Страница 37 из 66
Но для чего-то ведь Петр Иванович решился на то, чтобы жениться на ней, не задавая притом никаких вопросов о ее прошлом? И это все было столь странно, что в итоге своих размышлений Оболенская дошла до совершенно фантастического предположения о том, что, предлагая ей брак, господин лейб-квор преследовал какие-то собственные цели. Вот только какие именно – Настасья Павловна вообразить уже не могла. Вдовье состояние ее было не слишком завидным, да и Петр Иванович все же не выглядел человеком, способным охотиться за приданым, а ничего иного на ум Оболенской не шло. Разве что только господин лейб-квор, может статься, знал больше, чем она думала, и в дело это были вмешаны люди очень влиятельные… но женитьба даже среди столь невероятных версий выглядела весьма странным звеном в логической цепочке, которую пыталась выстроить Настасья Павловна.
Мучимая всеми этими мыслями, Оболенская за ужином почти не притронулась к еде, лишь задумчиво водила ложкою по тарелке, выписывая невидимые узоры. Позабыла она даже и о графе Ковалевском, за которым, ежели бы он ещё появился на верхней палубе, собиралась понаблюдать. Из состояния этого, в котором раздирали Настасью Павловну самые противоречивые мысли и желания, сумело вывести ее лишь появление обещанных артистов, нанятых для того, чтобы развлекать высокородную публику за ужином.
Всполох огня, резанувший по глазам, вынудил Настасью Павловну поднять голову от тарелки и от увиденного на сооруженной здесь же, прямо в кают-компании, небольшой сцене, ей тотчас же стало нехорошо.
Дородная женщина с тугими короткими кудрями, держала в руках пламя, освещавшее ее лицо в малейших деталях. И лицо это показалось Оболенской в этот момент ещё более пугающим и зловещим, чем тогда, в варьете «Чайная роза», где, вооружившись кнутом, гнала ее эта страшная женщина в гримерную комнату. Теперь, впрочем, кнута в ее руке не было, зато был огонь, который, как показалось испуганной Оболенской, мадам извергала прямо с кончиков своих пальцев.
С губ Настасьи Павловны сорвался какой-то приглушённый звук, и следом ложка с горячим супом, что держала она в руке, выпала из ее разжавшихся пальцев на пол, а вернее, как свидетельствовало глухое проклятие, раздавшиеся в непосредственной близости от Оболенской, кому-то на ногу. Повернувшись на голос, Настасья Павловна успела только увидеть сверкнувшие из-под неестественно черных бровей синие глаза Ковалевского, вскоре растворившиеся в клубах странного фиолетового тумана, заволокшего, как поняла не сразу Оболенская, все вокруг.
В начавшейся суматохе кто-то кричал, кто-то кашлял, а Настасья, вскочив на ноги, пыталась понять, в какую сторону сейчас лучше двигаться, потому что внутренний голос буквально возопил ей о том, что скоро может произойти что-то страшное. И что присутствие на дирижабле жуткой женщины и польского графа – вряд ли простое совпадение.
Шульц искоса смотрел на то, как нехотя ест Настасья Павловна, задаваясь вопросом, не ошибся ли он в том, чтобы сделать ей предложение. Но терпеть и долее сил у него больше не было, тем паче, что он не преувеличивал, когда говорил, что уже сегодня может полечь в могилу, будучи отправленным на небеса рукою покусителя. И туда отправляться было в его мыслях не в пример приятнее человеком, который высказал всё, что творилось у него на душе, чем промолчавшим о любви к Оболенской. И хоть это и было несколько эгоистичным, лейб-квор успел заверить себя в том, что иначе поступать было нельзя.
Отложив серебряную вилку, которой тоже без особого аппетита ел поданную на ужин куропатку, Пётр Иванович посудил, что лучше ему сосредоточить свои измышления на чём-нибудь отличном от дум о том, отчего так холодно отреагировала на его предложение Оболенская. Посему целиком и полностью обратил своё внимание на устроенную прямо в кают-компании сцену, где приглашённые артисты показывали настоящие чудеса.
Нет, подумать только! Настасья Павловна могла бы хоть полсловечка ему сказать о том, было ли его предложение для неё приятственным, или же напротив, не вызвало у ней ни единого положительного чувства. Хмуря брови и напрочь позабыв о том, что сам молил её не отвечать ему сразу же отказом, лейб-квор смотрел на дородную женщину, укротительницу огня, но не мог понять, где мог видеть её ранее.
Меж тем, случилось что-то странное, что в одночасье привело Петра Ивановича в состояние полное боевой готовности. Помещение кают-компании нежданно заполонил туман, да такой густой, что он мгновенно проник всюду - особливо в горло и нос, понуждая всех без исключения кашлять и чихать. Кто-то даже успел поднять крик, вероятнее всего, от страха, который, впрочем, как позднее выяснилось, не имел под собою никакого основания. Совсем скоро туман начал рассеиваться, и Шульц, успевший мысленно нарисовать себе как минимум несколько причин того, что в кают-компании произошло фиолетовое задымление, почти успокоился, когда вновь случилось странное.
Подле одной из стеклянных дверей, ведших из помещения на палубу, он приметил Аниса Виссарионовича, впрочем вовсе не был уверен, что фигура господина в сером фраке и впрямь принадлежала фельдмейстеру Фучику. Был ли причиною тому туман, который всё ещё висел под потолком едва приметными клубами, или же в действительности Анис Виссарионович был на «Александре Благословенном», но Шульц мог побиться о заклад, что всего на мгновение ему показалось, что «странный человек» и Фучик - одно лицо.
Вот господин в сером распахнул дверь, выбежал из кают-компании, и Петру Ивановичу ничего не оставалось, как вскочить из-за стола, схватить Оболенскую за локоть и без слов потащить её следом за собою. Он, словно гончая, почуявшая след, нёсся за странным-человеком-в-сером-фраке, совершенно позабыв о том, что сел на дирижабль инкогнито. И что следовавшая за ним безмолвно Настасья Павловна - вовсе никакая не Оболенская, по крайней мере, в сей миг. Стоило отдать должное последней - она следовала за Шульцем беспрекословно, не задавая вопросов и не возмущаясь столь невежливому, даже в некотором роде, грубому обращению.