Страница 13 из 24
Видела один раз, как вокруг одной дамы, которая занимает высокий пост, вьются эти молодые и борзые. Как она сидит, закинув ногу на ногу, курит, держа свою длинную сигаретку, и говорит: «О, нет. Кажется, сейчас упадет пепел». И тогда все бросаются врассыпную по офису, чтобы принести пепельницу. Карьеристы подставляют ладонь. А она запускает свои когтистые пальцы в их шевелюры и чешет за ухом. Самое популярное выражение в этом офисе: «Елена Валерьевна, это я придумал!»
И вот в прошлом году мы снимали под Псковом. В выходные поехали на экскурсию в монастырь, и там я вдруг поняла, что нашла то самое место, где хотела бы покреститься. Потому что ко мне подошел монах и обратился по имени. Сначала я подумала, что знаю эти штучки, наверное, услышал, как ко мне кто-то обращался из группы. Но он сказал, что знает, о чем я думаю, и что по именам они здесь называют только тех, кого ждали.
Я сказала Люде, директору съемочной группы, что хочу креститься только здесь. И лучше вот этого числа, мы в этот день не снимаем. Я же второй режиссер и знаю график. Поставила ей задачу, как директору. И еще важно: чтобы я крестилась одна, без коллектива в ночных сорочках. В нашей съемочной группе была местная жительница Анна Маратовна, которая помогала с организацией съемок. Она знала местного батюшку, договорилась с ним обо всем, и мне назначили время. По правилам я должна была прийти утром в церковь, отстоять службу, исповедоваться, днем ничего не есть и думать о хорошем, а уже потом участвовать в таинстве. И мне нужно было утром сказать батюшке, что я – это я, та самая, которую он сегодня крестит, потому что в другой день я не могу.
Люда, которая была отмечена мною как лучшая кандидатура крестной матери в нашей съемочной группе, забрала меня утром на машине, и мы поехали вместе к Богу. Захожу в церковь, идет служба. Я стою. Потом начинается исповедь. Люди – в очередь, подходят к батюшке, он их наклоняет головой, покрывает, склоняется сам близко, и человек рассказывает грехи. А батюшка их отпускает, крестит голову. Насколько я успела заметить, есть другой вариант исповедания, когда ты записываешь грехи, отдаешь батюшке листочек и он это читает. В какой-то момент к батюшке подошел человек с листом формата А4, исписанным с двух сторон. Батюшка все прочитал и сказал: «Александр, ну что же такое, мы же с вами договаривались…»
И вот Александр уходит, наступает мой черед, и вдруг в моей душе начинается замешательство на тему, а как я скажу, что я – это я? Что я именно та самая, которую он будет крестить? Как дать знать, что я блатная? Потому что мне Анна Маратовна сказала четко, что надо ему сообщить. А как – не сказала. И пока я это все думаю, то медленно подхожу к батюшке на исповедь, ноги ватные, в голове путаются мысли, бьется кровь, и как быть, и что делать, и вообще, черт, как же ему дать понять, что я – это я, черт! нельзя же тут говорить черт, а в этот момент мою голову уже наклоняют, покрывают, батюшка наклоняется ко мне близко, и я сдавленным голосом говорю ему: «Я от Анны Маратовны».
20 дек. 2008 г
У нас с мамой была зеленая пластинка Юрия Антонова, и мы с ней жили в городе Рубцовске Алтайского края. Это было, наверное, хорошее время. Мама начинающий врач, папа где-то пьет, а я маленькая с белобрысой башкой. Мама оставляла меня одну, когда ее вызывали ночью в роддом, и боялась, что я проснусь, а дома никого. Один раз я проснулась и орала так, что соседи вызвали маму срочно обратно домой. Она приходила и всегда сильно пахла больницей. Моя мама ужасный человек и не любит меня вообще. Она поднимала в садик рано утром под гимн Советского Союза. Я не хотела страшно, а она говорила: «Алеся, прекрати! Что ты как маленькая?» И когда я ее просила принести ребеночка из роддома понянчиться на один вечер, то никогда не приносила. Это же так просто: взяла бы вечером любого ребеночка, принесла, я бы его в пеленочки заворачивала, играла, а утром бы она вернула его обратно и никто бы ничего не заметил. Я бы его даже не поцарапала.
У нас с мамой была зеленая пластинка Юрия Антонова. Мама включала ее, отворачивалась и якобы смотрела в окно, чтобы я не видела, как она плачет. За окном был частый сектор, шел дым из труб. Окна в квартире всегда покрывались льдом изнутри, из них дуло. А Юрий Антонов пел свои прекрасные песни, он был очень популярным исполнителем эстрады. Он был недостижимым, недосягаемым. Где-то там далеко и весь в огнях сцены. А мама работала в роддоме города Рубцовска и выбирала, что купить на обед: пирожок с капустой или капусту без пирожка.
В этом году я снимала новогоднюю программу, где Юрий Антонов пел одну песню с той зеленой пластинки. Мама как раз приехала, потому что я сильно болела и нужно было ставить уколы. Мама знает, как я не люблю уколы и страшно их боюсь. Но она все равно их ставила и говорила: «Алеся, прекрати! Что ты как маленькая?!» Я прятала шприцы, ампулы, и мама не верила, что мне 28 лет.
К сожалению, это очень несолидно – приводить маму на съемочную площадку. Так не принято. У нас все на съемочной площадке были солидные и всегда вели себя так, будто им без разницы, кого снимать. Тем более, мама сама не хотела идти. Она боялась, что там все из Москвы, а она как эта.
Она сидела за режиссерскими мониторами и смотрела, как я говорю: «А сейчас внимание! Приготовились! Камеры! И начали!» И Юрий Антонов начинал. Я говорю: «Стоп!» И он прекращал. А потом опять: «Начали!»– и он пел. И так весь день. Мама к концу уже освоилась и пританцовывала на стуле, раскачивала головой и подпевала. А в конце все плюнули на то, что они солидные люди и побежали фотографироваться с Юрием Антоновым. Он уже уходил, потому что со всеми сфотографировался, а я толкала маму из другого конца павильона и шипела ей на ухо: «Мама, прекрати! Что ты как маленькая?!» И было все равно, кто и что подумает. Потому что это моя мама. У меня мама ростом 156 и вся круглая. Когда я обнимаю маму, то кладу голову на ее макушку.
Фотография получилась просто прекрасная. Мама стоит с совершенно неестественным выражением лица и подпирает Юрия Антонова своей большой грудью. Когда мама берет младенцев, то даже не держит их, а просто кладет себе на грудь, и они не кричат, а начинают водить глазами и соображать, что происходит. Мама на фотографии стоит с таким лицом, с которым она один раз висела на доске почета на городской площади. Немножко торжественная, стесняющая, с видом «что вы, не стоит, я ничего такого не сделала, спасибо вам, но не надо, я не хотела, просто так получилось, есть люди намного лучше меня, вот, например, Валентина Михайловна тридцать лет проработала в роддоме».
Но я-то ее знаю. Я-то видела, с каким лицом она может быть. Как она может запросто поднять человека в детский сад под гимн Советского Союза или засадить ему укол. За то время, пока мы живем в разных городах, мама научилась проверять мою жизнь по телефону двумя вопросами.
1. У тебя есть деньги?
2. Ты не беременна?
Мама, я не беременна, и у меня есть деньги. И у меня все хорошо! Я тебя люблю сильно-сильно. Ты стоишь на фотографии с Юрием Антоновым, и он понятия не имеет, что ты за человек. И как ты слушала его зеленую пластинку в городе Рубцовске. И как мы туго жили. И как ты с сожалением сказала после съемочного дня: «Какой же он уже не молодой!» И как я с сожалением подумала, глядя на тебя, то, чего никогда не скажу.
22 дек. 2005 г
Не знаю, как вы, а лично я заканчиваю этот год. Его больше нет. Все!
Я много чего успела. Например, сделала ремонт. Если бы я заранее знала, что такое ремонт, то взорвала бы квартиру сразу. Если бы у моего подъезда в то время появился принц на белом коне, конь бы стоял на коленях, а принц бы стоял на коленях на коне, если бы они оба были усыпаны подарками и цветами, сверкали, как новые, а принц протягивал бы огромную копченую баранью ногу (пожрать я не дура), я бы подошла к нему и сказала: «Поверишь, нет, не до тебя сейчас вообще». Я выбирала каждую вещь, собирала все по одной штучке, искала детальки. Название моих розеток звучит как имя итальянского принца, а пол звучит как стихотворение «Копченый Дуб, Белое Масло, Ручная Работа». Всевозможные рабочие доводили меня до полного исступления. К окончанию ремонта я заканчивала любой разговор фразой «И не бесите больше!» Плинтуса приезжали не те, краска не вовремя, мебель не того цвета, техника ломалась, вешальщики штор терялись навсегда, хотя звонили вот только что от подъезда, паркетный мастер ломал обе руки прямо у дверей квартиры на моих же глазах. Даже клей назывался «Ебаил». Только однажды позвонили прекрасные люди из компании «Мир плитки» (хочу вспомнить их отдельно) и сказали: «Здравствуйте! Вы же на пятнадцатое число доставочку заказывали?» – «Да! На пятнадцатое!» – «Так мы едем. Вы же к трем нас ждете?» – «Да! К трем!» – «Так мы не опоздаем. У вас же такая-то плитка и такой-то артикул?» – «Да! Такая-то плитка и такой-то артикул!» – «Так мы это и везем. Да уже и подъехали практически!» – «Вот надо же! Какие вы хорошие! Ничего не перепутали и везете все точно в срок. Мечта! Почему нельзя всегда так?! Почему люди в массе своей безалаберные и безответственные? Почему они даже за деньги не хотят выполнять свою работу?» – «Только давайте адресочек сверим, – говорят мне прекрасные люди. – Значит, город Балашиха…» Я помолчала-помолчала на своем Речном вокзале… и говорю: «Хрен с вами. Везите в Балашиху».