Страница 59 из 66
– Это вы сможете почерпнуть из записей самого Оболенского, – вступил в беседу Фучик, кивая на папку с документами, лежащую на столе. – Лёша был великий изобретатель, который мог принести державе много пользы, ежели бы не был отправлен на тот свет душегубцем Леславским, оставившим мою племянницу вдовой. Сия машина была изобретена им для промышленных целей. Однако в руках штабс-капитана Леславского превратилась в едва ли не смертельное орудие, способное причинить вред если не всей России, то всему Шулербургу, как пить дать.
- Отчего же так случилось, Анис? - как показалось Шульцу, с насмешкой уточнил Его Высочество, вот только насмешка сия была направлена вовсе не на них, а на Семёна Брониславовича, что переминался с ноги на ногу, не в силах сказать и слова.
- Оттого, что Леславский был поглощён трудами мистического толка. - Фучик указал на стол, и только тогда Шульц заметил лежащую на самом краю книгу. Вероятно, ту самую, что он видел в окружении свечей в злополучной пещере. - Как следует из неё, все те камни и все те убийства, которые мы расследовали, вели Андрея Васильевича к одной цели - господству над миром. И помешать ему смог только Шульц Пётр Иванович и моя племянница, Оболенская Настасья Павловна, та самая супруга Алексея, невинно убиенного Леславским.
Право слово, лейб-квор, заслышав похвалы в свой адрес, в очередной раз едва удержался от того, чтобы не вступить в разговор и не просить Фучика не приукрашивать его заслуг. Он всего лишь делал то, что должен был делать, и особого подвига в этом не видел.
- Значит, выходит как выходит, - резюмировал Его Высочество поднимаясь на ноги и на этот раз не противясь тому, что Фучик и Шульц тоже встали со своих мест. - У Охранного под носом творилось такое безобразие, едва не стоившее всей державе слишком дорого, а настоящие герои Отечества - люди скромные и неприметные.
- Ваше Высочество… - подал голос Семён Брониславович, на что получил грозный окрик князя:
- Молчать!
Его Высочество погладил свою окладистую бороду и выдал то, от чего Фучик расплылся в довольной улыбке:
- Что ж… ступайте. Нам ещё в этом всём разбираться денно и нощно. Ждите, когда вызову вас… К награде приставлю. Да-да… к награде.
Анис Виссарионович подтолкнул Шульца к двери, и лейб-квор с облегчением направился к выходу. Он был человеком непривычным к подобного рода важным собраниям, оттого до сих пор чувствовал себя рядом с князем неуютно.
- Вот же дело как повернулось, - шепнул Фучик, когда они с Петром Ивановичем покинули дом князя, и лейб-квор, оказавшись на свежем воздухе, вдохнул его полной грудью. - Это ж дела теперь в агентстве пойдут! Какие там теперь ватер-клозеты, да пропавшие гуси…
Анис Виссарионович выглядел настолько восторженным, что невольно и сам Шульц заразился этой радостью. Впрочем, она быстро переменилась сплином, стоило ему вспомнить о своём намерении отправляться тотчас на разговор к Оболенской.
- Господин фельдмейстер, у меня к вам просьба, - обратился он к Фучику, глядя куда-то поверх его плеча, будто опасался, что Анис Виссарионович по лицу его поймёт, что просить он будет о том, что, возможно, будет иметь неприятные последствия для его племянницы.
- Слушаю, Петя, - мгновенно посерьёзнев, ответствовал Фучик.
- Могу я навестить Настасью Павловну прямо сейчас и переговорить с нею наедине?
- Что ж ты спрашиваешь, Петенька! Конечно, можно! - по-своему истолковав намерения Шульца, просиял фельдмейстер. - А я в агентство… Это ж надо… награда!
Он споро сбежал с крыльца князева дома, и Пётр Иванович мрачно посмотрел ему вслед. Ежели бы знал Фучик, что именно собирался Шульц сказать Оболенской, вероятнее всего, не пребывал бы в таком восторге.
В отличие от фельдмейстера, лейб-квор спустился с крыльца неспешно, словно бы оттягивая тот момент, когда увидит Настасью Павловну, и стрясётся у них по всем предположениям неприятная беседа.
«Но никаких сведений я не передала, поверьте!» - вспомнились ему слова Оболенской, и он поморщился, направляясь в сторону дома Фучика.
Как же мог он ей верить, коли всё её наличие возле него с самого начала было ложью? И каким же конченым идиотом чувствовал себя сейчас, когда понял, насколько нелепым выглядело его предложение в глазах шпионившей за ним Настасьи Павловны.
Впрочем, что толку переливать из пустого в порожнее свои невесёлые мысли, когда вот-вот, несколькими минутами позже, он вновь погрузится в эту пучину, и будет внутренне страдать, но всё равно скажет Оболенской, что забирает обратно своё ненужное ей предложение руки и сердца?
С такими мыслями он добрался до дома Аниса Виссарионовича, некоторое время прохаживался мимо ворот, после чего решительно вошёл в них, быстро миновал небольшую подъездную аллею, взбежал на крыльцо, а мгновением позже уже стучал в двери, за которыми находилась Оболенская.
Все то время, что провела Настасья Павловна на пути в Шулербург, превратилось в сплошное ожидание, и чем дольше оно тянулось, тем тяжелее давило на грудь что-то невидимое, но мучительно ощущавшееся там, где прежде билось сердце. Теперь же все словно бы замерло, и секунды текли как часы, и терялся вкус ко всему окружающему, и весь смысл существования ее свелся к моменту, когда придет наконец Петр Иванович и вырешит ее дальнейшую судьбу. И она ждала, точно приговоренный к смерти, коий мог надеяться на одно лишь чудо и отчаянно за эту призрачную надежду цеплялся.
Оказавшись в доме дядюшки, Оболенская отказалась и ото сна, и от обеда, только лишь приняла ванну и переменила свой грязный и истрепанный наряд на свежее платье, отдавая дань какому-то женскому тщеславию, хоть и понимала прекрасно, что никакое новое платье не поможет ей удержать Петра Ивановича, ежели сама она не сумеет объяснить все так, чтобы он поверил в то, что на самом деле вовсе она его не предавала. Да, укрывала некоторые факты, но ведь была подле него в самые опасные моменты не от того вовсе, что ей велел сие долг. Одно лишь сердце руководило всеми ее поступками с первой же их встречи у особняка Лаврентия Никаноровича.