Страница 26 из 43
– И когда мы будем на месте? – спрашиваю я.
– Скоро, – отвечает он.
– И что там будет? – гадаю я.
– Сюрприз.
Мне почему-то кажется, что Дастин приведет меня к какой-нибудь особой лавочке или к фонтану, но он вдруг ведет меня запутанными тропинками на какой-то холм. Мы выходим из-за деревьев и оказываемся на чудесной панорамной площадке – отсюда видна часть Гриффит-стрит и еще нескольких центральных улиц, застроенных небоскребами. В ночи перед нами раскрывается целая плеяда огней мегаполиса – мне кажется, что я смотрю не вдаль, а в небо, усеянное звездами.
Это свобода.
Я замираю от восторга. Это место действительно сердце города. Я даже и не думала, что отсюда, с возвышенности, может открываться столь шикарный вид.
– Нравится? – спрашивает довольно Дастин, кладя мне руку на плечо.
– Нравится, – отвечаю я восхищенно.
– Это мое секретное место. О нем по большей части знают только местные – почти ни в одном путеводителе не увидишь. Когда я переехал в Нью-Корвен и снял квартиру поблизости, то случайно нашел его. Когда мне было плохо, приходил сюда и набирался сил.
– А я приходила к морю, – признаюсь я зачем-то. – На свой тайный пляж неподалеку от дома. И сидела там часами, перебирая камни.
– Ты жила у моря?
Я киваю.
– А мне приходилось работать у моря. Наверное, это здорово, когда море рядом, – задумчиво говорит Дастин.
– Да, я очень скучаю по нему, – поднимаю я глаза к невидимым звездам. – Зато небо везде одинаковое.
Дастин непонимающе на меня смотрит. И я поясняю:
– У меня не осталось моря, но зато было и есть небо. Оно всегда со мной, где бы я ни находилась.
– Какая же ты поэтичная, – тепло улыбается он. – А ты бы хотела вернуться обратно, к своему морю?
– Я родом из маленького городка. Там нет перспектив, и это пугает. Все, что я могу – иногда возвращаться домой и набираться сил. Надеюсь, в августе у меня получится съездить на пару недель. А ты? Хотел бы вернуться в родной город, в котором родился?
– Нет, – жестко отвечает Дастин. И я не спрашиваю, почему. Понимаю, что он не ответит.
На холме стоит несколько удобных деревянных лавочек. Мы выбираем центральную, забираемся на нее с ногами и закутываемся в пледы – все-таки ночная прохлада берет свое. В какой-то момент Дастин умело разводит небольшой костер, хотя этого и нельзя делать – это правонарушение. Однако он обещает внимательно следить за огнем. Пламя трещит, искры вздымаются вверх, и я вспоминаю картинку в своей голове.
Ночь, небо – правда, без звезд, костер, искры и мы.
А еще – откровенность.
– Ты так и не рассказала про своих парней, – вспоминает Дастин.
– У меня толком и не было никого, – говорю я. – Но если ты сочтешь это забавным и начнешь смеяться, я тебе врежу, клянусь.
– Не начну, – обещает Дастин. – То есть ты ни с кем не встречалась?
– Так, ходила на несколько свиданий. Но мне не понравилось.
– Почему?
– Я не люблю, когда меня начинают касаться, – признаюсь я. – Когда пытаются обслюнявить губы или лезут под кофту.
Меня передергивает из-за неприятного воспоминания. Дастин замечает это и, кажется, делает себе заметку в уме.
– А я?.. – спрашивает он.
– Ты – это другое, – серьезно говорю я. – Не знаю, почему с тобой все не так. Ты мне не противен. Тебя я не боюсь.
– А других?
По моему взгляду Дастин понимает ответ.
– Ну, и, пожалуй, Уилшер не вызывал подобного чувства и не был противен.
– Давай не будем о нем, – просит недовольно Дастин. – Почему ты так относишься к мужчинам, Санни?
Если идти – то до конца. И я нахожу силы сказать:
– Моя мать – алкоголичка. Да и травку не прочь покурить. На меня ей плевать. Моим воспитанием занимались бабушка и дед. Однако она иногда приезжала к нам – когда была на мели или когда пыталась завязать. Завязать у нее не получалось, зато получалось постоянно находить каких-то законченных уродов. Один из таких приставал ко мне. Мне было лет двенадцать или тринадцать. И, наверное, это оставило след в моей голове. Никогда не анализировала, – усмехаюсь я.
Лицо Дастина, освещаемое светом костра, темнеет. Он произносит пару непечатных слов, и я слышу в его голосе отвращение.
– Нет, ничего не случилось, – продолжаю я. – Я закричала, и прибежал мой дедушка, выставил этого урода. Но воспоминания остались. Да и вообще, много всего было. Мать частенько отравляла нам жизнь. И, наверное, глядя на всю череду ее козлов, я решила, что лучше буду одна.
– И встретила меня.
– Эй, Доставка, ты слишком самодоволен! – делано возмущаюсь я.
– Я просто озвучиваю факты! Я же знаю, чего ты хочешь, – нагло подмигивает он мне.
– И чего же?
Я думаю, что он скажет: «Меня». Но Дастин достает упаковку чипсов и трясет у меня под носом.
Мы хрустим чипсами в унисон.
– Забей на это все, – говорит Лестерс. – Забудь все это дерьмо. Пока ты его помнишь – оно сильнее тебя. Но когда ты его отпустишь – ты победила.
– Ого, какой ты умный, – смеюсь я. Отчего-то на душе тепло и спокойно.
– Это не ум, а опыт. Мне многое пришлось отпустить, потому что я не хотел быть побежденным обстоятельствами. Санни, я хочу знать о тебе все, – вдруг заявляет он. – Что ты любишь, что ненавидишь, какие шоколадные батончики покупаешь.
– Батончики – это так важно! – восклицаю я.
– Еще как, – подтверждает Дастин. – Я давно заметил, что «Пламлис» выбирают идиоты без вкуса, а «Кристис» – адекватные люди.
Это два самых известных производителя шоколада в стране. И между ними идет вечный спор – кто лучше.
Я признаюсь, что «Кристис» – мой любимый батончик, и Дастин радуется непонятно чему.
До самого рассвета мы разговариваем – словно открываем друг друга заново. Я рассказываю про то, как училась играть на фортепиано, беря уроки у мисс Вудс, как заинтересовалась рок-музыкой, как организовала свою первую группу, как поступила в Хартли, как училась. Дастин говорит о том, что в детства любил театр, а в школе для мальчиков его считали гиком и не слишком любили, но ему было плевать на всех. Я узнаю о его первых победах и неудачах, о том, как ему долгое время не везло, о том, как он все же смог пройти кастинг – один из сотни – и получил первую роль, как стал знаменитым. С особой теплотой Дастин рассказывает о своей матери и старшей сестре, которые живут в Хэдмане. Я понимаю, что он любит их. И мне это нравится. Я никогда не понимала тех, кто плохо относится к родителям – любящим, разумеется. Не таким, как моя мать.
Это так здорово – узнавать человека заново, понимать, что у него на душе, чем он живет и дышит, о чем мечтает. Хотя, конечно, мы не обходимся без подколов и шуточек, и это чертовски разбавляет романтическую атмосферу.
Потом наступает рассвет – яркий, золотистый, исполосованный росчерками фиолетовой пасты, кое-где переходящей в нежную сиреневую акварель. Отсюда, с холма Хай-Хадсон парка, небо кажется больше и ярче – рассвет падает прямо на нас. В наши руки. В наши головы.
И мы готовы его ловить. Готовы делить его между собой.
Спать совершенно не хочется, и хотя сегодня мне нужно на работу, я не думаю об этом. Я наслаждаюсь моментом.
Когда рассвет растворяется и небо становится нежно-голубым, целуемся – от нежности кружится голова – и уходим, затушив костер.
На такси мы направляемся домой, и таксист всю дорогу странно поглядывает на Дастина, хотя тот старательно закрывает лицо. Это выглядит очень забавно. Когда мы подъезжаем к моему дому, Лестерсу начинает названивать обеспокоенный Хью, который не нашел своего подопечного дома. Оказывается, Дастин тоже не будет сегодня спать – с утра у него запланировано какое-то важное мероприятие.
Мы договариваемся встретиться на днях, чтобы я дала Лестерсу первый урок игры на гитаре, и снова целуемся, уже на прощание – быстро и смазанно, как будто с лучами солнца к нам обоим пришли неуверенность и смущение. Тем не менее, прощаясь, он называется меня Франки, а я его – Доставкой, и в наших голосах – теплота.