Страница 8 из 12
По окончании просмотра седая, в белом костюме, как бы сошедшая с экрана героиня сидела с цветами перед зрителями и слушала приятные слова в свой адрес. А слов было много – и от бывших коллег по студии, и от студентов, которые учатся по её фильмам, и просто от почитателей таланта. Я вспомнила и рассказала всем о Лялином молодом гордом образе Ярославны…
На следующий день мы договорились с ней о встрече в квартире в доме № 23, где теперь хозяйка комнаты внучатая племянница Ляли. В назначенное время я вошла в знакомую парадную, поднялась на знакомыи этаж и к своему удивлению увидела на входной двери цепочку звонков. Не зная, на какую кнопку нажать, я нажала последовательно на три. Двери быстро открылись, за ними стояли три женщины пожилого возраста.
– Вы к кому? – спросила одна.
– Это не ко мне, – пояснила вторая.
– Проходи, дорогая! Это ко мне, извините.
И началось знакомство с некогда известной квартирой. Надо сказать, что всё время, что я провела в ней, меня не отпускало какое-то щемящее чувство. Чувство грусти пополам с жалостью, как если бы передо мной на койке в сиротском приюте лежала родная бабушка. Нет, даже не описать это чувство.
Мы сидели в Лялиной комнате, пили чай и вспоминали нашу последнюю встречу у неё в Иерусалиме в маленькой уютной квартирке социального дома в элитном районе неподалёку от президентского дворца. Она познакомила меня с их большим и красивым домом а потом спросила:
– Хочешь посмотреть на мой сад? Пойдём. А потом будем пить чай с булочками. Я специально к твоему приходу испекла.
Из квартирки на первом этаже мы вышли во внутренний сад многоквартирного дома. Ляля регулярно поливает все растущие в нём диковинные растения, поэтому сад считает своим:
– Давай посидим, я всё-таки немного устала, пока ходила тебя встречать.
Надо сказать, что встречались мы долго. Я поднималась от остановки автобуса к её дому по одной улице, а она встречала меня по параллельной, по мобильникам мы выяснили, что ждём друг друга не там. Пришлось возвращаться, а потом идти уже по правильному пути. Я устала, представляю, как устала она с больными ногами и палкой.
Мы сели в кресла и вспомнили её прошлогодний приезд в Питер.
– Ляля, я, когда тебя увидела, не сразу узнала.
– Ещё бы, у меня синяк закрывал половину лица! Надо же было так упасть перед самым открытием фестиваля… Я ведь ещё выбила передний зуб, страшно вспомнить.
– Тебе следует быть аккуратней на улицах, не ходить так стремительно.
– Хорошо говорить, а если я привыкла жить стремительно и двигаться также!
– Угомонись, Лялечка, давай помнить о возрасте.
Она ответила со смехом:
– Все мне это говорят, но не могу по-другому… Ты же тоже такая… Этот диалог состоялся в прошлом году в Иерусалиме. Теперь она спросила:
– Ты, наверно, хочешь посмотреть, что изменилось за пятьдесят лет в квартире? Пойдём.
– А можно зайти в комнаты, где мы жили?
– Эмма Илларионовна, можно к вам? Эта дама жила в ваших комнатах, хочет вспомнить.
– Пожалуйста. Заходите. Я живу одна, муж умер несколько лет назад. Маленькая дама с какой-то сложной причёской в капоте смотрелась
ровесницей Октября. Она приветливо улыбнулась и показала свои две комнаты, уставленные таким количеством мебели, что лучше было между предметами не перемещаться.
– Здесь было ещё окно.
– Я его забила. Видите, горка? За ней окно. Мне света хватает.
Горки, сервант, шкафчики, полки, столики – все, как в музее, было заставлено хрусталём и фарфором. Стены завешаны картинами, пол закрыт ковром.
– А где вы спите? – не удержалась я.
– Вы не заметили? У нас есть второй этаж! – с гордостью сообщила дама.
– Ох, я действительно не наблюдательный человек. Здорово! Раньше этого не было.
На второй этаж вела красивая лестница, закрытая какой-то мебелью.
– У нас с мужем раньше была спальня. Теперь мне тяжело взбираться, я сплю в алькове за шифоньером.
– Да, Эмма Илларионовна, очень интересно у вас! – я выразила своё восхищение, а сама подумала, куда это всё скоро денется, если дама одинока…
– Ну, потрясла тебя Эммочка? Особенно интересно смотреть, когда она со своей ночной вазой не спеша шествует в сортир. Ты, кстати, возьми у меня туалетную бумажку, когда пойдешь туда. Там бумаги нет, каждый жилец носит свой рулончик и зажигает свою лампочку.
Мы вышли из комнаты в большую прихожую. При входе в квартиру я не успела её рассмотреть, а она стоила того. Рядом со входной дверью слева стоял старый сундук, на котором громоздились коробки и ящики. Над ними висела большая картина, изображавшая море и пальмы, ветки пальм уже в виде елочных гирлянд доходили до потолка. На боковой стене был прикреплён квартирный телефон, вызвавший у меня ностальгические чувства, над ним высился старый детский велосипед, а под ним стояла низенькая этажерка, видимо, для удобства разговаривающих жильцов. Противоположную стенку прихожей между дверьми в две комнаты украшали вырезки из журналов с российскими пейзажами и портретами. Декор прихожей напомнил мне подступы к базару в Ташкенте, куда я много лет ездила в командировки. Не хватало только продавцов в пестрых халатах.
– Не поскользнитесь, у нас натёрт пол. Вообще мы следим за санитарным состоянием квартиры. Посмотрите на нашу кухню, убедитесь сами!
За двумя гордыми соседками я прошла по второму темному коридору на кухню и тут же вспомнила многочисленные столы и газовые плиты:
– У нас было семь столов и семь плит.
– A y нас пять столов и пять плит.
– Здесь была кладовка для дров, соседи часто ругались из-за них.
– А у нас просто кладовка для утвари. Живём мирно, не ругаемся, но свет экономим: когда уходим, выключаем.
Сказать мне было нечего. Да и вообще, в XXI веке представить себе жизнь пяти разных семейств на одной небольшой территории! Прошло больше пятидесяти лет!
Я была взволнована и быстро простилась с Лялей. Она вышла с палочкой меня провожать.
– Лялечка, перед отъездом приходи ко мне! Посидим наедине, я покажу тебе фильмы о моих любимых петербургских местах. И твой Иерусалим я много снимала.
– Не расстраивайся из-за нашей квартиры. Я же вижу, что ты скисла. В России не все ещё хорошо. Мы с тобой не доживём, но внуки, я верю, увидят светлое будущее!
Она улыбнулась своей милой доброй улыбкой и закрыла дверь с пятью звонками.
А я весь обратный путь вспоминала свою долгую жизнь в коммунальной квартире – мечте большевиков и реальности моих современников. Девятнадцать человек приходилось на один унитаз и одну раковину! Уже одно это могло доконать любого неприхотливого жильца, а среди нас находились люди ох с какими претензиями, особенно молодые. При посещении общественного туалета следовало принести свою бумажку, жильцы оповещали друг друга, если туда из крайней комнаты выходил книгочей Семен. Следовало забежать раньше его, поскольку он шёл надолго с книгой. На стене у ванной комнаты висело расписание её посещения, утром каждому отводилось не больше пяти минут. К общественному аппарату в коридоре очередь не иссякала.
– Ну что такое? Опять телефон занят, а мне должны позвонить. Можно поскорее!
– Подождёшь, ты что-то часто стала разговаривать…
Хорошо хоть, что у моего отца, профессора, был личный телефон.
– Опять кто-то съел котлету со сковородки, – негодовала наша домработница.
– Ребята, вы никогда не тушите свет в коридоре, на вас денег не напасёшься!
– Вы что? Нарочно варите, когда мы возвращаемся с работы и в кухне полно людей!
Тучи сгущались. С появлением новой молодой соседки в нашей некогда тихой квартире бацилла хамства нашла питательную среду. Жизнь приобретала характер борьбы не только за коммунальные блага – свет, воду, газ, но и против культурного обращения и элементарных правил приличия.