Страница 18 из 29
Строгие наказания существовали за посягательства на имущество. За грабеж нередко следовала смертная казнь. Впрочем, в некоторых случаях преступники могли откупиться. Согласно А. Бернсу, один приезжий афганец за грабеж в Бухаре был приговорен к смерти, но ему, как иноземцу, дали возможность откупиться и уехать из страны; однако пока он был под судом, несколько его соотечественников также поймали на грабеже – в итоге были казнены и они, и тот, кто уже внес выкуп (причем деньги были ему предварительно возвращены) [Бернс, 1848, с. 435–436]. За воровство также могли приговорить к смертной казни (через повешение[56]), хотя чаще практиковалось тюремное заключение. В некоторых случаях воров, в прямом соответствии с шариатом, приговаривали к отрубанию руки [Демезон, 1983, с. 57; Семенов, 1902, с. 980; Mohan Lal, 1846, р. 130–131].
Как видим, система преступлений и наказаний в Бухарском эмирате не может быть однозначно определена как мусульманская или тюрко-монгольская: в ней сочетались элементы обеих правовых систем. И если в большинстве случаев мусульманское право предписывает взыскать с преступника компенсацию причиненного вреда (а в некоторых случаях – даже простить нарушителя), то бухарские власти стремились, в первую очередь, продемонстрировать суровое отношение к преступникам и наказать их как можно строже, что имело также и цель устрашения потенциальных преступников[57].
Судебную власть в Бухарском эмирате осуществляли как представители светских властей, так и представители духовенства. Первые действовали на основе собственного усмотрения, обычаев, указаний вышестоящих властей, вторые – на основе предписаний шариата.
Верховным судьей традиционно являлся сам монарх – эмир, который разбирал наиболее серьезные преступления, чаще всего направленные против государя и государства, либо связанные с деятельностью наместников-беков (возбуждаемые по жалобам их подданных). Формально опиравшийся на нормы шариата, фактически эмир все дела разрешал по собственному усмотрению, а приговором по уголовному делу чаще всего была смертная казнь [Ханыков, 1843, с. 179]. Уголовно-правовую позицию бухарского эмира весьма четко изложил кушбеги в разговоре с российским послом С.П. Носовичем в 1870 г.: по его словам, держать народ в повиновении можно было только под постоянным страхом телесных наказаний и смертной казни, которые вправе налагать монарх, получая сведения о преступлениях от доносчиков, интриганов и даже клеветников [Носович, 1898, с. 275–276].
Эмир вполне мог отменить даже свое собственное ранее принятое решение и вынести новое, более суровое. Н.А. Маев описывает случай, когда на прием к эмиру Музаффару в свите гиссарского бека прибыл некий Рахматулла-токсаба, принимавший участие в восстании Катта-туры – старшего сына эмира. И хотя ранее эмир его простил и сам позволил прибыть ко двору, он приказал его схватить, а вскоре вынес «хатт» (смертный приговор), и токсабу тут же казнили, а труп бросили на городской площади [Маев, 1879а, с. 105–106]. Иногда эмир принимал решение о наказании по причине собственной мнительности: так, в начале XX в. эмир Абдул-Ахад назначил чиновника на высокую должность и тут же приказал ему дать 75 палок за то, что тот допустил нарушение придворного церемониала [Л.С., 1908, с. 32–33].
Беки также обладали правом суда в своих владениях и имели всю полноту судебной власти, однако выносившиеся ими смертные приговоры подлежали утверждению эмиром [Галкин, 1894б, с 27; Ржевуский, 1907, с. 227]. В остальных же случаях бек имел полную свободу принятия решений и вынесения приговоров. Так, максимальное число палочных ударов в Бухарском эмирате формально не должно было превышать 75, и к такому наказанию мог приговаривать только сам эмир, бекам же позволялось приговорить не более, чем к 25 ударам, но нередко они приговаривали и к 50, а в некоторых регионах – и к 100 ударам [Варыгин, 1916, с. 799; Кузнецов, 1893, с. 71].
Правоохранительную деятельность на местах осуществляли амлякдары со своими помощниками-джигитами, а в отдельных селениях – аксакалы. Они могли разбирать и мелкие правонарушения в качестве судей, но, в отличие от беков, имели право приговорить виновного только к кратковременному аресту, небольшому штрафу или нескольким палочным ударам [Гаевский, 1924, с. 60; Галкин, 1894б, с. 27; Кун, 1880, с. 228].
Для получения показаний к подсудимым и даже к свидетелям применялись различные пытки: в зависимости от тяжести преступлений, в которых они подозревались, их били палками, прижигали углями и каленым железом, выдергивали волосы и ногти, ломали суставы, отрезали нос, ломали руки-ноги, выкалывали глаза [Варыгин, 1916, с. 798–799; Стремоухов, 1875, с. 684]
Каждое дело, как уголовное, так и гражданское, означало получение существенной выгоды чиновником, который его разбирал. Поэтому неудивительно, что многие из них старались увеличить ее всеми возможными способами. М.А. Варыгин описывает, как во время посещения им Кулябского бекства два узбекских семейства начали имущественный спор и пошли на суд к амлякдару, который, осведомившись о сумме иска, заломил сбор в свою пользу в размере 1 тыс. таньга. О деле стало известно беку, который, не желая упускать выгоды, велел подчиненному передать тяжбу на его собственное рассмотрение. Пока бек и амлякдар препирались, тяжущиеся успели помириться и теперь думали, как бы им избежать суда и, соответственно, расходов [Варыгин, 1916, с. 797].
В городах охрана правопорядка обеспечивалась стражей, во главе которой находился миршаб[58] со своими помощниками джура-баши (дабаши) – все они подчинялись непосредственном бекам (в Бухаре – соответственно курбаши) [Кун, 1880, с. 229; Гаевский, 1924, с. 59]. Миршаб занимался поиском преступников, старался пресекать противоправные деяния, а главное – задерживал всех, кто ходил по городу по ночам, и представлял на суд эмира [Ханыков, 1844, с. 8–9, 14] (см. также: [Кюгельген, 2004, с. 101]).
Кроме того, в распоряжении эмиров и беков имелось большое количество шпионов по всему государству, которые следили и за соблюдением религиозных устоев, и за лояльностью подданных своему монарху, причем были среди них как состоящие на жаловании, так и добровольные осведомители [Вамбери, 2003, с. 148; Носович, 1898, с. 629; Стремоухов, 1875, с. 678; Татаринов, 1867, с. 46]. Большое внимание эмирские власти уделяли сбору и изучению базарных слухов, опираясь на которые, также могли либо привлекать к ответственности неугодных лиц, либо даже принимать важные государственные решения. При этом степень достоверности источников информации властями не оценивалась [Арендаренко, 1974, с. 99–101; Петровский, 1873, с. 230–231].
В отличие от светских властей, представители мусульманского духовенства осуществляли судебную власть, можно сказать, на постоянной основе: она являлась их основной сферой деятельности. Мусульманская судебная система имела четкую иерархию. Возглавлял ее шейх-ул-ислам, или кази-калян (верховный судья), в некоторые периоды истории Бухарского эмирата являвшийся вторым по значению лицом в государстве после самого правителя, вынужденного с ним считаться [Лессар, 2002, с. 103; Олсуфьев, Панаев, 1899, с. 142] (ср.: [Wolff, 1846, р. 260]). При кази-каляне находился совет из 12 муфтиев – «высокое судилище могущественной и благородной Бухары» [Пославский, 1891, с. 79].
В каждом городе также имелся один кази-калян (назначаемый лично эмиром), которому были подведомственны казии, осуществлявшие правосудие уже на местах – таких было в среднем по пять в каждом бекстве. Оспаривать решения казиев формально мог только сам эмир как «глава правоверных» [Гаевский, 1924, с. 60; Мейендорф, 1975, с. 132, 136; Кун, 1880, с. 229]. Был специальный шариатский судья, рассматривавший воинские преступления – кази-аскер, или кази-орду [Мейендорф, 1975, с. 134]. Казии были официально независимы от беков и даже, по мнению некоторых путешественников, фактически делили с ними власть в соответствующем регионе [Варыгин, 1916, с. 793; Гаевский, 1924, с. 60].
56
Более тяжкий вариант смертной казни для воров – путем перерезывания горла – вероятно, применялся при особых обстоятельствах. Так, согласно донесению первого русского политического агента Н.В. Чарыкова, в августе 1886 г. семерым ворам было перерезано горло в эмирской цитадели [Пирумшоев, 1998, с. 132]. Дело происходило во время мощного народного выступления (восстания Восе), так что, вероятно, такой жестокой казнью даже воров эмир намеревался пресечь какие бы то ни было беспорядки и противоправные деяния в своей столице.
57
При этом даже самые жестокие казни совершались публично, причем народ часто ходил на них как на развлечения – с детьми и едой. Неслучайно публичные казни на базарной площади назывались «тамаша» – точно так же, как народные гулянья и театральные представления [Соловьева, 2002, с. 107–116].
58
Этого чиновника также называли «хозяином ночи», потому что основные свои правоохранительные обязанности он выполнял ночью, тогда как днем эта функция в большей степени реализовывалась раисом [Ханыков, 1844, с. 5].