Страница 3 из 11
Дом Николай Петрович с Павлом Петровичем имели в самом что ни на есть распонтовом месте – на пресловутом Рублево-Успенском шоссе. Участок, оставшийся от деда, пятьдесят соток драгоценнейшей подмосковной земли, не раз служил приманкой для всевозможного риелторского воронья. Какие только заоблачные суммы за него не предлагали, особенно во время строительно-недвижимого бума в начале нулевых! Наверное, если братья продали б тогда участок с домом – безбедно смогли бы до самой смерти проживать за границей, где-нибудь на теплом море, на кусочке землицы меньшей площади – не говоря уж об иной области российского Нечерноземья, типа Калужской или Костромской. Но хоть искушение имелось – преодолели, выдюжили, сохранили заповеданный дедом и бабкой драгоценный клочок.
Напротив, дом разительно обновили. Вместо бревенчатого двухэтажного, построенного еще в тридцатых по старому финскому проекту, возвели каменные палаты, трехэтажные. С двумя просторными крыльями и двумя отдельными входами – на каждого из братьев. В строительстве, конечно, в основном Павла Петровича заслуга – он, пока особняк возводили, на участке дневал и ночевал, зорко бдил, чтоб вороватые подрядчики и косорукие работяги делали все качественно. Безжалостно, не глядя, рассчитывал на месте воров и бракоделов, а мог, если прогневают, руганью не ограничиться – зуботычину прислать. И терпели ослушники, стояли по стойке «смирно» – понимали: барин имеет право, а они провинились.
Но и Николай Петрович, конечно, в дом вложился. Особыми познаниями строительных «ноу-хау» он не обладал. Поэтому в технологию не лез, однако башлял полной горстью – еще неизвестно, чьих средств в хоромах больше, его или бра-тельника. Как раз времечко такое приспело: картины его стали востребованы, пошли на «ура» не только в стране, но и за рубежом – слава буму начала века и высоким нефтяным ценам.
Так что думал он о доме (и смотрел на него, и пользовался его удобствами) всякий раз с удовольствием, как на плод рук своих. Не такой любимый, конечно, как Аркадий и второй сын, юный, от Фенечки – Александр, но зато, чего греха таить, самый совершенный, от которого никак и нигде не станешь ждать подвоха.
Белый, на холме, в стиле русских усадеб, с огромным балконом-террасой, зимним садом, двумя парадными входами-въездами, украшенными колоннами, – он до сих пор служил украшением старого дачного поселка под странным именем Хауп.
Хауп – такой аббревиатурой, типической для тридцатых годов, назвали новое селение, которое советские власти организовали для тогдашней элиты. Хауп, или, точнее, заглавными буквами – ХАУП, означало: «художники – архитекторы – ученые – писатели». И хоть злые языки переиначивали название в Паух, Хуап или даже в малоприличный Хуяп, во все годы обладание здесь дачей являлось признаком близости к элите. Здесь построили особняки, каждый по своему проекту, один из братьев Весниных, а также Гинзбург и Алабян, после войны тут дали наделы проявившим себя поэтам Суркову и Долматовскому.
А когда наступили новые, капиталистические, времена, многие, ох многие участки перепродали богачам – а прочие перестроили с роскошью даже неимоверной. Зато теперь большинство особняков нуворишей, кто с помпой въезжал сюда в девяностых и в начале века, пустовало: кто уехал, кто умер, кого застрелили, кого посадили. Несколько наделов и сейчас продавались, да покупателей на такую красоту грандиозную (и цену неподъемную!) не находилось.
Зато вот Кирсановы все преодолели – и сложности, и искусы. Дедово достояние приумножили, улучшили, а потом, как ни сложно было, не разбазарили. И эта мысль сама по себе, помимо приятнейших удобств особняка, наполняла Николая Петровича тихой гордостью.
Туда он и держал сейчас свой путь вместе с сыном и его новым приятелем Евгением.
В присутствии сыновьего друга он испытывал некоторую неловкость.
Евгений уселся на заднее сиденье (Аркадий – на переднее пассажирское), неотрывно смотрел вперед, как бы Николаю Петровичу под руку (тот это чувствовал). Оттого, что помещался Евгений почти за его спиной, видеть его Николай Петрович мог, только обернувшись или временами в салонное зеркало, и взор молодого человека казался ему довольно надменным, словно какой небожитель спустился с Олимпа и тщательно обозревает подведомственные ему окрестности. Большею частью парень молчал, снисходительно поглядывая на коловращение столичной жизни, и только время от времени обменивался с Аркадием репликами, которых Николай Петрович по большей части не понимал. Не то чтобы друзья изъяснялись на иностранном языке, но как-то неясны были их лексикон и намеки.
К примеру, на выезде с аэропортовой территории блондинка с накачанными губками на красном «Мерседесе» вдруг перестроилась в полосу, по которой двигался Николай Петрович, и со всей дури нажала на тормоз. Тот успел среагировать, но пассажиров аж бросило вперед, и машина сама включила «аварийку».
– Вот баба-дура! – в сердцах воскликнул Кирсанов-старший.
Однако молодое поколение не то что не поддержало его праведный гнев – напротив, Аркадий неприятно усмехнулся и промолвил, явно в расчете на своего приятеля:
– Да вы, папаня, оказывается, сексист!
Не ожидая столь крутого поворота в разговоре, Николай Петрович продолжал гнуть свое:
– Я удивляюсь! Как таким блондинкам непуганым вообще права дают!
Полуобернувшись к другу и теперь уже впрямую относясь к нему, Аркадий заметил:
– Да, с толерантностью у нас в отечестве проблемки.
– Но и ты тоже не разжигай, – вполголоса заметил Евгений, и то, что тот вроде встал на его сторону, сделало реплику молодого приятеля вдвойне неприятной для старика-отца.
Довольно быстро, пробравшись Химками, выехали на МКАД и вскорости свернули на Рублевку. Евгений спустя пару минут заметил, указывая на мелькавшие по сторонам рекламные билборды – как всегда, с высокомерной усмешечкой, апеллируя исключительно к однокашнику:
– Глянь, Аркадий, здесь даже реклама иная, чем во всей Москве. Семен Слепаков выступает в Барвиха-вилледж. Вот уж насладятся коррупционеры, когда он в своих песенках будет их изобличать. Приятный, продирающий мозговой массаж. Своего рода душ Шарко.
– А вот, смотри! – подхватил тему Аркадий, и отцу стало досадно, что сын все время как бы на поводке у этого Евгения ходит. – «Элитный силовой еврейский клуб «Давид хэлп»! Или вот:
«Элитный часовой ломбард»! Подумать только! Все вокруг элитное, от спортклуба до ломбарда! Но и приметы кризиса налицо. Добро пожаловать, разорившиеся толстосумы! Мы примем за бесценок ваши «брегеты» и «брайтлинги»!
Приятель высокомерно усмехался.
Так за разговорами и доехали.
Николай Петрович, желая произвести впечатление на сына и гостя, заранее телефонировал в особняк, и когда «БМВ» подкатил к принадлежащему ему крылу барского дома, на крыльцо вышел важный Глеб. Глеб был постоянной прислугой и проживал вместе с женой Ниной в домике для гостей. Было ему слегка за сорок, а Нине – лет тридцать пять. Оба считались беженцами с Донбасса и в покоях братьев ведали уборкой-стиркой-глажкой-мелким ремонтом и уходом за садом.
– Добро пожаловать, молодой хозяин! Так сказать, ласково просим! – величественно склонил свою полуседую голову Глеб.
Аркадий удивленно воззрился на него. Странное дело, когда они расставались почти пять лет назад, Глеб довольно ясно изъяснялся по-русски. Однако с годами он, казалось, все больше забывал язык «имперский» и все лучше размовлял на украинском. Возможно, кто знает, таким образом он, сознательно или подсознательно, проявлял свой протест против собственной эксплуатации или российской оккупации.
Слуга подхватил из багажника баулы Аркадия (которые безошибочно выделил и отличил от чемоданов Евгения).
– Идемте, панове, я покажу вам ваши покои.
Евгений принужден был тащить следом свой багаж самостоятельно, и это мелкое обстоятельство отчего-то порадовало Николая Петровича.
Когда они поднимались на второй этаж, на лестницу высунулась было Фенечка, которая тащила на руках годовалого бутуза – простоволосая и растрепанная. Смутившись при виде гостей, она отрывисто буркнула: «Здрасте» – и юркнула обратно.