Проводы

- Ну да. Доменико Гирландайо. Дедушка с внучкой. Люба, чтоб вы только знали, до чего я хочу молодую породистую бабу, типа вас. Серьезно.

- Я тоже серьeзно, - гнула своe Люба. - Вы вообще к себе в гости приглашаете?

Ярошевский вздохнул, отвернулся к морю, разбросал руки по спинке скамейки.

- Сейчас, что ли?

- Почему нет?

- Идeмте.

Он поднялся и, когда Люба поднялась за ним, ловко подхватил еe под талию. Витяня пошла следом, сразу сделавшись ненужной этим двоим.

- Так я и догадывалась, - сказала Люба, обходя квартиру Ярошевского, трогая руками старинную мебель, касаясь кончиками пальцев золоченых рам, проводя по бархату скатерти, - заповедничек.

Ярошевский с самодовольным видом ввинчивал штопор в бутылку крымского Кагора. Устроившаяся в углу дивана Витяня мяла в руках большое красное яблоко. Она боялась, что если откусит, то обольется соком и будет выглядеть в глазах этих двоих смешной, как ребенок. После узнанного и пережитого в последние месяцы, она мучительно не хотела быть ребенком.

- Это что - действительно Врубель? - спросила Люба, всматриваясь в подпись на темном полотне.

- Он самый, - отвечал старик не без самодовольства. - Талантливый был мальчик, а?

- Об-балдеть, - покачала изумленно головой Люба. - A это кто? спрашивала, переходя к другому полотну.

- A это Куинджи.

- Невероятно, - балдела еще больше Люба.

Ярошевский подал вино в бокалах синего стекла.

- Это от матушки осталось. Знойная женщина была. Многих знаменитостей лично знавала. Во время оккупации пришлось продать кое-что. A после оккупации и того больше. Сколько ушло всего, сколько потеряно, вынесено... держа бокал за фигурную ножку, Ярошевский поднeс его к губам. - И тем не менее - заповедничек, как вы изволили выразиться. Я и сам поражаюсь другой раз, как столько сохранилось. Как я сам сохранился!

Он поднялся и вставил в магнитофон кассету с записью Каунта Бейси.

Вино и духовая секция начали слегка покачивать комнатку.

- Музычка - люкс, - заметила Любка Витяне. - Нравится?

Витяня только пожала плечами. Ей у дедушки не нравилось. Всe у него здесь было для неe не старинным, а старым, проеденным шашелем и попахивающим близким концом жизни.

- Брат прислал, - сказал Ярошевский, похлопав магнитофончик. - Игрушка, а?

- Из Штатов? - поинтересовалась гостья.

- Из Aргентины.

- Правильно! - сказала Любка. - Разве у Ярошевского может быть брат в каких-то пошлых штатах?

- О-о, он мог быть где угодно, - отвечал Ярошевский. - Например в газовой камере. Или в крематории. В начале войны он попал в плен, но, выдав себя за украинца, просто чудом каким-то выжил. А после войны женился на одной немке. Вдове.

- Не понимаю, - подала голосок Витяня, - у неe муж убивал русских, а она женилась на... ну, на пленном...

- A что тут не понимать, - Ярошевский подлил вина, - баба верующая. Может, из сострадания, может, вину искупала. За мужа. Она - ничего баба. Морда невыразительная, но фигура - что доктор прописал.

Бейси качал комнатку, как лилипут качает детскую кроватку. Наслаждающаяся этим веселым уютом Любка, присев с бокалом на подоконник, зорким взглядом окидывала ряды книг с меркнущими тиснениями на переплетах, бронзовые статуэтки на комоде, вазы, картины. Ей здесь нравилось.

- Как Бейси? - спрашивал Ярошевский, наблюдая, как Люба покачивает в такт ритму головой.

- Оч-чень, - отвечала та.

- Ты что! Настоящий джас-с. Чтоб ты знала, Ярошевский - большой поклонник. Я вам как-нибудь покажу коллекцию пластинок. Немного, но золото. Сокровище. - Ярошевский цыкал с важным видом знатока и обладателя. Скотт Джоплин, - он загибал пальцы, - Байдербек, Сай Оливер, Джелли Ролл Мортон, Aрмстронг, тот еще, довоенный, настоящий. Ко мне слушать их приходили и Рознер, и Утесов, и Цфасман. Я их всех знал. Рознер вообще Aрмстронга боготворил, что ты!

- A что значит настоящий Aрмстронг? - интересовалась Любочка, чтобы сделать хозяину приятное.

Ярошевский закидывал ногу на ногу:

- Aрмстронг вообще играл настоящий джаз года до тридцатого, тридцать второго. Потом что... - он пренебрежительно щурился, - так, песенки, то-сe. Я свою коллекцию у одного румына купил. Это был еще тот оккупант! У него в Бухаресте был свой ресторан с танцплощадкой. Но потом его демобилизовали. Короче, мужчина попал на фронт. Приехал сюда с патефоном и чемоданом пластинок. Потом смотрит, тут стреляют, пятое-десятое, так он их продал...

- Ярошевский, - почти влюбленно говорила Любка, - что вы здесь делаете, я не знаю. Такие, как вы, уже все свалили.

- A, брось! Куда ехать? Не сегодня завтра Кондрат придeт.

- Раньше сваливать надо было, - сетовала Любка. - Я б такого жениха в жизни не упустила.

- Ты что! Кому я раньше мог сказать, что у меня брат попал в плен! Хлопнули бы как таракана. Ярошевский! Я? Ты-ты. К стенке.

- Ну, а сейчас?

- Мамка, - Ярошевский стягивал Любку с подоконника к себе на колени. Чтоб меня убили, поехали вместе! Гори оно огнeм, я согласен! Вставим там в какой-нибудь музейчик всe это барахло, купим дом с бассейном, и будешь деда ублажать до смерти, а потом найдешь себе какого-нибудь богатого байстрюка, а? Там, - он показал пальцем на потолок, - я тебе все прощу.

- Ну, вы гурман, Ярошевский, - подначивала его Любка, устраиваясь у него на коленях поудобнее и запуская пальцы в его белоснежную шевелюру. - A потянете молодку?

- Люба, я знаю? Я буду стараться.

- Ой, вы-таки рисковый, - в тон старику отвечала Любка.

Витяня лежала на диване и грызла яблоко. Сок тонкой струйкой стекал по щеке на подушку. Ей было скучно.

На смену Бейси приходил Дюк, на смену первой бутылке - вторая. Ярошевский ворковал с Любкой, тоскующая Витяня время от времени звала еe домой. Витяня мешала обоим, но делать с ней было нечего. Наконец, Любка сказала ей: "Ладно, пойдем" - и слезла с колен похотливца.

- Только начался разговор, так вы уходите, - пожалел Ярошевский. - A то еще танцы, то-сe...

- Мы уходим, но я еще вернусь, - успокоила его Любка.

Дверь захлопнулась, и старый соблазнитель остался один на один со своим преклонным возрастом. Хмель обратился ядовитым одиночеством, и на сердце у Ярошевского сделалось так же паршиво, как только что было славно. Он лег на диван. Сложил руки на груди и, закрыв глаза, сказал сам себе: