Негодная

– А письменный экзамен у тебя был?

– Только что.

– И как?

– Не знаю пока.

«Я вижу тебя насквозь, – подумала Кейти. – Все ты знаешь, просто не желаешь выдавать себя перед этими девицами».

– У меня на следующей неделе английский, и все, – сказала Кейти. – А у тебя?

Эми зевнула.

– А нельзя о чем-нибудь поинтереснее?

– Тсс… – Одна из девочек указала в сторону. – Вон еще одна идет!

Кейти обернулась. По траве шагала Симона Уильямс (слухи о ней были известны всем и каждому).

– Эй! – крикнула Эми. – Можно тебя спросить кое о чем?

Симона остановилась и посмотрела на всех с такой снисходительностью, что у Кейти дух перехватило.

– О чем?

– Хочешь на пикник?

– Не хочу. Даже под страхом смерти.

– А я слышала, ты любительница закусить едой навынос.

Симона прищурилась.

– Это смешно, что ли?

– Очень смешно.

– Ну, разве только если ты тупоумная, чокнутая и тупая.

Эми начал разбирать смех. Она фыркала и хрюкала, словно пыталась сдержаться и показать, что на самом деле она хорошая и ничего такого в виду не имела. Но ее плечи сотрясались от хохота, и, наверное, это было заразительно, поскольку вскоре смех подхватили Эсме, другая девочка и даже Кейти – против воли! Шишки посыпались на кого-то другого. Кто-то другой мог быть фриком, странным и непонятным для остальных. Это было так здорово! Кейти Бакстер наконец ощутила себя не одиночкой, а одной из этих хохочущих девчонок, и это казалось лучшей перспективой, чем быть Симоной Уильямс, которая смотрела на них, качая головой и как бы говоря: «Дуры набитые!». Взглядом посоветовав им повзрослеть, Симона удалилась.

Это было восхитительно.

Почти двадцать секунд.

Но как только Кейти вошла в здание театральной студии, Эми сразу ополчилась на нее, поинтересовавшись, с чего это она так развеселилась. Может быть, решила, что подшучивать над бедной невинной лесбиянкой – это круто? Эсме вздохнула и улеглась на траву, закрыв лицо рукой.

«Не покидай меня, – думала Кейти. – Не исчезай снова. Почему ты это терпишь?»

Эми заметила ее взгляд и сказала:

– Господи, ну хватит уже на нее пялиться!

Остальные девчонки снова расхохотались.

Несмотря на солнце и на то, что она была в джинсах и свитере, Кейти стало холодно. Просто до озноба. Она-то на мгновение решила, что сегодня все может стать иначе, что мир будет к ней благосклоннее.

Дура! Глупо было надеяться, что все изменится.

Она схватила сумку.

– Я пойду.

Эми цокнула языком.

– Это не очень-то по-дружески.

– А я не хочу вести себя по-дружески.

– Странно, я слышала совсем другое. – В голосе Эми появились злорадные нотки. – Или я не в твоем вкусе?

Эсме заерзала на траве. Возможно, она решила, что это уже слишком.

– Тебя окружают тупицы, – заявила ей Кейти. – Советую поскорее избавиться от них.

Кейти хотелось, чтобы с жаркого неба посыпались бомбы, прямо на головы этих глупых девиц. Злость снова овладела ей – безумная злость, волна которой поднялась от ног к животу. Может быть, девчонки это ощутили или же сами решили, что пора прекращать. А может, им наскучила эта игра… Как бы то ни было, когда Кейти уходила, они не произнесли ни слова.

Глава десятая

Странно, насколько другой выглядела спальня Кейти – не только из-за неприбранной кровати и вещей, которые Мэри привезла из своей квартиры и которые теперь валялись на полу. Дело было еще и в том, что Мэри перевязала шторы шарфом, а окно открыла нараспашку. Кейти всегда переживала из-за того, что может попасться на глаза людям, живущим в доме напротив, но то, что свет заливал комнату, было очень приятно.

Она подошла к письменному столу и вытащила из ящика стопку чистых блокнотов для подготовки к экзаменам. Из них выбрала тонкий, в твердой обложке и со скрепляющей страницы резинкой, взяла пенал и бегом спустилась вниз. Сделав вид, что не заметила вопросительного взгляда матери, она пробежала мимо кухни в гостиную, а оттуда – на балкон.

– Так, – сказала она Мэри. – Теперь это твой блокнот. Я напишу на обложке твое имя, и будем записывать сюда все, что для тебя важно. Что-то наподобие ежедневника или книги воспоминаний, понимаешь?

Мэри вежливо улыбнулась, но ничего не сказала.

– Начнем с семейного древа. Давай посмотрим, сколько мы знаем людей между мной и тобой.

Мэри смотрела на Кейти так, словно никак не могла взять в толк, о чем та говорит.

Кейти потянулась к старухе и погладила ее руку.

– Что случилось?

– Я не в себе. – Мэри потерла затылок ладонью и поморщилась, будто у нее болела голова. – Каждое утро мне кажется, что я все смогу, а к вечеру оказывается, что вовсе нет.

– А ты сегодня говорила с мамой? Помнишь?

– Не очень.

– Она сказала, что ты снова убежала… Как я поняла, ты почти добралась до шоссе. Это достижение.

Мэри покачала головой.

– Там была вечеринка. Фейерверки и костры, а еще танцы. Пэт хотела поставить всех так, чтобы можно было сфотографироваться, но они занимались своими делами и не обращали на нее внимания. Это ведь случилось сегодня?

Как же мог исчезнуть целый день? Почему воспоминания о том, что было давным-давно, казались настолько ясными, а все, что произошло пару часов назад, затерялось в тумане?

Кейти погладила руку Мэри. Ей хотелось верить, что, застревая в прошлом, ты не чувствуешь себя так, будто тебя накачивают наркотиками или обезболивающими, от которых ты не можешь очнуться, начинаешь тонуть… и ничего не можешь поделать. Девочка надеялась, что хороших воспоминаний у Мэри очень много. Она молчала и гладила руку женщины, пока та наконец не закрыла глаза. Кейти пожелала ей сладких снов и открыла блокнот. Что ж, придется начать самой.

В начальной школе все ученики рисовали свое семейное древо. Когда Кейти показала учительнице свою работу, та отругала ее за недостаток прилежания. «Но нас всего четверо», – сказала Кейти. Ей было велено попросить помощи у родителей. Ее отец – единственный ребенок в своей семье – сказал, что его родители умерли, когда он был очень молод, и назвал Кейти их имена. На постере словно бы появились призраки. Еще отец сказал, что мама Криса и Кейти – сирота, и показал Кейти фотографию Пэт, которую мама хранила в сумочке. А затем добавил, что Пэт совершенно не умела плавать и подходить к морю ей не стоило.

На снимке Пэт выглядела очень строгой. Но и вполовину не такой строгой, какой стала мама, когда вошла в комнату и увидела, что они с отцом разглядывают фотографию. Она выхватила ее у отца и сказала, что некоторые вещи никого не касаются. А затем написала учительнице записку о том, что следовало бы советоваться с родителями перед подобным вмешательством в частную жизнь. И больше она об этом говорить не желала.

Впервые в жизни Кейти поняла, что у взрослых есть тайны, и от этого ей стало страшно. Может быть, мир полон невыразимого ужаса, и, когда она станет постарше, ей об этом расскажут? Еще она стала бояться, что ее родители тоже умрут, как бабушки и дедушки, и они с Крисом останутся совсем одни.

Новое семейное древо получалось другим. В самом его центре расположилась Мэри Тодд. Кейти нарисовала вертикальную линию, чтобы показать, что у Мэри есть дочь, Кэролайн, родившаяся в 1954 году. Мама, конечно, не похвалит Кейти за то, что та написала ее дату рождения на самом видном месте, но с другой стороны – ей же необязательно об этом знать?

Кейти начертила горизонтальную линию и написала имя «Джек» рядом с именем Мэри. Бедный старенький Джек. Разве можно было скучать по тому, с кем ты не знаком? Но Кейти скучала, потому что бабушка видела его то тут, то там, и рассказывала ей. В груди защемило – она вдруг подумала о том, что Джек лежит где-то в морге и ждет, когда же его похоронят.

Еще Кейти добавила к семейному древу сестру Мэри, Пэт, а между ее именем и именем своей матери написала: «удочерена». И ненадолго задумалась – правильное ли это слово? Может быть, лучше подошло бы «опекунство»? Или «суррогатное материнство»? Каким словом называется женщина, вырастившая и воспитавшая ребенка, чья родная мать убежала? Хм… об этом стоило подумать.