Страница 36 из 66
– Сударыня, прошу вас составить мне компанию в прогулке по палубе дирижабля, – обратился он к Оболенской. Покачавшись с пятки на носок, притом не глядя на Настасью Павловну, Пётр Иванович добавил решительным тоном: – Нам есть, что с вами обсудить.
Оболенская поднялась с постели, на которой сидела, сложив руки перед собой на коленях, прошествовала мимо Шульца с царственным видом, чем окончательно сбила последнего с толку, заставив всего на мгновение передумать и возжелать отступить от своего первоначального плана. Но всё же, мысленно обругав себя за недостойные военного человека мысли, Пётр Иванович проследил взглядом за вышедшей из каюты Оболенской, и тут же присоединился к ней, ловко приноравливаясь к её лёгкому шагу.
- Вечер нынче удивительно хорош! – воскликнул Шульц, бросая на тонкий профиль идущей подле него женщины быстрые взгляды, но тут же отворачиваясь и переводя взор на горизонт, состоящий из посеребрённых луною облаков и мрачного неба.
– Соглашусь с вами, Пётр Иванович, – ответствовала спокойно Настасья Павловна.
Шульц вновь покосился на неё, заложил руки за спину, понимая, что они вот-вот зайдут на второй круг.
– Авдотья Никитична, – переходя на имя, которым ему лучше было называть её на протяжении всего пути, что они проделают на Александре Благословенном, вновь обратился к Оболенской Шульц. – Признаться, я позвал вас совершить этот моцион с определённой целью, – подпустив в голос строгости, продолжил лейб-квор. – Намедни мы с вами говорили о том, что ваша компания, по-вашему разумению, мне не очень приятственна. Ежели вы помните, то я дал вам на это весьма определённый ответ. И тому есть очень веская причина. В любых других обстоятельствах, я дождался бы того момента, когда дирижабль приземлится в конечном порту, однако ж нынче пришел к выводу, что чем скорее я поставлю вас в известность относительно своих к вам чувств, тем больше шансов у меня будет на то, чтобы вы дали мне свой ответ, каким бы он ни был. Ведь может статься так, что опасность оказаться новой жертвою покусителя, нависнет и надо мною.
Произнеся эту речь, Пётр Иванович приостановился, тем паче что Оболенская уже замедлила шаг и теперь смотрела на него чуть округлившимися то ли от ужаса, то ли от восхищения глазами. Понять, чего именно больше во взоре Настасьи Павловны, Шульцу не представлялось возможным. Он мог лишь рассчитывать на то, что секундою позже Оболенская не рассмеется над его чувствами, которые он уже едва не обнажил пред нею.
- Я влюблён в вас, Настасья Павловна, должно быть, с тех пор, как впервые увидел вас в саду Лаврентия Никаноровича. И любовь моя с каждым днём, что мы проводим с вами вместе, лишь усиливается.
Оболенская молчала, так и продолжая смотреть на Петра Ивановича, что он счёл добрым предзнаменованием. Набрав в грудь побольше воздуха, Шульц продолжил свою тираду, на сей раз более уверенным тоном:
– В мечтаниях моих, какими бы смелыми они вам ни показались, вы уже стали моею супругою. И сие говорит о намерениях моих более чем серьезных. Я не прошу вас дать мне ответ тотчас же, однако молю не говорить мне сразу "нет". Полагаю, что вам нужно время обдумать моё предложение. – Он замялся на несколько мгновений, но тут же прибавил решительным тоном: – Потому как именно оно это и было, – неловко закончил лейб-квор, после чего подошел к изумлённой Оболенской, подавая ей руку, чтобы отправляться на ужин под видом супругов Вознесенских.
Сказать, что произошедшее во время прогулки по палубе, на которую нежданно пригласил Настасью Павловну Шульц, застало последнюю врасплох – было все равно, что не сказать ничего. До того ошеломляющи были и признания Петра Ивановича, и прозвучавшее из его уст предложение о замужестве. Не слишком страстное, не слишком эмоциональное, но иного в исполнении господина лейб-квора ожидать было, наверное, попросту глупо. Тем более что Оболенская ничего от него и не ожидала уже вовсе. И теперь на душе у нее царила полнейшая смута от всего услышанного. Смута до того сильная, что Настасья так ничего и не ответила Петру Ивановичу на его весьма содержательную речь, да и, если разобраться хорошенько – ответить и не могла.
Потому что находилась теперича в ещё более сложном положении, чем раньше.
Оболенская не считала возможным принять сделанное ей предложение до тех пор, пока не сложит с себя миссию по наблюдению за господином лейб-квором - этим, надо признать, воистину благородным человеком, который даже не поинтересовался у нее до сих пор, по какой причине оказалась она с ним рядом под одной лодкою в вечер смерти Лаврентия Никаноровича. А если бы и спросил… Настасья была вынуждена признать, что солгала бы ему, не моргнув и глазом. Но начинать семейную жизнь со лжи совершенно не годилось, а у Оболенской имелось от Шульца слишком много тайн. И теперь пред нею встал остро, как никогда, вопрос – на чьей же стороне она все-таки ведёт свою игру.
Меж тем, Настасья Павловна сильно подозревала, что в момент, когда Петр Иванович узнает, что она скрывала от него некоторые известные ей детали, касающиеся расследования, а также факт того, что оказалась она в Шулербурге для того лишь, чтобы следить за ним самим – в восторг от всего этого вовсе не придет. Вероятно, даже отвергнет Настасью Павловну после того, что ему откроется. А потому, ежели она желала остаться рядом с Петром Ивановичем в качестве его законной супруги – ей следовало бы незамедлительно воспользоваться этим новомодным телепарографом, дабы отправить в столицу письмо, согласно которому она отказывалась бы от возложенной на нее задачи, а следом – раскрыть Шульцу все, что было ей известно об этом деле.
Только вот беда: Оболенская вовсе не была уверена, что действительно хочет замуж за Петра Ивановича. Воспоминания о предыдущем браке, принесшим в ее жизнь одно лишь разочарование, ещё были живы в памяти, сея в душе сомнения о том, стоит ли повторять сей печальный опыт.
Тем более, что Петр Иванович, несмотря на свои признания, так и не выказывал определенного толка интереса в отношении Настасьи Павловны. Делая ей предложение, не поцеловал даже руки, не говоря уже о каких-либо более интимных прикосновениях. Конечно, он упоминал ранее, что ее чести рядом с ним ничто не угрожает и слово свое блюл; и все же от того, что держался Петр Иванович с ней столь благородно, Оболенской было несколько не по себе. Слишком хорошо помнила она, каким был брак ее со столь же благородным, а оказавшимся попросту безразличным к ней Алексеем Михайловичем. И не имелось при этом уверенности, что господин лейб-квор во время их совместной жизни не будет увлечен больше делом, за которое радел не менее, чем покойный Оболенский за свои изобретения, нежели ею самой.