Страница 7 из 8
Он откинулся на спину, держа ее руку, стараясь смежить веки, но тщетно.
Они лежали, а ветер ворчал, листья дрожали за окном.
Издалека, с большого расстояния, непрерывно доносился плач.
– Кто бы это мог быть? – спросила она. – Что бы это могло быть? Никак не перестанет. Наводит тоску. Может, оно просится к нам?
– Просится к нам? – спросил он.
– К нам жить. Оно не мертвое, оно никогда не жило на свете, но хочет жить. Как ты думаешь… – она засомневалась.
– Что?
– Боже, – сказала она. – Как ты думаешь, наш разговор месяц назад…
– Какой разговор? – спросил он.
– О будущем. О том, что у нас не будет семьи. Не будет семьи, детей.
– Не припоминаю, – сказал он.
– А ты припомни, – сказала она, – мы пообещали друг другу, что у нас не будет ни семьи, ни детей. – Она замялась и промолвила: – Ни младенцев.
– Ни детей? Ни младенцев?
– Как ты думаешь… – Она приподняла голову и прислушалась к отдаленным стонам за окном, за деревьями, в открытом поле. – А что, если…
– Что? – спросил он.
– Может, тебе перебраться на мою половину кровати?
– Ты хочешь, чтобы я перебрался к тебе?
– Да, пожалуйста, перебирайся ко мне.
Он повернулся, посмотрел на нее и, наконец, перекатился к ней. Далеко-далеко на городских часах пробило четверть четвертого, половину четвертого, без четверти четыре, потом четыре.
Они лежали и прислушивались.
– Слышишь? – спросила она.
– Слушаю.
– Плач.
– Перестал, – сказал он.
– Именно. Этот призрак, ребенок, младенец, этот плач прекратился, слава богу.
Он взял ее за руку, повернулся к ней и сказал:
– Мы его угомонили.
– Да, угомонили, – сказала она. – Да, боже мой, угомонили!
Ночь притихла. Ветер улегся. Листья на деревьях перестали трепетать.
И они во тьме рука об руку прислушиваются к тишине, прекрасной тишине в ожидании рассвета.
Париж всегда с нами
Душным воскресным июльским вечером я собирался выйти прогуляться по городу от Нотр-Дама до Эйфелевой башни – мое любимое времяпровождение.
Жена легла спать в девять часов и, когда я уже стоял в дверях, дала мне наказ:
– В каком бы ты часу ни пришел, захвати с собой пиццу.
– Одна пицца, заказ принят, – сказал я и вышел в холл.
У гостиницы я пересек реку, прошелся до Нотр-Дама, заглянул в книжный магазин «Шекспир» и лег на обратный курс по бульвару Сен-Мишель, он же Бульмиш, в открытое кафе «Де Маго», где за поколение с лишним до меня Хемингуэй потчевал приятелей анисовой, граппой и Африкой.
Я посидел там, наблюдая за прохожими, потягивая анисовую и пиво, затем направил свои стопы к реке.
Улица, уводящая от «Де Маго», оказалась переулком, изобилующим лавками антикваров и арт-галереями.
Я прогуливался почти в одиночестве и уже приближался к Сене, как тут произошло нечто из ряда вон выходящее, чего никогда со мной не бывало.
Я обнаружил за собой слежку! Причем весьма престранную.
Оглянувшись, я никого не обнаружил. Посмотрел вперед – и в ярдах сорока заметил молодого человека в летнем костюме.
Сперва я не догадался, чем он занимается. Но когда я остановился перед витриной и поднял глаза, то увидел, что он стоит в восьмидесяти-девяноста футах впереди меня и наблюдает за мной.
Перехватив мой взгляд, он стал удаляться по улице, потом опять остановился и уставился на меня.
После нескольких безмолвных обменов взглядами до меня стала доходить суть происходящего. Вместо того чтобы надзирать за мной с тылу, он задавал мне направление и, оглядываясь, убеждался, что я иду следом.
Так продолжалось на протяжении целого квартала, и наконец я оказался на перекрестке, где он меня поджидал.
Он был высок, строен, светловолос, весьма симпатичен, и я почему-то принял его за француза; у него было телосложение теннисиста или пловца.
Я не знал, что и думать о создавшейся ситуации. По нутру ли она мне? Льстит? Или ставит в идиотское положение?
Стоя лицом к лицу на перекрестке, я вдруг сказал ему что-то по-английски, и он покачал головой.
Он ответил что-то по-французски, и тогда я в свою очередь замотал головой. Мы рассмеялись.
– No French? – сказал он.
Я покачал головой.
– No English? – сказал я.
Он покачал головой.
И мы снова рассмеялись оттого, что торчим на перекрестке в Париже за полночь, не можем обменяться парой слов и не понимаем, какого черта мы тут делаем.
Наконец он поднял руку и показал на боковую улицу.
Он произнес чье-то имя, и мне показалось, что так зовут какого-то человека.
– Джим.
Я покачал головой в смущении.
Он повторил, а затем произнес слово полностью.
– Gymnasium – тренажерный зал, – сказал он и снова показал в ту же сторону, сойдя с тротуара на мостовую, и посмотрел – иду ли я за ним.
Я остановился в нерешительности, пока он переходил на противоположную сторону улицы, затем обернулся и вновь посмотрел на меня.
Я сошел на мостовую и пошел следом, думая: «Что я тут потерял?», потом опять: «Какого черта мне тут надо?» Куда идет загадочный молодой человек в духоте полуночного Парижа? Что это за таинственный тренажерный зал? А если я сгину там навсегда? В конце концов, как мне посреди чужого города хватает смелости идти следом за каким-то субъектом?
Я пошел следом.
Он дожидался меня, дойдя до середины следующего квартала.
Он кивнул на ближайшее здание и повторил: «Тренажерный зал» – gymnasium. Я смотрел, как он спускается по ступенькам сбоку здания, и побежал, чтобы не отставать. Мы оказались перед дверью в цокольный этаж, и он кивком пригласил меня войти в темноту.
Мы и впрямь оказались в небольшом спортзале, оснащенном всем, чем полагается, – тренажерами и матами.
Весьма любопытно, подумал я и вошел внутрь, после чего он затворил дверь.
Сверху доносилась отдаленная музыка, слышались голоса, и тут я почувствовал, как расстегивают мою рубашку.
Я стоял в темноте, пот катил по моим рукам, капал с кончика носа. Я слышал, как он раздевается в темноте, пока мы молча и неподвижно стояли посреди ночного Парижа.
И опять мне подумалось: «Какого черта я тут торчу?»
Он сделал шаг вперед и почти коснулся меня, как вдруг раздался звук открывающейся поблизости двери. Взрыв хохота. Опять отворилась и захлопнулась дверь. Шаги. Очень громкие разговоры наверху.
От шума я встрепенулся и задрожал.
Он, должно быть, почувствовал мое состояние и положил одну руку на мое левое плечо, а другую – на правое.
Кажется, мы оба не знали, что делать дальше, но продолжали стоять лицом к лицу посреди темного Парижа, как два актера на сцене, напрочь забывших свои роли.
Сверху доносились смех и музыка. И мне послышался выстрел пробки.
В тусклом свете я заметил, как бусинка пота скатилась с кончика его носа.
Пот стекал по моим рукам и капал с пальцев.
Мы долго простояли, не шелохнувшись, пока наконец он по-французски не пожал плечами, я тоже пожал плечами, и мы снова негромко рассмеялись.
Он подался вперед, взялся одной рукой за мой подбородок и молча поцеловал меня в середину лба. Затем он шагнул назад, дотянулся до моей рубашки и набросил ее мне на плечи.
Мне показалось, он пробормотал: «Bo
Затем, не говоря ни слова, он двинулся к двери и прижал палец к губам:
– Ш-ш-ш.
Мы выбрались на улицу.
Мы вышли на узкую улицу, ведущую в одном направлении к «Де Маго», а в другом – к реке, Лувру и моей гостинице.
– Бог ты мой, – тихо промолвил я, – мы провели вместе полчаса и даже не познакомились.
Он вопросительно взглянул на меня, и что-то подвигнуло меня поднять руку и ткнуть его пальцем в грудь.
– Ты Джейн, я Тарзан, – сказал я.
Это привело его в неописуемый восторг, и он повторил мои слова:
– Я Джейн, ты Тарзан.
Впервые после нашей встречи мы оба с облегчением вздохнули и рассмеялись.