к деду на улицу. Минут пять их не было.
У меня возникло противное чувство: словно кто-то живой поселился внутри, елозит там, возится, ноет, — и, сука, не выгонишь его.
Не то, чтоб я вертел в голове: ох, может, и не надо нам никакого языка, — зачем же ты ради нелепой бравады втягиваешь в свою затею живых людей, — а они ведь могут погибнуть, — и сам ты, дурак, сейчас пойдёшь с ними, — а ведь можно было б забить на всё это.
Нет, я ничего такого не думал. Я просто это знал.
Равно как и другое понимал: Батя просто так ничего просить не станет, и язык наверняка нужен, и пока у меня елозит, возится, ноет внутри, — взятого в плен нашего бойца пинают в грудь и бьют в лицо, и его надо менять, надо спасать, и нечего тут кривляться.
Но даже то, что я допускал внутри себя разноголосицу, послужило одной из причин, по которой, собирая батальон, я осмысленно увёл себя на второе место, — и предложил командовать Томичу, внешне вроде бы нисколько не похожему на комбата из песен про комбата, зато уверенно тащившему свою комбатскую ношу и на лишние рефлексии — мне так казалось, хотя кто знает! — не разменивавшемуся.
Чего стоит это его, впроброс, — «при попытке к бегству…»; я и сам мог отдавать приказы из раздела «преступления против человечности» — но, чёрт, у всего есть свои пределы.
Впрочем — где они?..
Я достал ещё одну сигарету, хотя только что забычковал выкуренную, и отчётливо понял: мне всё равно хочется, чтоб длинный зашёл и признался: «Нет, не годится ваш план!» — и тогда ответственность с меня будет как бы снята: я сделал всё возможное, но обстоятельства восстали против.
Длинный открыл дверь и сказал:
— А пойдёмте. А то досидимся, и светать начнёт.
Я поднялся и почувствовал, что ноги у меня не такие послушные, как хотелось бы.
Ничего, сейчас разгуляюсь. В такие минуты всегда знаешь: надо начать, а там пойдёт.
Дед стоял вроде в той же самой форме, но впечатление создавал уже совсем другое: он был весь утянутый, подобранный — его можно было сейчас перевернуть вниз головой, трясти изо всех сил, и ничего б у него не звякнуло и не выпало.
— А и правда — тихо сегодня, — сказал длинный. — Может, действительно, отошли?.. — он скосился на деда, но дед не отреагировал.
— Кто у вас разведчик? — спросил дед совсем неприветливо.
Домовой быстро глянул на комбата и на меня, и, поняв, что можно открыться, сказал:
— Я.
— …группа идёт до конюшен… — сказал дед, смерив Домового взглядом, и больше ни на кого не глядя.
Потом вдруг снова оглянулся на Домового:
— Ты, что ль, цыганок?
— Ну, я, дед! Не узнал?
— Темно ж! А я думаю: кого мне навесили…
Все сразу расслабились, даже длинный улыбнулся.
— …группа идёт до конюшен… А Домовой — со мной, — уточнил дед.
— Минуту, — сказал я.
Мы перекинулись парой слов с Томичом — он, естественно, остался тут, комбату ещё не хватало ходить по ночи туда-сюда, — одновременно я открыл свой «круизёр», — броник, шлем, — приоделся, попрыгал, — Араб: «Тоже с вами пойду»; он всегда, я давно заметил, чувствовал ответственность за меня, и, кроме прочего, ни черта не боялся, всё время норовя это показать.
Длинный нас не оставил, и оттого стало ещё спокойней. С ним было ещё трое бойцов, плюс дед, плюс Домовой, и нас четверо: Араб, Граф, Тайсон.
Чертыхаясь, мы куда-то шли в темноте, вокруг не столько виделась, сколько ощущалась свалка, — битые кирпичи, поломанные плиты, всякий мусор — обычные пейзажи подобных мест; до конюшен оказалось недалеко. Там нас встречали не по сезону тепло одетые бойцы.
«Здравия желаю, отцы! — сказал кто-то сипло. — Эка вас много… Не то сёдня чо покажут интересное? Какая ракета нынче прилетала — у Полтавы нос ушёл вовнутрь, назад высмаркивал целый час… В итоге глаз выпал, а нос так и остался внутри…»
Боец вглядывался в нас. Возраст его, как часто бывает у ополченцев, определить, тем более при свете луны, было невозможно: щетина по самые глаза, и больше ничего.
— Вы запускали-то? — поинтересовался он у меня.
Я ничего не ответил.
— Спросить хочу: после неё стоять будет?
— А то у тебя стоял, — ответил кто-то из угла. Наверное, тот самый Полтава.
— Так я о том и спрашиваю, может она обратного действия… — и он сипло засмеялся.
То, что назвали конюшней, — было, судя по всему, складскими помещениями, вполне себе крепкими, с оборудованными бойницами, и бойниц оказалось больше, чем бойцов, — кроме этих двоих, я пока никого не видел; может, заныкались где.
— …я себе только чай приготовил, — рассказывал сиплый своему длинному начальнику штаба, — всю последнюю заварку извёл, и эдак поставил на край, вот тут, в бойнице, — так кружку сдуло, командир, аж вон туда: где чай, где чё. Хорошо, сахарок во рту держал. Хотя и его проглотил не понял как.
За разговорами я упустил, как исчезли дед с Домовым.
— Тихо, — сказал, наконец, длинный, и все сразу смолкли.
Я немного поглазел в бойницу, ничего, естественно, не увидел, рядом стоял Араб, и всё, в отличие от меня, понимал: вон там, сказал шёпотом, укреп, вон там — посёлок, вон в той стороне у них техника стоит…
Получалось так, что я просто шёл и пришёл, — а он шёл и понимал, на какое место, если смотреть по карте, мы явились.
«Ну, на то он и начальник штаба, ему положено всё знать», — успокоил я себя.
Возле бойницы был ящик, я охлопал его руками — нет ли острых, колющих, режущих предметов, — и присел, и залип.
Было непривычно тихо.
Не прошло и десяти минут, как рация, которую держал один из сопровождавших длинного бойцов, ожила.
«В нашу сторону — движение», — прозвучало там отчётливо.
Поначалу подумал, что это дед докладывает, но через секунду понял: нет. Это длинный слушает украинскую волну — и, как выясняется, «глаза» на той стороне вовсе не полопались, а всё видят.
Все здесь отдавали отчёт в происходящем: и ещё минуту назад хихикавший сиплый, и прятавшийся в углу Полтава, и ещё кто-то, в соседнем помещении, — вдруг оказались у бойниц, и защёлкали предохранителями, и окружающее сразу приобрело другие, собранные и суровые, очертания. Образовалась жёсткая, пахнущая железом, готовность ко всему.
«Кажется, двое», — сказал тот же бесстрастный голос по рации.
Они видят! И Домового тоже видят.
Ещё через минуту, кажется, с некоторой даже ленцой, голос сообщил: «Продолжают движение».
«Наблюдайте», — ответили ему тут же.
Я не выдержал, поднялся и прошёл к длинному: надо было приказывать возвращаться нашим — и деду, и Домовому, — чего он ждал?