Страница 2 из 4
«Если бы мы были просты, как дети, то Господь показал бы нам рай, и мы видели бы Его во славе Херувимов, и Серафимов, и всех Небесных Сил, и святых, но мы несмиренны, и потому мучаем и себя и других, тех, что живут с нами».
Несмиренность, и людскую, и ангельскую, Господь предвидел, как всё остальное. Об ангельской распространяться не будем, поскольку там случай особый – несмиренность возведена до предельной степени, при которой нет возврата к смирению. Но о человеческой – поговорим. Если бы Господь не знал о духовном падении творений своих, не стал бы создавать планету Земля, а создал бы рай – нечто полунебесное и полуземное. Его вполне хватило бы для вечной жизни Адама и Евы, которые бы счастливо общались с Богом и безгрешными ангелами. Но ведь создал же Землю, с её будущими трудностями и опасностями!
И скажем больше. Нравственное падение человека Он видел не столько явлением случайным (нет в Божьем мире ничего случайного!), сколько закономерным и даже для грешников полезным. Вернёмся к Силуану Афонскому. Как бы он смог оценить Божественную благодать, если бы всей болью сердца не ощутил её потерю? И соответственно – как бы ощутили Адам и Ева всю горечь утраты райской жизни, с ее благостными общениями с Господом и безгрешными ангелами? Думаю, уже в раю проявился, как в дальнейшем постоянно действующий и открытый Василием Великим, закон искушения, суть которого заключается именно в том, что человек начинает сомневаться в истинности своей веры в Бога, предается безверию, но потом вновь приходит к Богу, еще больше осознавая, что без Бога не до порога, не до жизни человеческой.
Теперь становится понятной «необъяснимость» случайного нравственного срыва, нарушения первой заповеди с Отцом Небесным и первого отхода от Него Адама и Евы. Никакой случайности в этом не было. Всё было скрупулёзно предусмотрено Творцом, даже зло преобразующего с пользой для человечества. Если точнее – для части человечества, поскольку греховность, передаваемая по наследству, уводила и станет уводить от веры всё большее число землян.
И вот теперь, в свете выявившейся закономерности (для нас, а не для Бога), с предельной яркостью и силой встает перед нами неиссякаемая Божья любовь к падшим созданиям (тут и ангелы – не исключение). Разве не справедливо было бы все грешные души отправлять в ад, ведь, по сути, сами они виноваты в своём злобном выборе. Но нет. Господь продлевает и продлевает жизнь грешной земли, даёт и даёт возможность всем, кто это захочет, раскаяться в грехах и вновь придти к Богу, вернуться к потерянному раю. Каждой душе даётся эта невиданная щедрость. Натворил несусветных бед – очнись – пойми, что так жить нельзя – начни новую, спасительную жизнь в Отце Небесном.
Вот для чего даны душам мыслящих существ вселенная и земля. Сделать выбор, определиться с вечностью, как ты там, в каком качестве будешь жить. Точнее – жить или мучительно существовать. Ведь тут, казалось бы, и раздумывать не над чем. Но, как отметил Силуан Афонский: «мы несмиренны, и потому мучаем и себя и других, тех, что живут с нами». Какое преступное равнодушие к себе и к другим! Какое недомыслие!
Но смотрите – Господь даже самым страшным преступникам оставляет возможность не попасть в ад смертный. Если только за них будет молиться Церковь православная. Если будут молиться родные и неродные. Если кто-то из святых слово замолвит.
Господи! Слава Тебе за любовь и доброту!
* * *
Итак, в каком состоянии может оказаться душа человеческая накануне перехода от земной жизни к вечности? Состояния эти, наверно, и перечислить невозможно. Сколько душ – столько и судеб. Столько и отношений их с Богом.
Но одно можно сказать с полной уверенностью. Ни одна душа, в силу общечеловеческой греховности, безгрешной не бывает. Даже святые, святые величайшие, такие как Василий Великий, Ефрем Сирин, Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский, да и множество других, уверяли, что нет на земле людей более грешных, чем они. И всё-таки эта степень прегрешений перед Господом наименьшая из всех, которые могут иметь место.
Наибольшая, как мы уже говорили, у трети ангелов, в гордыне своей ушедших от Бога и навсегда порвавших все связи с Ним, за исключением связей враждебных.
Есть и среди людей последователи безбожных насельников атмосферы земли и бездны вселенной. Это те, для кого Бог, что звук пустой, – человеконенавистники, властолюбцы, революционеры всех мастей, низвергатели народных традиций, сознательные или бессознательные слуги сатаны, озлобленные язычники и еретики, гордецы и многие другие – безнравственные людишки, тёмные души.
Но гораздо более многочисленное воинство составляют не отъявленные безбожники, отвергающие существование Вседержителя, а, наоборот, те, кто почти никогда в жизни не задумывался о сотворении мира, о всемогущем Творце его. Для них не имеет никакого значения, само ли по себе возникло всё, что окружает нас, или кто-то задумал это и осуществил своей непонятной силой. Словом, это люди безразличные, невежественные, какой-то неистребимой мещанской закваски, которых среди нас подавляющее большинство. Они-то, главным образом, и повинны в том, что вера в народе падает, что возрождение, если и начинается, то идёт ужасно медленно. Это воинство, напрочь потерявшее честную гражданскую воинственность.
О греховности человеческих душ нам приходится судить по состоянию веры в стране, века полтора-два разъедаемой и разрушаемой яростным материализмом, связанным с вызреванием, осуществлением и загниванием утопической революции. В этом наша особенность и наша отсталость в вере. Хотя нельзя сказать, что вера в языческих богов (католических, протестантских, магометанских, словом всех, пронизанных любой ересью) предпочтительнее теперешней русской. И всё-таки нельзя не учитывать той жестокой борьбы с Православием, которое выжигали и вырезали большевики.
Уничтожить веру, как мы это теперь знаем, невозможно. Крепко уходит она вглубь сознания. Десятилетия люди не говорили о Боге вслух. Верили молча, тайно. И детям, если и говорили о вере, то скорее, как мне сказал как-то отец: «У вас теперь в Бога не верят. А ты верь. Никому не говори, а верь. Ведь если не Бог создал мир, то кто же?» Сразу до меня отцовы слова не дошли. В безверии я потерял долгие десятилетия, и только когда жажда Истины вынудила меня перечитать сотни книг (в целом бестолковых), я припомнил наш разговор на рыбалке.
Думаю, тысячи людей у нас пришли к Христу подобно мне, очень поздно. Но не такая уж это и малая часть населения. Лет десять назад, когда неподалёку от нашего дома открыли Иннокентиевский храм, его посещали два-три человека. А теперь глаз радуется. И молодые, и старые, и дети, и люди среднего возраста. Причём, чувствуется, что прихожане не ждут конца службы, а от чистого сердца молятся. Это вселяет надежду, что возрождение веры Христовой медленно, но продвигается в нужном направлении.
Понятно, в нашем анализе нам удобнее было рассматривать пути веры, если так можно сказать, прямолинейные: не верил человек и начал верить, не верил, да и ушел неверующим, верил, скрыл свою веру, а другие времена настали, вновь стал ходить в церковь.
Но и других путей не мало. Более замысловатых, противоречивых. Вот, скажем, судьба Белинского. С детства приобщённый родителями к вере, он скоро постиг многое из православной Истины. Первые литературные опыты Виссариона ничуть не отходили от традиций русского богословия. Он и силу тогдашних поэзии и прозы видел в высочайшей нравственности, связанной с честным служением Христу. Считал, что Господь помог Пушкину выразить полноту русской нации. Но, повторяя ошибку великого поэта, сам увлёкся вольтерьянством, французским свободомыслием, революционностью, и оценки критика резко изменились. Он уже ставит Пушкину в вину его отход от революционных взглядов, обвиняет его в примирении с царской властью. Еще слышны в его статьях отклики прежней веры, но они затухали. Прекрасную поэму «Анджело», в которой поднималась проблему мудрости, гуманности, милости правителей (поэт заслуженно ценил ее выше всех своих вещей) «неистовый Виссарион» встречает в штыки. Резким нападкам подвергает последние стихи Пушкина, в которых ярко отражён переход лучшего поэта России на позиции Православия.