Страница 33 из 66
А также о богатстве того, кто их в эту каюту направил. И личность этого кого-то была тем, что интересовало Оболенскую особенно.
Покончив с изучением комнаты и начиная нетерпеливо постукивать носком ботинка о пол, а снятыми с рук перчатками – о ладонь, Настасья Павловна вознамерилась уж было выйти на палубу следом за Петром Ивановичем, но в этот момент господин лейб-квор соизволил вернуться в каюту сам. Когда они первым делом условились о новых своих именах, Настасья Павловна выслушала то, что ещё пожелал сказать ей господин Шульц. Пропустив мимо ушей описание дирижабля, коий должен был где-то там парить и слава Господу – потому что падать Оболенской не хотелось совершенно - она со скучающим видом и все также постукивая сложенными перчатками по ладони, дослушала и все остальное и, когда Петр Иванович воззрился на нее, полный гордости за свою почетную миссию спасителя ни много, ни мало, а всего мира, ослепительно улыбнулась и заверила новоиспечённого дражайшего супруга:
- Конечно, Кешенька. Я непременно доложу вам все, что сама замечу.
К сожалению для Шульца, улыбки этой он прежде не знавал, иначе непременно бы понял, что у него имеются все причины держать теперь ухо востро. Потому что Настасья Павловна поступила за обедом в точности так, как и обещала.
- Посмотрите, душа моя, - прощебетала Оболенская, указывая веером на дородную даму за соседним столиком, перетянутую корсетом, что колбаска – верёвочкой, - у этой женщины грудь выпрыгнула из декольте. Как считаете, эта важная деталь на что-то указывает? – вопросив это, «Милая Дуняша» подобострастно улыбнулась, всем своим видом выказывая желание быть полезной возлюбленному «Иннокентию Фёдоровичу».
И пока Шульц, по всей видимости, пытался переварить подброшенный ею ценный материал для дедукции, Настасья Павловна сосредоточила свое внимание на приближающейся к ним обслуге, довольно странно, к слову сказать, одетой. «Александр Благословенный», похоже, готов был удивлять своих пассажиров не только широким размахом во всем – от облика самого дирижабля до обстановки в каютах, но и заморской диковинкой, потому что костюм мужчины с подносом в руках нельзя было назвать иначе, как экзотическим. В тюрбане и с длинными черными усами тот похож был, пожалуй, на какого-нибудь турка, но наиболее интересным в нем являлось даже не это вовсе, а то, как простой слуга двигался, держась с совершенно неподобающим своему рангу достоинством. И было во всем его облике и поведении что-то очень странное и смутно знакомое, но где могла Оболенская видеть этого человека прежде – она не могла припомнить ни в какую. Однако мучиться неизвестностью не желала тоже, а потому, едва слуга поставил пред ними столовые приборы и открыл бутылку вина, как Настасья Павловна, словно бы ненароком, смахнула на пол едва наполненный бокал и, когда тот с громким стуком ударился о деревянные доски, поймала устремлённый на нее взгляд синих глаз. И в мгновение сие готова была поклясться всем святым, что видит эти глаза, густо подведенные сурьмой, далеко не впервые. Мужчина же не торопился поднимать с пола опрокинутый кубок, продолжая смотреть на Настасью Павловну так, что под взглядом его непроизвольно хотелось поежиться, как от внезапно налетевшего сквозняка. Но, подавив в себе это ощущение, Оболенская высокомерно вздернула бровь и сказала:
- Не слышу извинений твоих, человек.
Он тут же опустил глаза и, к досаде Настасьи Павловны, так и не сказав ни слова, склонился и подобрал с пола бокал, немало не заботясь о том, что капли вина с него стекают на его белый костюм, оставляя на ткани яркие алые пятна. Подобная халатность и безразличие, по мнению Оболенской, ясно свидетельствовали о том, что к бережливости неизвестный явно не привык, а стало быть, обычной обслугой являться никак не мог.
- Как ты думаешь, Кешенька, мой дорогой, этот человек – немой? – поинтересовалась Настасья Павловна у Шульца, а следом воскликнула, быстро переводя свое внимание на новую личность, двигавшуюся к соседнему столику:
- Ой, а у этого господина морда ну прямо совсем как у бульдога. И это точно не к добру, Кеша, клянусь подвязкой моей бабушки Степаниды Матвеевны!
Вопросы и наблюдения сыпались из уст «Авдотьи Никитичны» словно из рога изобилия. Шульц силился понять, как связаны с делом, ради которого они здесь очутились, декольте, бульдоги, подвязки и морда господина напротив, но не мог. Лишь кивнул, растягивая губы в улыбке, что как приклеенная застыла на его лице.
- Ежели вы станете и далее прибегать к описаниям подобного толка, милая моя жёнушка, боюсь, что мы с вами не только покусителя не задержим, но и впридачу вы получите ополоумевшего лейб-квора в качестве своего супруга, - вполголоса уведомил он Настасью Павловну, пристально оглядывая собравшихся.
К сожалению его, никто из присутствующих решительно не походил под определение «странный человек», коего сам Шульц узнал бы из миллиона. Но раз штабс-капитан с Фучиком были уверены, что убивец находится среди важных персон в кают-компании, у Петра Ивановича не было ни единого повода считать, что это не так.
Слуги двигались быстро и расторопно, выставляя перед пассажирами «Александра» всё новые яства. Стоило отдать должное поварам - всё было изумительно вкусным. Перебрасываясь с Оболенской ничего не значащими фразами - Настасья Павловна так и норовила обрисовать то, что Шульц видел и сам, при том снабдив это своими впечатлениями - они неспешно обедали. Проплывающие за окном облака, плавный ход дирижабля, вкусная еда и вино сделали своё дело, и Шульц впал в чрезвычайно благодушное состояние.
Приглядывая вполглаза за присутствующими, он предался мыслями исключительно интимного характера. А именно тому, когда же ему стоит наконец выбрать время и объясниться с Оболенской. Он снова погрузился в мечтания о болонках и ранете, когда к их столику подошли сразу двое - пожилой господин с моржовыми усами и сухонькая женщина, оказавшаяся на деле его супругою.