Казахстанец

Боль появилась раньше, ещё в детстве, когда моему отравленному родительской библиотекой фантастики сознанию наяву и во сне неотступно являлась череда невиданных миров. Те миры ощутимы были очень ясно, но видимы мутно, будто сквозь пожелтевший и потрескавшийся от времени бездушный толстый пластик.

Жизнь шла своим упрямым школьно-дворовым чередом, а передо мной, бесцеремонно тесня и притупляя насущную реальность, то и дело вставали до ужаса настоящие, наполненные запахами и звуками картины: космические полёты и магические планеты, эхо великих битв и предчувствие захватывающих приключений, мифические существа, гигантские кошки, птицы с человеческими лицами, но главное – люди. Решительные, яркие, смелые, красивые – они были иной породы, чем те, кто окружал меня (эти казались мне инфантильными и вечно уставшими). Реальность, которая находилась «по здешнюю» сторону завесы, была для меня унылой и по большей части безрадостной, хотя, справедливости ради, скажу, что детство моё не было отмечено ни одним достойным упоминания горем.

Метания эти и поиски иных миров знакомы любой мало-мальски чувствительной натуре. Но, подчиняясь неизбежному закону взросления, у психически здорового человека эти терзания отступают со временем, оставаясь разве что смешным с грустинкой воспоминанием.

У меня же эти чувства с возрастом не прошли, а наоборот – обострились. Они преобразовались: осознания параллельного существования разных миров стало мало. Моя жизнь превратилась в охоту за чудом.

Самым манящим и многообещающим источником чудес для меня оказались путешествия. Конечно, одной-двух поездок в год было невыносимо мало. Совершенно необходимым стало превратить всю свою жизнь в дорогу. Вначале это казалось невозможным. Попытки иметь «нормальную» работу и общепринятый социальный статус и при этом путешествовать сталкивались с моей откровенной неспособностью всё это совмещать. Исступление, рождённое этими противоречиями, доходило до крайности.

По ночам, когда сердце, мучимое разрывающим зовом воли, начинало стучать особенно глухо, приходилось выбегать на балкон. Боль сжигала диафрагму и сводила мышцы груди. При взгляде в грязное марево городского неба, разбухшего от безжизненного света оранжевых фонарей, у меня не получалось больше её сдерживать. Разъедающая лава боли, бурля и нарастая, не находя во мне достаточно места, будто вырывалась наконец из солнечного сплетения и отравленной волной стекала вниз, к улице. Почти всегда в ответ на это через дорогу начинала истошно выть чья-то собака, видимо, неосознанно ощущая страдания моей надорванной городом души. Вой подхватывали бродячие псы, и мне нравилось представлять, что это сочувствует мне какая-то родная волчья стая, издалека, из тех краёв, в которые безутешно рвётся моё сердце.

Другой силе – до слёз пронзительному счастью, чтобы появиться, понадобилось чуть больше времени. Оно стало рождаться позже, когда обнаружилось, что в нашем мире и людях, населяющих его, чудес гораздо больше, чем во всех на свете фантастических книгах.

Реальность устроена хитро – она предоставляет тысячи проявляющихся и потенциальных чудес каждую секунду, но ни одно из них не выходит за рамки логики, и каждое, при необходимости, может быть объяснено рационально. А перестаёт ли Чудо быть собой, если ему находится объективное подтверждение? Не думаю. Понимать механизм действия чего угодно, хоть человеческого организма, не значит отрицать волшебство самого факта существования жизни.

Теперь-то я знаю – возможность удивительных событий прописана в самом коде мироздания. В этом, на мой взгляд, и заключается наивысшая любовь Творца.

Это произошло как-то вдруг. Всё так же жарко грело солнце, хотя уже и без былого азарта. Листва на утомлённых деревьях упрямо цеплялась за свой зелёный окрас, а первые признаки увядания жизни, золотой сединой пробивающиеся на ветвях, ещё казались невинной игрой по-летнему солнечных бликов. Только каким-то далёким вдруг стало небо, будто за одну ночь провалившееся в холодную белёсую глубину. И прежде всего изменился воздух. В нём предательски пахло осенью.

Мне всегда было трудно расставаться с летом – как будто прощаешься навек с лучшим другом. Но вслед за этой пылающей болью, когда вместе с последним августовским днём с души словно срывает шкуру, наступает новое тревожно-торжественное чувство, а точнее – предчувствие. Пространство, которое раньше было наполнено лишь редким ветерком и щебетанием мелких птах, вдруг становится неуловимо другим. Наполняется смыслом. И кажется, что всюду в нём проявляются невидимые двери в иные миры. В эти миры и зазывал меня давно и безраздельно властвующий надо мною зов.

Сайрамское ущелье – место необыкновенное. В первый раз мне довелось оказаться здесь случайно, но знакомство с местными альпинистами полностью изменило мою жизнь. Восхождения – это не спорт и не развлечение. Можно сказать, что это особый ритуал, священнодействие. Преодолевая сопротивление тела и психологические барьеры, ты движешься вверх, навстречу небу. И с каждым новым шагом, с каждой каплей пота и очередной полупрозрачной мыслью о том, чтобы отступить, твои разум и душа всё больше очищаются и освобождаются от тобою же надуманных оков.

Я очень люблю эти места и здешние вершины: рыжий Сары-Айгыр с кирпичным гребнем башен-скал, издалека приметный двуглавый Альтус с его ложной вершиной, высокий Пионер, покрытый россыпями полудрагоценных камней, коренастый Гном с захватывающим видом на Туркестанский ледник, длинноспинную Коптау, облюбованную дикими тау-теке, и, конечно же, высшую точку Южного Казахстана – пик Сайрам, подъём к которому по красоте превосходит любую многодневную экскурсионную поездку.

И вот очередные осенние сборы. Мы уже на подъёме. В базовом лагере хорошая рабочая суета. Звон железок: кто-то возвращается со скальной тренировки, другие разбирают снаряжение либо пакуют и накидывают на плечи рюкзаки – несколько человек уже выходят на Нижнее озеро. Глухой стук – это приехавшие последними участники ставят палатку, вбивают колышки, и стук трескучий – рубят дрова. Едва приглушённые тентом столовой голоса – спортсмены изучают описания маршрутов. Серьёзные разговоры и заливистый смех.

А здесь, на пути к Долине Предков, на крутом склоне горы, которую называют Динозавром из-за схожести очертаний, остаётся только две пары звуков: собственное дыхание и хруст перекатывающихся под ногами мелких камешков во время движения, и щебетание птиц, врывающееся в паузы между ударами сердца в ушах, во время кратких остановок.

Хочется передохнуть подольше – это акклиматизационный подъём, и тело пока упорно отказывается входить в ритм. Ноют все старые травмы и болят слабые места. Показывать бессилие нельзя: передо мной шагает восьмилетний Тёмка, единственный ребёнок в команде. Это так вдохновляюще и необыкновенно, когда вместо всего многообразия современных детских развлечений обычный городской пацан с радостью выбирает поездку с отцом в горы, туда, где нужно быть дисциплинированным, послушным и проводить время в компании взрослых людей.

– Такое разве увидишь по телевизору?

Тропа наконец стала пологой, открылся потрясающий вид на цепь вершин Угамского хребта. Зазвучали разговоры – дыхания снова стало хватать на то, чтобы идти и говорить. Мне в такие моменты всё равно больше нравится слушать. Наблюдать за тем, как природа пробуждает в умах некий импульс: он мгновенно проносится по сознанию, касается души, набирает форму и превращается в мысль. Мысль спешит родиться во фразе, а разговоры запускают обмен этой созданной природой и обогащённой разумом энергией.

– Вот красота! – где-то позади. – Нет, я всё-таки уже не спортсмен, устал… Далеко там ещё?

– Как всегда – почти пришли! – энергичный голос и смешок инструктора. – Ты не спрашивай, вон видишь, Артём идёт, не жалуется, а у него шаги маленькие, ему тяжелее всех. Ещё рюкзак тащит.

– Так то Артём! Мой дед, когда маленьким был, в школу в соседнее село ходил. Сам, один, пешком! А это восемь километров в одну сторону.