Страница 57 из 66
- Заметьте, Настасья Павловна, я не спрашивал вас ни о чём, - безразлично ответил Шульц, даже не прилагая к тому, чтобы голос звучал равнодушно, никаких усилий. - И не спросил бы и впредь. По крайней мере, до тех пор, пока мы не выберемся из этого треклятого леса.
Он скользнул по лицу Оболенской взглядом, но быстро отвёл глаза, переводя их на небо, которое уже зарозовело на востоке, и на котором цвета нового ясного дня всё более отвоёвывали свои права с каждым мгновением.
Пётр Иванович в этот момент же чувствовал такую чудовищную усталость, что последнее, чем ему желалось бы сейчас заняться - это вновь погружаться в новые волнения, которые непременно охватят его, стоит только им с Оболенской начать выяснять, какие кто роли играл во всём том, из чего они выбрались едва живыми.
- Анис Виссарионович заверил меня, пока мы следовали к выходу из пещеры, что не пройдёт и часа, как за нами прибудут, чтобы переправить до ближайшего города, снабжённого вокзалами, после чего мы сможем вернуться в Шулербург. Так что ожидать осталось недолго.
Он осторожно, но непреклонно убрал руку Оболенской со своего рукава и, коротко поклонившись ей, собрался было отойти, когда понял, что не может сделать этого вот так, не прибавив больше ни слова.
- Знаете, Настасья Павловна, чего я не терплю более всего на свете? Конечно же, не знаете. Так вот - я не терплю лжи. Солгавший единожды, как вы знаете…
Он не мог заставить себя смотреть прямо в лицо Оболенской. Что толку вглядываться в огромные омуты её глаз, если уже не раз они взирали вот так же в его душу, выворачивая её наизнанку? И было ли то ложью, разобраться пока не представлялось возможным.
- Сейчас мне просто необходимо остаться наедине с собой. А ещё лучше - занять свою голову делом. После же, если мы с вами оба возжелаем поговорить друг с другом, мы обсудим всё случившееся. Пока же, разрешите откланяться.
Не дождавшись её ответа, он развернулся на месте и быстрым размашистым шагом направился туда, где начинали собираться пассажиры «Александра», ожидающие прибытия транспорта. Возможно, он поступал не так, как ему велело сердце. Вот только не мог иначе. Казалось - ещё немного, и он начнёт сходить с ума. А подобной участи лейб-квор не пожелал бы никому. Себе самому - в первую очередь.
Оболенская молча смотрела на то, как удаляется от нее Шульц, но не делала более никаких попыток его остановить. Понимала, что теперь для разговоров не самое лучшее время, хотя видит Бог, скольких сил ей стоило отступиться в сей миг, когда потребность немедля выяснить все меж нею и Петром Ивановичем была непереносимо острою и все, чего желалось – это узнать, что же ждёт их далее. Хотя по тем словам, что бросил ей Шульц и по равнодушному его тону, Настасья Павловна уже понимала, какой вынесен ей приговор, но глупая надежда, что оставил он на прощанье, сказав, что после они, если пожелают, то обсудят все случившееся, не давала впасть в глухое отчаяние, не давала перейти за ту обманчиво безопасную для себя грань, где можно было бы удариться в слезы и сожаления, утешаясь призрачною свободою, коей так дорожила все время своего вдовства и которая не стоила теперь и ломаного гроша.
«Знаете, Настасья Павловна, чего я не терплю более всего на свете? Конечно же, не знаете.»
Увы, на сей счёт господин лейб-квор ошибался. Как раз таки это Настасья знала прекрасно, но все равно не открылась Шульцу вовремя, тогда как он признался ей в своих чувствах, которые теперь… а что теперь? Не значили наверное ничего. И если не пожелает господин лейб-квор выслушать ее позже, значит, и горевать о нем ей вовсе не стоит, потому как чувства его, стало быть, были довольно легковесны. И ежели сумеет он отказаться от нее из-за того лишь, что она, не зная до конца всего, во что оказалась вмешана, приняла решение о своем задании временно умолчать, то не нужно бы ей жалеть о сей потере. Но так легко было сказать себе все это и так трудно, почти невозможно, подавить разрывающую сердце боль, рождающуюся внутри при виде того, как уходит прочь от нее Шульц. Потому что если чего-то Настасья Павловна действительно не знала – так это того, как сумеет без него дальше жить.
***
Пётр Иванович мало что помнил о пути, который они проделали в Шулербург сразу после того, как за ними прислали несколько небольших дирижаблей. Он намеренно устроился в том из них, в котором не было Настасьи Павловны, чтобы лишний раз не видеть её, ибо непослушное сердце откликалось на каждый взгляд, брошенный на Оболенскую, причиняя Шульцу только боль.
Меж тем, он очень старался размышлять о деле, зная, что стоит ему вернуться в Шулербург, как великий князь непременно созовёт новое совещание, чтобы обсудить все детали свершившегося дела. Но раз за разом ловил себя на мысли, что в голове его крутится такой хоровод самых разнообразных дум, что мыслить трезво, в том что являлось первоочередным, не получается вовсе.
Заверив Аниса Виссарионовича, что он прибудет сразу же, едва переменит костюм, Шульц покинул вокзал, глядя прямо перед собой. Ему не хотелось даже краем глаза видеть Оболенскую, но он твёрдо решил сам с собою, что непременно отправится к ней сразу же после совещания, чтобы разрешить все вопросы меж ними. Бежать от них, как кисейная обиженная барышня, Шульц собирался в самую последнюю очередь.
Сейчас, когда его окружали привычные вещи в его доме, все случившееся начало казаться чем-то, что произошло вовсе не с ним. Он даже засомневался в том, что путешествие на «Александре» ему не приснилось. Наскоро приняв ванну и сменив одежду, лейб-квор взглянул в зеркало и удивился тому, насколько весь облик его был непривычным даже для него самого. Возле рта залегли глубокие складки, придающие Шульцу весьма строгий, даже в некотором роде пугающий вид. Под глазами – тёмные круги, будто бы он не спал несколько ночей подряд. Пётр Иванович попытался растянуть губы в улыбке, но лицо его исказилось от этого такой гримасой, что он испугался собственного отражения.