Страница 26 из 70
— Я на него не могу обижаться, Бенно, так как Бройеру я очень многим обязан. Когда я был еще студентом юридического факультета…
— Из-за участия в крупном хищении, — перебил его Хонигман и снова занялся едой.
Горица от удивления даже потерял на какое-то время дар речи. Однако, взяв себя в руки, он равнодушно пожал плечами, прекрасно понимая, что Хонигман, прежде чем с кем-то начать сотрудничать, в первую очередь наводит о своем компаньоне самые подробные справки.
— В последующие годы я переменил много различных профессий, — продолжал Горица, — и со временем обнаружил в самом себе талант детектива, специализирующегося на собирании вещественных доказательств в делах о разводах.
Хонигман лишь краем уха слушал собеседника, продолжая с аппетитом уничтожать принесенное официантом мясо. Ни единым словом он не обмолвился о том, что хорошо знал, как Горица выполнял поставленные перед ним задания: сначала он лично компрометировал ту или иную почтенную даму, а затем передавал в руки супруга, желающего развестись со своей женой, весь компрометирующий материал.
— Я, разумеется, был очень рад, — сказал Горица, — переходу на работу в спецслужбу.
— Уж не хотите ли вы сказать, что своими специальными знаниями и навыками вы обязаны криминальному директору Бройеру?
— Так оно и есть, — заверил его Горица.
— То, что вы чувствуете себя обязанным ему, делает вам честь, Фред! Однако, несмотря ни на что, Бройер не может помешать вам оказать услугу другу, попавшему в затруднительное положение! А чтобы избежать каких бы то ни было конфликтов с вашей спецслужбой, предложите Бройеру вариант, по которому вы чисто формально выйдете на время из его штата. Таким образом, вы будете чувствовать себя свободным, а Бройер официально не будет иметь к вам никакого отношения и, следовательно, не будет нести за вас никакой ответственности! Со временем вы настолько привыкнете к своему независимому статусу, что захотите сохранить его и впредь!
— Звучит это заманчиво, — задумчиво проговорил Горица, изучающе глядя на своего собеседника. — Я только хочу спросить вас, Бенно, какую цель вы преследуете?
— Об этом я вам сейчас скажу. Если мы допустим утечку информации о создании нового, ослепляющего оружия, то вовсе не можем быть уверены в том, что фотокопии документации не уйдут за океан! Бройер, как я предполагаю, наверняка имеет прямой выход на Федеральное бюро расследования! А ФБР не что иное, как спящий колосс, которому мы не всегда и не во всем доверяем, даже тогда, когда сами оказываем ему помощь.
Горица задумчиво посмотрел на Хонигмана.
— Как только я узнаю подробности об инциденте, случившемся с Дитером Хойслером, я еще раз подумаю над вашим предложением!
«А ведь я ослеп!» От одной этой мысли горло у Хойслера перехватило, а грудь сдавило какой-то неимоверной тяжестью. «Ослеп, совсем ослеп! И никто уже не сможет мне помочь!..»
Узость больничной палаты он чувствовал физически, а тишина действовала на него удручающе. Еще хуже ему было от сознания того, что он здесь находится не один, а есть еще кто-то, кто сидит и следит за ним. Этот невидимый вел себя так, будто его здесь нет, но на самом деле он внимательно наблюдал за Хойслером. Мог ли Дитер подумать когда-нибудь, что у него появится мысль о самоубийстве?
— Кто вы такой? Вы же здесь — я чувствую это! Почему вы не отвечаете?!
Но ему так никто и не ответил. Вокруг была тишина.
С момента неудачного проведения операции прошло четыре дня. Последним зрительным воспоминанием для него были деньги, которые он вынул из сейфа, и белая ослепительная вспышка, после которой наступила полная темнота. С той минуты для него началась сплошная ночь.
Вспоминая все детали той ночи, Хойслер припомнил, что он услышал за своей спиной какой-то шорох, а затем раздался хлопок… Выстрел — и в тот же миг удар по голове… Когда он пришел в сознание, то почувствовал, что лежит на кровати. Пахло лекарствами. Он нащупал две повязки — на голове и на глазах. Двое суток он провел в нервном ожидании и неуверенности: поврежден у него зрительный нерв или не поврежден?..
Его размышления прервал какой-то шорох. Хойслер уже научился ощущать окружающую его обстановку по звукам.
— Здесь есть кто-нибудь?.. — спросил он.
Однако никто не отозвался, лишь только ветер пошевелил створку окна. Хойслер почувствовал прохладное дуновение.
На третьи сутки он уже не стал ждать обхода врачей и сам сорвал повязку с глаз. Однако он ничего не увидел, ни малейшего проблеска, кругом одна темень. Испуганные сестры забинтовали его снова. Неужели он навсегда останется слепым?..
Хойслер подумал о Гундуле: что теперь с ней будет? Станет ли она всю жизнь возиться со слепым? От одной мысли о том, что он никогда не увидит собственного ребенка, у него на глазах появились слезы.
В коридоре послышались шаги, и в палату вошла старшая сестра. Она оперлась о спинку кровати и наклонилась над ним. На него повеяло запахом ментола. От старшей сестры всегда пахло ментолом: она сосала ментоловые карамельки.
— Как вы себя чувствуете, господин Хойслер?
— Скверно! Кто тут возле меня все время околачивается?
— Никого. Почему вы так решили?
— Я же слышу, я чувствую это! Тут кто-то есть: он постоянно наблюдает за мной!
— Это вас подводят нервы! Хотите холодного чая с лимоном?
— Лучше принесите мне виски!
— Очень сожалею, но алкоголь вам противопоказан, — холодно ответила старшая сестра и тут же сообщила: — К вам пришли — какой-то господин из полиции! — Тут она перешла на шепот и заговорщически спросила: — А может, мне отослать его?
Хойслер сразу же вспомнил инспектора уголовной полиции. Инспектору шел шестьдесят третий год, и он готовился уйти на пенсию.
Хойслер поинтересовался тем, как он выглядит, и услышал в ответ: среднего роста, полноват, с темными волосами. Инспектор сказал, что в Люнебургской пустоши ничего особенного не случилось и пенсия у Дитера будет вполне приличная, так как ему зачтут годы, которые он служил в гестапо.
— Нет, не отсылайте его, сестра, — попросил Хойслер.
«Может быть, удастся узнать что-то новое?..» — подумал он.
Хотя Хойслер был признан вменяемым и, следовательно, должен был понести соответствующее наказание за совершенное преступление, однако местный прокурор добился того, чтобы его побыстрее перевели в психиатрическую клинику. Более того, прокурор утверждал, что он якобы лично присутствовал при очередном приступе буйного помешательства у Хойслера. Правда, все это произошло уже после того, как он узнал кое-какие подробности о положении Хойслера.
— Я инспектор Нойман! — проговорил вошедший в палату и, присев на табурет возле кровати, коснулся руки больного, лежавшей на одеяле.
— Чего вы от меня хотите? Я отказываюсь давать какие бы то ни было показания!
— Очень жаль! — проговорил Нойман. — Ведь я хотел посвятить все свое время расследованию столь интересного случая! Между нами говоря, господин Хойслер, я нащупал кое-какие связи! К тому же мой визит к вам носит скорее личный, чем служебный характер!
— Вы шутите?
— Сейчас не до шуток! По указанию министра внутренних дел все материалы следствия по этому делу переданы в бундесвер!
При этих словах Хойслер почувствовал облегчение. Это означало, что «МАД» предпримет все необходимые меры, чтобы замолчать этот инцидент.
— Видите ли, господин камерад, — деликатно кашлянул Нойман, — могу я вас так называть?
Хойслер не стал возражать, а криминальный инспектор тем временем продолжал:
— Я пришел к вам просто немного поболтать. Хотите закурить?
— Да, конечно.
Нойман дал Хойслеру сигарету и помог прикурить. Больной жадно затянулся. Курение было одним из немногих удовольствий жизни, оставшихся ему теперь.
— Возможно, что кое-что из сказанного мною сейчас впоследствии пригодится вам во время разбирательства, — сказал Нойман. — Я был на фабрике «Лорхер и Зайдельбах».