Страница 7 из 9
Этой ночью в храме были еще детишки. И, казалось, за всю долгую службу они ни капельки не устали. Погляжу – как пташки перепархивают от подсвечника к подсвечнику, поправляют свечи! Заняты…
Праздничная служба подходила к концу, я пошла было к друзьям, сидевшим поодаль, когда передо мной вновь появилась эта девочка и сказала:
– Христос Воскресе!
Что-то дрогнуло внутри. Как же могла я забыть, что теперь уже можно весь свет приветствовать этими чудесными словами: «Христос Воскресе!». И снова первым это сделал ребенок. И с нею первой я похристосовалась. Думаю, вразумлял Господь. Злилась на людей, а Он опять послал мне дитя, словно призывал: будь такой же…
– Я люблю в хоре петь, – делилась уже в другой раз со мной эта же шустрая малышка. Теперь уже школьница. Прошло немало времени после той памятной пасхальной ночи.
– Думаю, Ангелы радуются, когда мы поем…
Затем разговор как-то переходит на выяснения: похожа ли она на маму или на папу, на кого походит ее младшая сестренка?..
– Знаешь, – спрашивает, – на кого похожа ты?
– На кого?
– На этот храм! – закидывает голову, устремляя взгляд на яркую роспись на потолке.
Удивляюсь:
– Почему?
– Потому что ты нежная, как этот храм. Мама тоже очень нежная. Все нежные женщины похожи на храм…
Если это не Поэзия в лучшем ее проявлении, то что?
В самом непосредственном общении детей с Богом есть нечто сродни высшему творчеству. Конечно, дети не умеют составлять акафисты, но их молитвы – простой разговор с Богом – это именно творчество души. Это разговор с Живым Богом – напрямую.
«Вероника, четыре года, молится утром: – Господи, спасибо Тебе за все: за папу, за маму, за братика, за солнышко… (в этот момент гремит гром; Ника оборачивается к окну и видит, что небо черное и на улице ливень)… за дождик тоже спасибо!» (Анна Лейцина).
«Дедушка моего племянника имеет привычку после еды, осеняя себя крестным знамением, приговаривать: “Слава, Тебе, Господи, за хлеб-соль!”
Четырехлетний мальчик, замечая это, однажды промолвил:
– Слава, Тебе, Господи, за хлеб, за соль и за мороженое!» (Андрей Истоков).
Дети очень конкретны. Абстракций они до определенного возраста не воспринимают. Если за все Богу спасибо – так уж за все! Без предварительных наставлений и проповедей. Молитва для ребенка – это именно живое общение с Господом. Священник говорит маленькому сыну: «Иди кушать и не забудь помолиться перед едой». Мальчик отрывается от кубиков, встает и говорит: «Господи, я пошел кушать».
И это вовсе не словесная игра.
Самое же удивительное в детской вере то, что дети понимают непостижимое и знают то, что объяснить словами невозможно, можно только ощутить это душой и принять в сердце: бессмертие души и осознание того, что «Там» и начнется настоящая жизнь. Автору этой книги в детстве тоже отчасти было знакомо это ощущение, я была довольно убежденной пионеркой и, стало быть, атеисткой, но почему-то во мне всегда жило ощущение, что я не умру. То есть умру… но не до конца. Что есть во мне нечто, что бессмертно. И это было именно на уровне внутреннего знания, не подкрепленного никакими абстрактными рассуждениями. Не думаю, что оно сохранилось бы, если бы я оставалась неверующей в более зрелом возрасте.
Обратимся вновь к книге митрополита Вениамина (Федченкова) «О вере, неверии и сомнении».
«Семилетняя девочка Сонечка. Мать ее заболела. Говорят о смерти. Но дочка совсем спокойна. Когда же мать (К.) особенно жаловалась на боли и боялась смерти, то Сонечка подошла к ней и спрашивает:
– Мамочка, почему ты боишься смерти? Ведь ты же говоришь мне, что в раю очень хорошо у Боженьки. А ты не хочешь туда идти?
…Не знаю, что ответила мать.
Сонечку очень часто причащали, и она любила это…
В Симферополе в семье Р-х умирал трехлетний любимец. Родители плачут. А он говорит им: “Домой, домой ухожу”.
Об Ангелах еще припоминаю рассказ еп. Тихона (тогда еще архимандрита) (Тищенко), бывшего настоятелем в Берлинской Русской церкви. В 1923 году я был приглашен читать лекцию на съезде Христианской молодежи в городке Фалькенберге, недалеко от Берлина. Был и о. архим. Тихон. Он был очень образованным богословом, инспектором в Киевской Духовной академии, магистром. Происходил из крестьянской семьи, из г. Белой Церкви. У них была большая семья; человек семь детей. Последний ребеночек – Мария – опасно заболела. После нескольких бессонных ночей мать их, положивши дитя возле себя на кровать, заснула. А мальчик – тогда еще Тимофей – сидел у окна.
«Мне было лет семь. Вдруг я увидел Ангела с Манькой на руках и закричал: “Мамо! мамо! Маньку взяли, Маньку взяли!” Мать проснулась: “Что ты кричишь?” – “Да Маньку взяли!” – “Кто взял?” – бросилась она смотреть дитя больное. “Ангел взял. Я видел”. Мать взяла Марию, но она уже была мертва».
Можно снова возразить, что в те времена да и в годы послереволюционные уклад многих семей был религиозен, вот дети и проникались подобными чувствами, верили в то, что слышали.
Но вот современный пример. После просмотра какого-то фильма дочка, три года, подходит к маме. Семья атеистов. Разговоров о Боге, смерти и подобном не было.
«Мама, а почему когда кто-то умирает все плачут?
– Ну.... а ты что думаешь?
– Я думаю, они плачут потому что им теперь скучно будет.
– А как же те, кто умирают?
– А что им плакать? Им теперь хорошо и интересно.
И убежала по делам».
(Сообщение с «Форума Нашего города».) Еще пример, который, кажется, не требует комментариев.
«Племяннику Никите пять лет. Иногда любит рассуждать на различные богословские темы. Одна из последних – о встрече с Богом.
– Мама, когда же мы встретимся с Богом? Ответ, по-видимому, не удовлетворил
(„Бога не видел никто никогда“). Поразмышляв самостоятельно, выдает:
– Да, мама, тебе осталось только старость пережить, и мне еще долго до встречи.
Маме – тридцать». (Анна З.)
Часто можно слышать рассуждения о том, что нельзя детям «навязывать веру», потому что они должны сами, повзрослев, решить, верить им или нет. Но разве все приведенные выше примеры не доказывают, что дети уже решают? «А если я буду грустить, Богородица даст мне радость?» – спрашивает у священника трехлетний ребенок. Дети хотят верить. И не дать им выбора с младенчества – не значит ли обокрасть их?
В книге «Школьное богословие» диакон Андрей Кураев пишет о том, что для ребенка религиозное воспитание необходимо просто для того, чтобы быть ребенком. Почему? Потому что, «если естественное стремление ребенка к целостному, мифическому познанию мира не направить в выработанные культурой формы религиозного сознания, он будет обречен на индивидуальное мифотворчество и богостроительство. Табуирование бесед на важнейшие темы приведет к искажениям его внутреннего мира».
«…Вот я уже “духовником”, как нас звали, – пишет митрополит Вениамин (Федченков), – т. е. учеником Тамбовского духовного училища… Как я любил богослужения! Это были действительно “праздники” моей души… Все мне нравилось… И службы, и пение (сам я пел всегда), и батюшка о. Гавриил Демициев, прекрасный священник и замечательный учитель чистописания, всегда спокойный, тонкий блондин, с кудреватыми волосами… Нравились мне и певчие “большие” (тенора и басы), которые приходили к нам петь (а детей посылали в обмен, в семинарии): они были уже в черных сюртуках и глаженых сорочках с галстухами… И чинность рядов… И стройность богослужения. И чистота в храме… И преподаватели в мундирах позади… Ну, все было отрадно…
Но вот тут я познал и первое сомнение. Не знаю уж, откуда оно занеслось ко мне… После четырехлетней сельской школы я учился еще два года в “уездном училище”… Тут и наслышался… Не знаю, не знаю… Но вот что хорошо помню. Читают на утрене (на “всенощной”) после тропарей кафизму. И слышу слова такие (приведу их здесь не по-славянски, а по-русски):