Страница 32 из 48
Все чаще и чаще мама принимает свои лекарства, чтобы прогнать печаль, но сегодня она счастлива и без них.
Мы готовим третью партию печенья, когда распахивается дверь квартиры и входит разодетая бабушка в своем любимом платье с цветочным узором, что означает, она была в церкви.
Бабушка ступает в нашу маленькую кухню и снимает огромную шляпу с головы.
— Имбирное печенье в середине лета, Джина? Ты вообще понимаешь, что оно готовится в честь Рождества?
Мама отмахивается от нее.
— Кто сказал? Это любимое лакомство Ксавьера, так что мы можем готовить его, когда захотим. Мы здесь не следуем правилам.
Бабушка задирает подбородок.
— Правила поддерживают порядок. Без них наступит хаос. И раз уж зашел разговор, ты подумала о том, что я тебе сказала? Думаю, что тебе будет проще держаться в завязке, если ты переедешь обратно домой, где я смогу присматривать за тобой.
— Имеешь в виду переехать в место, где ты сможешь держать меня на поводке? — отвечает мать. — Я уже говорила тебе, мама, с жизнью по твоим правилам покончено.
— Не говори глупостей, Джина. Я не…
— Нет, ты именно это и имела в виду. Ты всегда умудрялась разогнать всех людей, которые были важны для меня, а затем пыталась контролировать каждый аспект моей жизни.
— Я лишь хочу лучшего для тебя. Неужели так плохо с моей стороны хотеть, чтобы моя единственная дочь прожила толковую жизнь и нашла мужчину, подходящего для брака?
Мама вздыхает, раскатывая последний пласт теста.
— Нет, полагаю, неплохо. Но все мужчины, которых ты для меня выбирала, зануды и скучны, и ни одного из них я не считаю хоть немного привлекательным.
Ноздри бабушки раздуваются в гневе.
— Надо полагать, что этот бродяга, от которого ты забеременела, был лучше? Напомни-ка мне еще раз, где он. Ах да. Он сбежал и бросил тебя, едва его отродье появилось на свет.
Мама тяжело ударяет ладонями по столу.
— Его имя — Ксавьер. Он твой внук, и если ты не способна любить его так, как любишь меня, можешь раз и навсегда забыть о моем переезде обратно.
Холодные голубые глаза бабушки останавливаются на мне, и я съеживаюсь под ее тяжелым взглядом, словно стараясь исчезнуть.
— Возможно, мы узнаем друг друга получше, если ты возьмешь его с собой.
Звучит по-доброму, но я знаю, что она ненавидит меня. Единственная причина, по которой она меня терпит, это любовь к моей маме. Когда мамы нет рядом, бабушка толкает меня и называет плохими словами.
Я как-то пытался рассказать маме, но она объяснила, что в ее отсутствие у бабушки есть право наказывать меня, если я хулиганю. Больше я никогда не рассказывал маме о том, что происходило, пока ее не было. Впрочем, я изо всех сил стараюсь никогда не оставаться с бабушкой наедине.
Мама вздыхает.
— Нет. Мне нравится жить отдельно.
— Не хочешь переехать и жить со мной? Прекрасно. — Бабушка с силой ставит сумку на тумбу рядом с мамой и достает прямоугольный кусочек бумаги. — Тогда запомни, Джина. Больше от меня денег ты не получишь. Я больше не заплачу ни пенни за ту квартиру. Когда ты в очередной раз соберешься уйти в загул и потеряешь эту свою новую работенку, не приходи ко мне за подачкой. Я продолжу помогать, только если ты вернешься домой, где и должна быть.
Бабушка швыряет маме чек, и он летит на пол, а бабушка, схватив сумку, исчезает во входных дверях также быстро, как и появилась.
На несколько минут кухня погружается в тишину, затем мама начинает мурлыкать «Джингл Беллз» и продолжает вырезать имбирных человечков. Она подталкивает меня бедром.
— Подпевай.
Мы оба запеваем, и она улыбается мне. Закончив песню, она нежно берет меня за подбородок.
— У тебя папины глаза, и ты будешь таким же очаровательным, каким был он. Только пообещай, что станешь лучшим человеком, чем он. Обещай, когда все станет хуже, ты не сбежишь и не оставишь меня, как поступил он.
— Я обещаю, — отвечаю я, произнося слова от всего сердца и веря в них.
Я смотрю ей в глаза, не понимая, как в ее голове появилась мысль, что я когда-то смогу бросить ее. Ведь самым большим из моих страхов был страх потерять ее, единственного в этом запутанном мире человека, который меня любит.
— Мой хороший и сильный мальчик, — шепчет мама. Она наклоняется поцеловать меня в щеку.
Из моих легких вырывается низкий хрип, пробуждающий меня от глубокого сна. Я сажусь в своей импровизированной постели, мышцы задеревенели.
Щеки горят там, где моя мать оставила поцелуи во сне. Я сдавливаю свою неприкрытую грудь, пытаясь успокоить дыхание, но без толку. Сон не был кошмаром, но все же отбросил меня назад в прошлое, обратно в место, где я только и мог, что думать о матери.
Я перекатываюсь на живот и начинаю энергично отжиматься, громко считая вслух, стремясь к боли, в которой можно забыться.
— Сто двадцать семь...
Я продолжаю, но боль не приносит мне привычного облегчения.
Кручу шеей, и взгляд останавливается на диване. Невозможно позабыть прошлое, пока я в этом доме, окруженный болезненными воспоминаниями о моей жизни.
В этом месте не происходило ничего хорошего. Вернуться было ошибкой.
Я поднимаю голову и понимаю, что пятый по счету «Джек Дэниэлс», который я прикончил до того, как отправиться спать, все еще в моих венах. Даже сквозь похмельный туман в голове я не могу заставить себя сесть на этот гребаный диван. Каждый раз, видя его, я вспоминаю лицо матери. Ее темные волосы и карие глаза отпечатались в моей памяти, и я не понимаю, почему она не могла любить меня больше, чем дозу, которую всегда искала. Жизнь была так хороша, когда она была в завязке. Мы вдвоем были против всего мира.
Это факт, маме никогда не доставалось от бабушки, как мне, значит, не из-за этого мама никогда не могла жить нынешним моментом. Бабушка обращалась с ней, как с принцессой, всегда говорила мне, что ее Джина была идеальна, пока дьявольская зараза — семя моего монстроподобного отца — не пробралось в ее дочь.
Возможно, бабушка была права. Я разрушаю все, к чему прикасаюсь, и если вскоре не прекращу, то и жизнь Анны уничтожу.
Я закрываю глаза, позволяя слезам течь по щекам.
Моя Анна. Моя милая Анна. Я теряю ее.
Я недостаточно хорош для нее. Как же эгоистично думать, что у меня получится удержать кого-то столь верного и любящего.
Я облажался.
Я зло во плоти.
Как бы сильно не желал, я не заслуживаю ее доброты.
Что от меня толку, ведь я подверг ее опасности и потому не стал отвечать на ее звонки. Возможно, расстояние пойдет нам на пользу, и она поймет, что я для нее пустая трата времени и покинет меня. Единственный способ обеспечить ее безопасность — это держать ее как можно дальше от меня.
Я снова замечаю диван, мне отчаянно нужно убрать его с глаз долой, я больше не могу переживать заново все дерьмо из прошлого, по-прежнему разрушающего мою жизнь. Я подхожу с одной стороны, наклоняюсь и подхватываю его. Он легко скользит по полу, и я тащу его к дверям. Поворачиваю ручку, пинком открываю дверь и поднимаю его над головой. Делаю шаг на крыльцо и швыряю диван во двор, гулкий треск раздается эхом по пустынной улице.
Мои мысли в беспорядке, единственное, на чем я могу сосредоточиться, — это желание избавиться от него, от всего, что он олицетворяет. Я вбегаю обратно в дом и иду прямо в кухню, где бабушка на одной из полок держала зажигалку для свечей. Мои пальцы хватают первую попавшуюся, и я выбегаю обратно к дивану. Я вытаскиваю его на середину улицы. По щелчку пальца пламя начинает свой танец, я наклоняюсь и подношу огонь к краю холщовой ткани, торчащей из-под пластика. Нужно немного времени, но в итоге огонь охватывает материал, языки пламени скользят по дивану, постепенно полностью поглощая его.