Страница 21 из 29
Другое ограничение касалось одежды: иноверцам запрещалось носить тюрбаны, яркие бухарские халаты и пояса, а предписывалось носить одежду темных тонов, подпоясываться веревкой и т. д. Как отмечает А. Бернс, эти меры «предостерегают правоверных от осквернения их обычного приветствия обращением его к идолопоклоннику» [Бернс, 1848, с. 390–392] (см. также: [Mohan Lal, 1846, р. 128–129; Крестовский, 1887, с. 271–274; Стремоухов, 1875, с. 678–679]).
Наконец, третье ограничение касалось рода занятий. Если евреи могли заниматься торговлей, производством, и мусульмане охотно заключали с ними сделки, то индусы могли стать только «саррафами» – менялами и ростовщиками, поскольку эта деятельность не приветствовалась мусульманским правом [Виткевич, 1983, с. 98–99; Демезон, 1983, с. 83; Крестовский, 1887, с. 315][63]. В отличие от евреев, с ними бухарцы предпочитали дела не иметь, а если и заключали сделки, то старались всячески обмануть при полном попустительстве со стороны властей и судей. Индусы и в начале XX в. занимались этой деятельностью, хотя итальянец Ф. Меацца, побывавший в Бухаре в 1862 г., упоминает, что в ней было 2–3 тыс. «уроженцев Индостана», торговавших разными товарами [Meazza, 1865, р. 71][64].
Юридически это обосновывалось тем, что все иноверцы считались как бы «гостями» в Бухаре и, соответственно, их нельзя было приравнивать по статусу к «постоянным жителям»-мусульманам, отсюда – разница в налогообложении, одежде, профессиях и проч. [Кун, 1880, с. 218; Олсуфьев, Панаев, 1899, с. 166–168].
В качестве своеобразных льгот иноверцам позволялось производить и потреблять вино (в частности – армянам и евреям) [Russian Missions, 1823, р. 49–50]. Кроме того, им позволялось иметь собственные культовые сооружения. Например, в 1830-е годы эмир позволил евреям отремонтировать свою старую синагогу – правда, без права расширять принадлежавший ей земельный участок [Wolff, 1846, р. 259].
Несколько особенным по сравнению с другими иноверцами было положение уроженцев Персии, большинство которых исповедовали шиитский вариант ислама. Как уже отмечалось выше, персы нередко могли сделать карьеру при дворе, приобрести значительное политическое влияние. Однако их принадлежность к шиизму являлась причиной пренебрежительного отношения к ним со стороны суннитского большинства Бухары. Большинство персов попадали в Бухару в качестве рабов[65], но даже и свободного шиита любой «правоверный» суннит мог обидеть, ограбить и даже продать в рабство. С презрением бухарцы относились к возвысившимся персам и даже могущественного кушбеги именовали «кызылбашским (т. е. персидским. – Р. П.) рабом» [Mohan Lal, 1846, р. 129, 139].
Далеко не всегда единство вероисповедания влекло более благожелательное отношение эмиров к тем или иным подданным. Ярким примером тому являются кочевые подданные Бухары.
В Бухарском эмирате с 1820-х годов проживало довольно значительное количество туркмен племени эрсари. Как раз в это время эмир Насрулла начал формировать постоянную армию на профессиональной основе, которая насчитывала в 1830-е годы 19 тыс. солдат (сарбазов). Поэтому кочевники (в первую очередь те же туркмены[66]) привлекались к военным действиям в качестве ополчения, которое, впрочем, могло насчитывать почти такое же количество войск – 18 тыс. конников [Записки, 1983, с. 71]. Однако уже к середине XIX в. бухарские туркмены почти полностью перешли от кочевого образа жизни к оседлому, и утратили склонность к военной службе [Вамбери, 2003, с. 174]. Как уже упоминалось, на территории их проживания, в долине р. Амударьи под предлогом необходимости защиты Бухары от набегов хивинских туркмен, было построено три крепости, каждая из которых стала центром отдельного бекства. При этом беками и амлякдарами (а также писцами и сборщиками налогов) назначались отнюдь не туркмены, а узбеки или персы (из местных туркмен назначались только аксакалы – главы отдельных селений), так что, защитить их интересы было некому. В результате население, насчитывавшее около 6 тыс. дворов, должно было содержать весьма многочисленный штат целых трех административных округов. Неудивительно, что эти туркмены были настроены крайне негативно по отношению к бухарским властям и охотно поддерживали любые восстания против эмира, в том числе и мятеж его старшего сына Катта-туры [Быков, 1884, с. 45, 70][67].
В несколько более выгодном положении находились другие кочевники, признававшие власть эмира, – казахи. Учитывая их немногочисленность, а также тот факт, что благодаря им эмиры могли предъявлять право на власть над казахами, находившимися в российском подданстве[68], бухарские власти ограничивались тем, что брали с казахов лишь зякет, не «обирая» их [Ханыков, 1843, с. 74–75].
В заключение нельзя не сказать несколько слов о судьбе русских пленников в Бухаре, которые появляются там со времени неудачной экспедиции князя А. Бековича-Черкасского в Хиву в 1717 г. Ф. Ефремов в 1770-е годы еще застал в живых нескольких из них, каждому из которых было уже к этому времени около 100 лет [Ефремов, 1811, с. 89, 94–95]. Их пример, равно как и пример самого Ефремова, показывает, что далеко не все русские в Бухаре попадали в тяжелые условия, многие из них поступали на службу в армию эмира (правда, не всегда добровольно) и даже достигали определенных постов. Выше мы уже упоминали, что в 1820-е годы топчи-баши, т. е. глава артиллерии эмира Хайдара, оказался беглым русским капралом Андреем Родиковым [Яковлев, 1822б]. Позднее ту же должность занимал пленный сибирский казак Алексей Яковлев, принявший ислам и имя Осман, но впоследствии решивший поучаствовать в политических интригах и задушенный эмиром по наговору его противников [М.У., с. 71; Стремоухов, 1875, с. 651–652]. Уже во второй половине XIX в. русский беглец, подозревавшийся в связях с «революционерами 1848 г.»[69], сначала был у эмира Музаффара военным советником, но потом ушел со службы и был назначен… главным врачом Бухары [Костенко, 1871, с. 70].
Отметим, что русским в Бухаре, как и другим иноверцам, позволялось исповедовать свою веру и даже проводить богослужения в отведенных местах. Однако далеко не все из них сохраняли приверженность к православию. Н.П. Игнатьев, ездивший в 1858 г. в Бухару с посольством, одной из целей которого было освобождение русских пленников, впоследствии вспоминал, что многие из них к этому времени приняли ислам, завели семьи, женившись на местных женщинах, некоторые даже завели гаремы. Естественно, пишет дипломат, настаивать на их возращении в Россию стало бы противоречием утверждению о том, что «русский подданный нигде не затеряется» [Игнатьев, 1897, с. 225–226].
Таким образом, можно сделать вывод, что положение национальных и религиозных меньшинств в Бухарском эмирате было довольно противоречивым. С одной стороны, национальная принадлежность не играла роли, и если иностранец был мусульманином или же принимал ислам, он мог сделать успешную карьеру вплоть до высших постов в государстве или армии. С другой стороны, даже провозглашая себя поборниками «истинной веры», бухарские монархи не проводили политику тотального угнетения представителей других вероисповеданий, о чем свидетельствует проживание в Бухаре многотысячной еврейской диаспоры, нескольких тысяч индусов, некоторого количества армян, китайцев, калмыков и др. И их положение, как мы могли убедиться далеко не всегда было хуже, чем положение мусульманских подданных эмиров – например, вышеупомянутых туркмен-эрсари.
Тем не менее представители меньшинств традиционно выражали недовольство своим положение и, как мы покажем ниже, впоследствии российские власти постарались сделать так, чтобы бухарские монархи отменили значительную часть ограничений в их статусе.
63
По наблюдению С.И. Мазова, ростовщичеством в Бухаре занимались и индийцы-мусульмане [Мазов, 1884, с. 46].
64
Правда, из его сообщения неясно, во-первых, идет ли речь о подданных бухарского эмира или о торговцах, прибывших именно из Индии, во-вторых – об индусах или мусульманах.
65
П.И. Демезон, а вслед за ним и ряд других путешественников, приводит любопытное замечание о том, что согласно шариату, суннит не может продать в рабство своего единоверца, поэтому кочевники-работорговцы, захватывавшие пленников, которые, как потом выяснялось, оказывались суннитами, начинали их мучить и пытать, пока те не объявляли себя шиитами. В этом случае запрет на их продажу снимался [Демезон, 1983, с. 59].
66
Кстати, в связи с военной службой британский дипломат и разведчик А. Бернс, побывавший в Бухаре в 1832 г., упоминает представителей еще одного кочевого народа – калмыков: согласно его сведениям, в столице эмирата имелась тысяча таких воинов [Путешествие, 1850, с. 487] (см. также: [Беневени, 1886, с. 125]). По-видимому, речь идет о представителях монгольского племени ойрат, выехавших из Джунгарии после ее разгрома империей Цин в середине XVIII в.: не доверяя собственным соплеменникам, эмир Насрулла предпочитал держать в столице «иностранный легион», который целиком зависел от монарха и, соответственно, был ему верен.
67
Н.А. Маев упоминает о другом подразделении туркмен-эрсари, которые жили в районе кишлака Гуряш (также на Амударье), но насчитывали порядка 40 тыс. кибиток и весьма «исправно грабили» оседлых подданных эмира, на что он закрывал глаза. Глава этих туркмен, Тилля-токсаба, являлся фактически удельным правителем и даже самостоятельно вел переговоры с афганским эмиром Абдуррахманом [Маев, 1881, с. 174–175].
68
Сразу отметим, что эти претензии изредка использовались бухарскими властями лишь в дипломатической игре и не имели реальных последствий – в отличие от претензий Хивинского ханства на земли казахского Младшего жуза.
69
Возможно, имеются в виду петрашевцы?