Страница 46 из 101
«Предрешение» формы правления единоличным актом Керенского подчеркивало все более утверждавшуюся законодательную практику «революционного времени», при которой легальными и легитимными признавались не принципы правопреемства или формального нормотворчества, а принципы «политической целесообразности». Именно этот фактор позднее оценивался многими идеологами Белого движения как одно из главных отличий политико-правовой деятельности Временного правительства (и затем советской власти) от политико-правовых действий белых правительств и правителей, постоянно стремившихся отмечать правопреемственные принципы своего политического курса.
Вообще, споры о соотношении республиканского и монархического принципов правления шли на протяжении всей «русской Смуты» 1917–1922 гг. Правда, после февраля, во время всеобщего «упоения свободой», вопрос о сохранении преемства монархического принципа и об утверждении его Учредительным Собранием отражался, пожалуй, лишь в немногочисленных публикациях в южнорусской кадетской прессе. Например, «Ростовская Речь» (будущий официоз белого Юга) называла Великого Князя Михаила Александровича «верховным вождем борющейся России», когда он сможет «восприять верховную власть» от Учредительного Собрания (4). Из представителей ЦК наиболее последовательно монархический принцип отстаивался Милюковым и академиком С. Ф. Ольденбургом (будущим министром народного просвещения во Временном правительстве). Но кадеты, выражавшие позицию приверженцев «конституционной монархии», очень скоро отказались даже от формального сохранения своих программных положений. На VII съезде партии, прошедшем 25–28 марта в Петрограде, почти безоговорочно было принято решение, зафиксированное еще 13 марта в Постановлении Пленума ЦК: «предложить съезду изменить и. 13 программы партии в том смысле, чтобы вместо парламентской монархии признать необходимость демократической республики» (5).
Примечательна аргументация отказа от монархической традиции, высказанная председателем Юридического Совещания при Временном правительстве, членом ЦК партии Ф. Ф. Кокошкиным. Ссылаясь на свой спор с профессором-историком В. И. Герье, сторонником конституционной монархии, по поводу «13-го пункта», Кокошкин отметил одну принципиально важную для понимания политической сущности т. н. «кадетизма» черту: «монархическая форма правления… есть для нас не цель, а только средство, при помощи которого мы в данный момент рассчитывали наикратчайшим путем приблизиться к осуществлению наших политических идеалов, тех принципов, которые мы кладем в основу нашей программы», и далее: «Вся сила монархии заключается в ее преемственности, в непрерывности традиций, но как раз этой преемственности монархии более нет. Речь могла бы идти не о продолжении существующей монархии, а о ее восстановлении, о реставрации, и никакая партия, которая сколько-нибудь связана с демократическими принципами, не может ставить своей целью реставрацию». «Теперь в России как будто бы нет ни одной партии, которая не была бы республиканской», – вторил докладчику известный философ Н. О. Лосский (6).
Помимо кадетов, за Учредительное Собрание и республиканскую форму правления высказывались также представители 1-го Всероссийского торгово-промышленного съезда, оговаривая при этом, что «Учредительное Собрание должно быть созвано в такой срок, который обеспечит действительное участие в выборах всего населения страны… и не будет влечь за собой последствий, пагубных для дела государственной обороны и народного хозяйства» (7).
Что же касается левых, социалистических партий, то к общепринятому лозунгу «Долой самодержавие» в марте 1917 г. добавился лозунг «Да здравствует Республика», нередко с прилагательным «советская».
Позиции военных, в принципе, не могли расходиться с общепризнанными идеологическими схемами. В лучшем случае следовало оставаться на принципах «непредрешения» и «невмешательства армии в политику». Взгляды самого Корнилова на форму правления в России довольно объективно охарактеризовал член ЦК кадетской партии и министр путей сообщения П. П. Юренев: «Я не мог бы сказать, что он был республиканец, но для него был ясен вред, причиненный России последним представителем династии. Он считал, что с династией покончено раз навсегда. Но когда его спрашивали, а что, если Учредительное Собрание изберет монарха, – он отвечал: я подчинюсь и уйду. Созыв Учредительного Собрания он считал неизбежным и безусловным требованием. В общем, Корнилова можно назвать сторонником демократии из любви к народу; но демократии, ограниченной благоразумием» (8). «Проведя большую часть своей сознательной жизни на окраинах России, в борьбе за ее величие, счастье и славу, ему некогда было размышлять о преимуществах того или иного политического строя. Генерал Корнилов был государстволюбцем, для которого понятие «Россия» имело мистическое, почти божественное значение. Он служил монархии, Романовым – лишь постольку, поскольку царь олицетворял для него идею Великой России» – так писал о своем командире князь Ухтомский (9).
Преждевременное единоличное решение Керенского относительно формы правления провоцировало явочное, «фактическое» правотворчество в области форм государственного устройства. Работавшая в Екатеринодаре в сентябре 1917 г. Юго-Восточная конференция (в составе делегаций от южнорусских казачьих войск и «вольных народов степей и гор Северного Кавказа») заявила о переходе к федеративному устройству будущей России. «Упрекнув Временное Правительство в присвоении не принадлежащих ему прав, конференция тут же объявила от имени казачества (конечно, тоже без полномочия на это), что оно (казачество) мыслит Россию «единой, неделимой федеративной республикой» (10). Вслед за провозглашением федерации 5 октября кубанская Войсковая Рада учредила структуры краевого самоуправления («Временные положения о высших органах власти на Кубани») и заявила о своих суверенных политических и экономических правах на землю, недра в крае, на осуществление социально-культурной деятельности, проведение земельной и продовольственной политики. Временное правительство не признавало правомочными решения Рады, требуя их отмены, хотя последняя и утверждала эти «положения» как «временные», до созыва Всероссийского Учредительного Собрания.
Таким образом, начинался «парад суверенитетов», ставший закономерной реакцией на слабость центральной власти. А после захвата власти большевиками сепаратизм окраин бывшей Империи и распад единого государственного пространства еще более усугубился.
Еще одним решением, также нарушавшим правопреемственность от дофевральской системы, стало постановление Временного правительства (в связи с предстоящими выборами в Учредительное Собрание, от 6 октября 1917 г.) о роспуске IV Государственной Думы и прекращении полномочий выборных членов Государственного Совета. Хотя формально ликвидировались полномочия Государственной Думы, уже истекшие в сентябре 1917 г., но одновременно с этим должен был прекратить легальную работу Временный Комитет Государственной Думы. Так упразднялся один из существенных элементов прежней системы, не только ставший своеобразным «передатчиком власти» от Думы к Временному правительству, но и, в той или иной форме, претендовавший на осуществление реальной власти. По оценке бывшего главы Русского народного Союза имени Михаила Архангела, члена Думы В. М. Пуришкевича, «худо ли, хорошо ли была избрана Государственная Дума, пережившая мартовский переворот 1917 года и сама принимавшая в нем участие, но как-никак она все же имела за собой народные выборы, выражала народную волю и с честью и достоинством делала это в тяжелые годы войны». «Грубейший государственный переворот» Керенского упразднил Государственную Думу как «единственное оставшееся государственное учреждение, законно и по известным правилам избранное всеми губерниями и областями государства» (11).
Значение Временного Комитета Думы нельзя недооценивать. Его «частные совещания» после февраля и до августа 1917 г. играли роль своеобразных индикаторов, отражавших политические настроения целого ряда влиятельных групп и отдельных политиков, не входивших в структуры Временного правительства и советской вертикали. Родзянко как председатель Комитета уже с марта 1917 г. стремился подчеркнуть значение руководимой им структуры и даже добился от кн. Г. Е. Львова обещания возобновить сессию Государственной Думы 27 апреля, в 11-ю годовщину «рождения российского парламентаризма». Ряд депутатов высказывали предложения о возобновлении работы Думы в качестве «регулярно действующего народного представительства». Подобный вариант придавал бы власти Временного правительства определенную легитимность. Одним из наиболее убежденных сторонников сохранения властного статуса за думскими структурами был Н. В. Савич. В своих «Воспоминаниях» он подчеркивал важность восстановления полномочий Думы, опиравшейся на свой авторитет «народного избрания», и приводил истолкование акта об отречении Николая II в пользу создания в России «чисто парламентарной формы правления» (12).