Непринятый финал

Квартиру огласил яростный и полный возмущения женский визг, а затем недовольное ворчание турианца, которого поток биотики приложил плечом о противоположную стену.

— О, богиня! – воскликнула Лиара с тем самым выражением, которое его когда-то так смешило. – Ты совсем охренел, Вакариан?!

Лиара редко ругалась. И еще реже называла его по фамилии. Гаррус поморщился, отгоняя ассоциации. И то и другое было куда более свойственно Шепард, память тут же с садистской любезностью развернула целый калейдоскоп воспоминаний, в которых фигурировали утро, душ, веселые препирательства и нежелание покидать каюту.

Настроение испортилось окончательно.

— Нам надо успеть в управление до обеда, - сказал он, бросив азари полотенце. – Что-то насчет давешних детей и протеанских артефактов.

— Артефактов? – Лиара моргнула, зевая и встряхивая головой, будто так можно было избавиться от остатков сна. Ручейки воды бежали по её заспанному лицу, капли дрожали на длинных ресницах. – Что з…

— Ничего больше не сказали. Давай, открывай глаза, доктор Т’Сони, я посмотрю, что осталось из еды и поедим.

С этими словами он покинул ванную, закрыв за собой дверь.

***

В управлении всегда было шумно и многолюдно. Сотрудники и посетители суетились, то и дело вступали в споры и проносились по коридорам, будто опаздывая на пожар. Сейчас эта бестолковая беготня очень раздражала Гарруса, болезненными вибрациями отзываясь в голове и нашептывая советы о выстреле в воздух из дробовика для прекращения броуновского движения.

К счастью додумать эту мысль турианцу не дали. Не прошло и четверти часа с тех пор, как Лиара исчезла в противоположном конце коридора, когда из дверей напротив выскользнула девочка-секретарь. Судя по её виноватому виду и опаске, с которой она посматривала на турианца, что-то было не так.

— Офицер Вакариан, добрый день, - затараторила она, сцепив пальцы в крепкий замок. – Простите, пожалуйста, но пока офицера Ларсон нет. Её в срочном порядке вызвали к начальству, подождете? Она очень хотела что-то с вами обсудить.

— Разумеется, - кивнул Гаррус, постаравшись, чтобы голос звучал менее угрожающе. Шепард как-то говорила, что ей нравятся вибрирующие и рычащие ноты его голоса, но многим людям это казалось угрожающим. – Когда она вернется, вызовите меня, я подойду. Дети все еще в больнице? Схожу взглянуть на них.

— Да, мальчика еще не поставили на ноги, - кивнула девушка, украдкой выдохнув, - но он быстро идет на поправку, его жизнь вне опасности. Его сестра и их друг наверняка там. – Секретарь улыбнулась, мимолетно, но тепло, - они все время там. Им пытались запретить, но они как-то ухитряются всё равно туда пролезать. Но врачей слушаются беспрекословно, так что им разрешили с ним сидеть. От этого куда меньше шума, чем когда их пытались там найти и изловить сотрудники центра размещения беженцев.

Гаррус усмехнулся, вспомнив, как на «Нормандии» они брали в осаду лазарет, когда желали убедиться, что с Шепард всё в порядке после миссии. Да и она – если верить Джокеру – была близка к штурму обители доктора Чаквас, когда сам Гаррус поймал лицом ракету. Турианец непроизвольно потер искалеченную половину лица, на секунду с пугающей яркостью ощутив на ней теплую ладонь любимой женщины.

— Офицер? – голос секретаря выдернул его из воспоминаний, и турианец с недовольством отметил, что совершенно не слышал, что она только что сказала. Будь они сейчас на поле боя, такое отвлечение закончилось бы для него пулей в голове. – Вы в порядке? У вас такое лицо… или…простите, я не очень разбираюсь в турианской мимике, мне просто показалось…

— Не беспокойтесь, - Гаррус попытался улыбнуться, но судя по лицу девушки, она сочла это скорее оскалом. – Я в норме. Вызовете меня, когда Ларсон вернется.

Не дожидаясь новой неловкой реплики, он отправился дальше по коридору, пытаясь отрешиться от мыслей и воспоминаний и не слишком преуспевая в этом. Память стала его проклятьем, она словно обрела свой собственный, ненавидящий его разум и то и дело распускала когти глубоко внутри, оставляя на сердце глубокие, пульсирующие царапины. В такие моменты буквально всё напоминало о Шепард и том времени, что он провел рядом с ней. С самой первой встречи на ступенях Президиума и до последнего момента, до её последнего прикосновения, до последнего «буду любить вечно». Взгляд турианца цеплялся за пробегающих мимо женщин: эта такого же роста, а у этой похожая прическа, но неправильный цвет волос; тот солдат знакомо скрещивает руки на груди, говоря с врачом, а в боковом коридоре кто-то в задумчивости застыл, опираясь на перила – точь-в-точь как Шепард в доке после вечеринки… она тогда сказала, что, быть может, вечеринка была последней. Нестерпимо хотелось ударить по чему-нибудь кулаком. Прямо как тогда, после Алкеры. Нескончаемое дежа вю.

Но тогда, на Омеге, Шепард появилась, и была вовсе не галлюцинацией. Гаррус снова и снова напоминал себе об этом. Если возможно один раз, возможно и второй. Хотя сейчас увидеть её хотелось столь нестерпимо, что турианец согласился бы и на галлюцинацию.

Резкая боль пронзила ладонь, и Гаррус споткнулся. Он замер посреди коридора и с удивлением взглянул на руку. Когти впились в ладонь, разодрав кожу и окрасившись синим. Память снова колыхнулась, начав формировать образ того, как он дразнил Шепард, проводя когтями по мягким изгибам её тела, почти оставляя отметины…а иногда и оставляя их. Это заставляло её дыхание сбиваться, а глаза наполнялись жаром и…

Турианец дернул головой, прислонился к стене, пытаясь абстрагироваться от этой памяти. От какой бы то ни было памяти. Он шел взглянуть на детей, которым дал обещание. Важное обещание.

Гаррус глубоко вздохнул и быстро пошел дальше. Нужное ему отделение оказалось совсем недалеко, и дежурный санитар указал палату. Подойдя ближе, Гаррус замедлил шаг и посмотрел внутрь сквозь большое окно. Хоаким уже пришел в себя, и они с Арсусом оживленно о чем-то болтали, жестикулируя и ухмыляясь. Гаррус не слышал слов, но сейчас они были похожи на детей. Возможно, впервые. Это вызвало улыбку: раз они могут так смеяться – значит, хоть что-то от прежней жизни война в них пощадила.

Турианец шагнул было к двери, но потом передумал и направился к зоне отдыха, где стояли скамейки. Обычно в таких местах были и большие растения – почти деревья – в кадках, но сейчас возле панорамных окон примостились только покрытые подпалинами цветочные горшки. Впрочем, взгляд турианца лишь мельком скользнул по ним, остановившись на тощей детской фигурке, закутанной в безразмерный больничный балахон неопределенного цвета. На фоне него особенно контрастно выглядели черные кудряшки.

— Привет, - сказал Гаррус, подходя к Изабель и кивая на место рядом. – Не занято?

— Неа, садись, - улыбнулась девочка.

— Чего это сидишь тут одна? – поинтересовался турианец, с интересом отмечая, что в руках малышки потрепанный альбом, исчерканный набросками какой-то техники.

— У них там мальчишеские разговоры, - фыркнула Изабель. – Иногда я им разрешаю секретничать. А ты что тут делаешь?

— Пришел проведать вас.

— Правда? – Изабель удивленно моргнула и стушевалась. – Ну… спасибо, наверное… - она подняла было карандаш, чтобы провести ещё одну линию, но остановилась, прищурилась и посмотрела на Гарруса странным взглядом. Одновременно он показался турианцу и по-детски наивным, и по-взрослому серьезным, запрещающим ложь, даже во благо. – Ты же не соврал, да? Про то, что они не попытаются нас разделить?

Это «попытаются» звучало решительно, красноречиво и без малейшего вызова. Не гневное: «только попробуйте!», а спокойное: «у вас не получится».

— Я сделаю всё, что будет в моих силах, - ответил Гаррус честно, а потом спросил, надеясь перевести разговор в более нейтральное русло. – Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Изабель ответила куда быстрее, чем можно было ожидать.

— Раньше я хотела быть художницей, чтобы мои картины показывали в новостях и вешали в больших залах. Ну, знаешь, как их… верасаши… родители водили нас с братом туда.