Искажение

У него был прямой взгляд и удивительно правильные, почти скульптурные черты лица. Хардли готова была согласиться с Джиной — его можно было назвать симпатичным, не будь он подозреваемым в убийстве. У Хардли не было ничего, кроме его слов, которые не пришить к делу ввиду их абсолютной бессмысленности и которые некому подтвердить. Маркус Лири был единственным подозреваемым лично для неё и она готова была вывернуть его наизнанку в рамках собственных полномочий.

Оливия без труда нашла нужную аудиторию и примостилась в дверях. До конца лекции оставалось десять минут, она не хотела прерывать её, тем более, это была прекрасная возможность понаблюдать за ним.

Маркус Лири стоял за кафедрой, расслабленно облокотившись об неё локтем. Рукава его идеально выглаженной синей рубашки были небрежно закатаны, ворот её был расстегнут на две пуговицы, обнажая путаницу тёмных волос на груди. Снисходительно улыбаясь, Лири слушал студентку с третьего ряда. Она явно пыталась произвести на него впечатление своим внешним видом и недоинтеллектом курицы, который пыталась скрыть за умными, по её мнению, вопросами.

— То есть, согласно теории Шеллера, сущность человека определяется не в способности к мышлению или познанию, а в способности любить?

Девчонка напомнила ей Эбигейл Брослин во времена их зелёной юности. Она так же дёшево флиртовала, дёшево выглядела и дёшево ценила людей вокруг. Девочка, которая отчаянно жаждала внимания и не гнушалась самых разных способов его получить. Сложно представить, что когда-то они с Хардли пытались дружить, пока Брослин с какой-то глупой, детской упёртостью не начала вдруг доказывать всем, что в их тандеме она — лучшая.

Эбигейл всегда была в состоянии войны — она боролась с Хардли за баллы, за стажировку, за внимание парней, и при этом улыбалась ей при встрече во все тридцать два. Но Оливия была не из тех, кто спускал подобное с рук — спасибо пуэрториканской бабушке, передавшей ей по наследству свой буйный темперамент. Хардли была не сильна в подковёрных интригах, зато имела хорошо поставленный удар. Это была не первая их драка — в тот раз, из женской раздевалки спортивного зала Брослин просто убежала, не успев получить, как следует.

— Верно. Он считал, что всякое познание и принятие ценности основывается на способности “участия” в бытии, коренящейся в любви. Чувство, волнение, мышление и любовь в своем единстве олицетворяют личность, обеспечивая ее уникальность и самосознание.

В гробовой тишине аудитории его голос звучал как-то по-особенному, не так, как тогда в метро, но с неизменным достоинством и даже некой долей превосходства. Ему не приходилось напрягать связки, он, словно говорил с каждым из студентов тет-а-тет, настолько внимательно его слушали.

— А каково ваше мнение на этот счёт? Вы разделяете эту позицию, мистер Лири? Или, может быть, у вас есть своя теория о том, что есть человек?

— Боюсь, если вы начнёте изучать мои теории, то никогда не сдадите экзамен, — он улыбнулся, по аудитории прокатился лёгкий смешок. — Ну, всё, время.

Лири захлопнул крышку ноутбука и посмотрел прямо на Оливию, безошибочно выцепив её лицо среди десятков других. Он вздохнул и устало опустил глаза — Хардли поняла, что он узнал её.

Студенты, расслабленные и полусонные, нехотя стали рассовывать свои вещи по рюкзакам и подниматься со своих мест. Возле Лири стайкой собрались три студентки, наперебой задавая ему вопросы. Им, вероятно, нравился этот предмет, несмотря на то, что Хардли не поняла ни слова из их замысловатого диалога с Брослин-2. Или им просто нравился преподаватель.

Хардли не сводила с него взгляда, пока он шёл прямо к ней по узкому проходу между рядами.

— Я предполагал, что ещё увижу вас, но не думал, что так скоро, — Лири остановился на расстоянии вытянутой руки, не нарушая её личного пространства, но это не сработало.

Странное чувство — Хардли казалось, что его взгляд шарит у неё под одеждой, лезет под кожу, перебирает мышечные волокна, словно пинцетом. Тогда, в метро, Оливия, в силу того, что была на взводе, не ощутила этого и не отметила многих деталей — цвета глаз, роста, ширины плеч. Она сканировала его черты взглядом профессионала, дополняя файл своей личной картотеки, хранившей сотни и сотни виденных когда-то лиц.

— Детектив Оливия Хардли, — она показала значок.

— Полагаю, мне представляться нет смысла, раз уж вы здесь, — он улыбнулся, но Хардли на его улыбку не ответила. Она чувствовала, что все её внутренние ресурсы уходят на анализирование тех странных ощущений, которые она испытывала рядом с ним. — Тут, через дорогу есть неплохое место, давайте выпьем кофе. Это ведь не противоречит никаким предписаниям?

— Отчего же? Вовсе нет, — Оливия пожала плечами и преследовала по направлению к выходу, когда Лири жестом руки, по-джентльменски пропустил её вперёд.

На выходе он надел пальто и небрежно набросил на шею шарф. Хардли ощутила знакомый аромат — древесный, тяжёлый, терпкий, но приятный. Ей казалось, что даже она, будучи женщиной, которые по устоявшемуся стереотипу должны быть безупречными в любое время суток, выглядит не так хорошо, как он.

— Вы хотите поговорить о том, что произошло?

Оливия почти забыла, что вопросы здесь должна задавать она. Её не покидало ощущение, что вся её уверенность утекает сквозь пальцы. Вместе с запахом дорогого парфюма от него исходила непоколебимая уверенность в себе на грани самодовольства — это раздражало Хардли и вместе с тем подначивало сбить с него эту спесь.

— Да, именно. Тело девушки обнаружили в Центральном парке, и только вы знали, что она мертва. Откуда?

Они вошли в просторный зал ресторана. Лири провёл её к свободному столику и даже пододвинул стул, проявляя чудеса обходительности, которой так редко удостаивали женщину-копа. Хардли привыкла, что большинство считает таких, как она терминаторшами с яйцами. В какой-то степени это было даже удобно — не возникало неловкости в общении. Она была либо сама по себе либо лидерствовала, и её это устраивало — в виду своей профессии от недостатка внимания к своей персоне Оливия не страдала.

— Ну, скажем так, я знаю немного больше, чем среднестатистический нью-йоркец.

— Я заметила, — Хардли была уверена, что он строил из себя умника, он и был чёртовым умником, учитывая его богатую биографию, но тем не менее, его снисходительный тон меньше раздражать не стал. — И всё же это не ответ.

— Тогда задайте правильный вопрос, детектив.

Хардли поняла, что не может составить слова, вертящиеся на языке, в членораздельную фразу, ей что-то мешало. Маркус Лири словно копался у неё в подкорке. Она слышала, как скрипят в мозгу шестеренки, будто кто-то перебирает их невидимой рукой. Казалось, даже звуки становятся глуше, стоило лишь чуть дольше смотреть ему в глаза. Странный, тяжёлый, неудобный — Хардли, привыкшей быть хозяйкой положения при допросе, становилось в тягость вести этот диалог. Она не привыкла что кто-то перехватывает у неё инициативу, предвосхищает её вопросы, которые она даже ещё не успела сформулировать у себя в мыслях. Это злило и вызывало странное чувство тревоги, но не страха, а скорее неотвратимого ощущения близкой беды.

Она подождала, пока официант примет у Лири заказ на два кофе. Пауза позволила ей собраться с мыслями и начать, наконец, атаковать.

— Думаю, вам стоит быть более конкретным. Вы подозреваетесь в убийстве.

— Не может быть, — шутливо парировал он. — Думаю, тогда бы мы с вами разговаривали совершенно в другой обстановке.

Он положил на стол руки и, улыбнувшись, чуть склонился к ней, в каком-то доверительном жесте, словно общался с давней подругой. Хардли сделала обратное движение, вжавшись в спинку стула. Взгляд снова зацепился на россыпь мелких белых шрамов на его ладонях и пальцах. Они походили на следы от осколков.

Ровно на секунду она почувствовала, что Лири пугает её. Он будто знал наперед все её аргументы, снимал с языка слова, которые она не успевала произнести. Это здорово злило, потому что не поддавалось никакой логике.