Страница 70 из 137
Почему именно к Карфагену? Ответить на этот вопрос нетрудно. В годы, когда творил Флобер, французский империализм, вышедший наконец на большую дорогу, после того как в 1848 году он утопил в крови демократические идеалы французского пролетариата, стал быстро распространяться на территории, бывшей когда-то карфагенской империей.
Карфаген для Флобера — только символ мира Наполеона III; живописные детали — это лишь частицы-странного мира фантазии, дающие ему смелость развертывать широкую, хаотическую картину жестокой борьбы, которая была бессмысленной и ужасала его.
3. Что придает фантазии Флобера совершенно искаженный, нереальный характер? То обстоятельство, что он выбирает только одну половину своего собственного мира и потому воссоздает только одну половину античного мира. В своем собственном мире он мог осознать лишь силы, направленные на разрушение; он видел революционное движение масс только как обратную сторону разрушительного и хищнического империализма, господствовавшего в стране. Поэтому в «Саламбо» он изобразил борьбу, длящуюся бесконечно и прерываемую лишь временными передышками, которые сменялись новыми жестокостями.
Величие души Флобера проявилось в том, что он не видел никакой надежды для человечества, если оно по-прежнему будет вкладывать в понятие человечности лишь категории классового общества. Это тот элемент бескомпромиссности, который отличает Флобера от обыкновенного эстетствующего краснобая, возвышает его над собственными теориями и делает его учеников неспособными оценить глубины ума своего учителя.
В действительности же во Франции его времени существовали силы обновления, силы, которые столь же решительно противились видениям его кошмарного мира, как и он сам; но со своей позиции он не мог воспринять этот факт и поэтому не мог достигнуть той свободы творчества, которую беспрестанно и с тщетностью, свойственной только истинно великим, мучительно и страстно искал.
Силы обновления действовали также и в древнем Карфагене, и история событий 196–195 годов до нашей эры[64] — это история о том, как величественно поднялись и утвердили себя эти силы и как потерпели крушение не по своей вине.
4. Почти все сведения о народе Карфагена исходят из враждебных ему источников. Поэтому историки, которые едва ли руководствовались критическим чувством, ограничивались тем, что воспроизводили клеветнические измышления. Верно, конечно, что при отсутствии карфагенских первоисточников очень трудно представить встречные доказательства. Но не так трудно, как об этом принято думать.
Народ, если он состоит из мрачных, одержимых жаждой наживы филистеров, — какими хотят изобразить карфагенян историки, — не способен создать человека, подобного Ганнибалу; не может проявить столь блестящих качеств в мореплавании и в смелых исследованиях, — качеств, в которых нельзя отказать карфагенянам; не может дать столь мужественных первооткрывателей обширных земель, каких дали карфагеняне; не может так любить землю и земледелие, как карфагеняне, несомненно, любили, о чем свидетельствует трактат Магона[65], из которого римляне извлекли для себя столь большую пользу. Такой народ не может завоевать расположение к себе местных племен, какое, несомненно, завоевали карфагеняне к концу их господства в Северной Африке. И ни один народ, если бы он состоял из филистеров, не смог бы сражаться с такой беззаветной храбростью, как сражались обреченные карфагеняне в течение трех лет, до того как плуг прошелся по их городу[66] в 146 году до нашей эры.
В самом деле, сплошь и рядом измышления о Карфагене не выдерживают критического анализа. Например, римляне всячески старались изображать карфагенян вероломными и даже передали потомству выражение «пуническое вероломство»[67]. Однако даже из свидетельств об отношениях между Римом и Карфагеном, дошедших до нас через Рим, явствует, что карфагеняне были очень добросовестны в выполнении своих договорных обязательств, а о римлянах повсюду говорилось, что бесстыдное предательство и вероломство были их самыми характерными чертами. Вот простой пример, как люди с нечистой совестью приписывают свои грехи тем, к кому сами были несправедливы.
Далее, Карфаген обвиняют в отсутствии у него самобытной культуры. Разумеется, это так. Ну а как же насчет Рима того периода, тем более что ему благоприятствовали его тесные связи с этрусской цивилизацией? И Карфаген и Рим — оба были молодые государства, они в то время только еще укоренялись в почву, и совершенно естественно было их обогащение культурными ценностями других народов.
Остается обвинение карфагенян в чрезвычайной жестокости по той причине, что в Карфагене совершались человеческие жертвоприношения. Но это обвинение рушится, как только мы посмотрим на Карфаген в сравнении с остальным античным миром. Даже в Афинах были принесены две человеческие жертвы искупления во время Таргелий[68]. Несомненно, человеческие жертвоприношения существовали и в Риме вплоть до последнего века до нашей эры. Страшные рецидивы этого случались и во время гражданских войн при цезарях; затем огромное распространение получили бои гладиаторов, которые по зверствам и жестокостям оставили далеко позади Карфаген, как и любое другое государство древности. В кельтских странах Запада, у друидов, в течение столетий после описываемого периода все еще продолжались человеческие жертвоприношения, причем в таких крупных масштабах, которые не идут ни в какое сравнение с тем, что было у карфагенян.
Едва ли кто-нибудь скажет, что я идеализировал своих карфагенян; надеюсь, я обрисовал как хорошие, так и дурные их качества. Жизненность их культуры была доказана тем, как они перенесли два страшных бедствия, обрушившихся на них. Во время первого — которое здесь описано — они показали, что обладают большой потенциальной силой возрождения. Во время второго, закончившегося разрушением Карфагена в 146 году до нашей эры, они обнаружили неисчерпаемые источники мужества и стойкости.
Наконец, мы должны отдать должное культуре народа, который сумел сохранить элементы своей самобытности — язык и религию — и не поддался обезличивающему влиянию Римской империи, а в третьем и четвертом веках нашей эры сыграл большую роль в формировании западного христианства.
Ибо учения североафриканских отцов церкви, от Тертуллиана до Августина, бесспорно, придали западному христианству его существенные черты.
5. Несколько слов о названиях, встречающихся в тексте, Карфаген — искаженное латинское Картаго, что является искаженным греческим Кархедон. что в свою очередь — искаженное семитическое Кар-Хадашт (Новый город). Я считал невозможным заставлять народ именовать свой город столь чужеродным названием, как Карфаген, и поэтому вложил в его уста подлинное название. Гадир (латинское Гадес) — это Кадис, очень старая финикийская колония.
Читателю, возможно, интересно будет узнать, что Ганнибал через два года после своего бегства подплыл на пяти судах к побережью Африки и высадился в Киренаике, «чтобы попытаться склонить карфагенян к войне, вселяя в них надежду и веру в Антиоха, которого побудил отправиться со всей армией в Италию» (Непот)[69]. Но в Карфагене олигархи снова все прибрали к рукам. Ничего не вышло.
Отрывок, выделенный курсивом на стр. 495, передает дошедшие до нас якобы подлинные слова, произнесенные Ганнибалом при упомянутом случае.
Шофет (римляне произносили «суфетес») — термин, обозначающий судью в Ветхом завете.
За использованные мною материалы я весьма обязан Стефену Гзеллу, автору четырехтомной «Древней истории Северной Африки» (1920–1924).
Джек Линдсей
64
События 196–195 годов до нашей эры. — Речь идет о политическом положении, сложившемся в результате II Пунической войны, когда могущество Кар-Хадашта (Карфагена) было навсегда сломлено, а сам Ганнибал, против демократическо-патриотической деятельности которого внутренняя реакция объединилась с иноземными врагами (Римом и Нумидией), был вынужден бежать на Восток и искать там союзников для новой борьбы.
65
Трактат Магона. — Этот Магон, о личности, деятельности и жизни которого нет никаких достоверных сведений, отождествляется иногда с великим путешественником и государственным деятелем Магоном. Написанное им на пуническом языке сочинение о сельском хозяйстве (в двадцати восьми «книгах», то есть частях) ценилось исключительно высоко и за пределами Карфагена и после разрушения этого города римлянами было по специальному указанию римского сената переведено на латинский язык, а впоследствии историк Дион Кассий перевел его и на греческий язык. По свидетельству известного комментатора Сервия, сам Вергилий, работая над своими «Земледельческими поэмами» («Георгиками»), пользовался трудом Магона.
66
«Пройтись по стенам неприятельским плугом» (Гораций, Оды 1, 16, 19) — означает «сровнять завоеванный город с землей». Уже с древнейших времен проводимая плугом борозда имела у римлян значение как бы политического символа: плугом обводились пределы будущего поселения, плугом отмечались границы и межи, но плугом также распахивали и место, где прежде стояли стены завоеванного и разоруженного неприятельского города.
67
Пуническое вероломство. — Об этом упоминает Саллюстий («Югуртинская война», 108) и Тит Ливий (21, 4), но иначе смотрит на это Полибий (9, 22, 7 и далее).
68
Таргелии — празднества в честь Аполлона, справлявшиеся в Афинах, а затем и в многих ионийских колониях, в шестой и седьмой дни месяца таргелиона (май-июнь). Это был преимущественно праздник «очищения» и «искупления», и его обряды долго были связаны с человеческими жертвоприношениями. Ясные указания на этот обычай сохранились и в ряде других преданий (жертвоприношение Ифигении, периодическая отправка юношей и девушек на остров Крит в жертву Минотавру и пр.).
69
Цитата из Корнелия Непота («Ганнибал», 8).