В пасти Дракона

Мало-помалу рассеявшиеся по стране золотоискатели удостоверяли неистощимые богатства её. Найдены были не только золотые россыпи, но и жилы золотоносного кварца. Чудовищной величины самородки попадались в руки смельчаков. И все эти находки были делом случая, потому что о правильных изысканиях и речи не могло быть.

Одно было ясно: Маньчжурия действительно золотое поле, где добывание драгоценного металла особенного труда не составляло, следовало только правильно поставить дело.

Таким образом, Кочеров до известной степени был нрав, говоря, что «китайское нашествие» не могло быть особенно страшным для русских людей. По сути, происходил своего рода обмен. Китайцы за то, что выбрали бы личным трудом, заплатили бы неистощимыми богатствами огромного края, и таким образом ни одна из сторон не осталась бы в накладе...

Происходил бы обмен, основанный исключительно на экономических началах.

Кочеров долго ещё развивал свои соображения на эту тему; он так увлёкся, что даже не заметил, как слегка начала позёвывать молодёжь, которой все приведённые рассуждения о будущем не могли не казаться скучными.

Всё золото Маньчжурии интересовало молодых людей в эти мгновения гораздо меньше, чем те золотые грёзы, которые в массе воздушных замков роились перед ними.

Едва Василий Иванович закончил обсуждение маньчжурского вопроса, как Шатов и Лена с Уинг-Ти, а за ними и Зинченко были уже на палубе парохода. Со стариком Кочеровым остались только сын, которого, как человека коммерческого, все отцовские соображения и интересовали, и развлекали, да невестка, не желавшая даже на миг оставить мужа одного.

Если бы не китайские трупы, которых несли волны Амура в беспредельное море, трудно было бы и думать, что так ещё недавно на берегах этой реки гремел военный гром. Об этой ещё недавней грозе, казалось, все теперь позабыли...

На палубе раздавались шутки и смех, гомон, вовсе не соответствовавший тому настроению, которое, казалось бы, должны были вызывать воспоминания о недавних разыгравшихся здесь событиях.

Из уст в уста передавалось множество анекдотов, чрезвычайно верно характеризовавших недавно пережитое.

Героями всех рассказов явились казаки.

— Слышали, как Монголию-то покоряли? — весело говорил кто-то из пассажиров. — И туда ведь они забрались.

— Кто?

— Казачки наши...

— И покорили?

— За милую душу! Прилетели... раз, два и готово... Монголия покорена.

— Но там, кажется, всё тихо было!

— А им, казачкам-то, какое дело?

— И много их ходило?

— Трое!

Громкий смех был ответом на это заявление. Его сочли шуткой и, пожалуй, даже при существующем положении дел не совсем удачной. Между тем, то, что сообщил весёлый рассказчик, было вовсе не шуткой, а действительностью, получившей в своё время официальное подтверждение.

Трое молодцов из станицы вблизи пограничной черты с Монголией подвыпили и задумали прославить себя таким же подвигом, каким во времена оны прославил себя Ермак Тимофеевич.

Недолго думая, горячие головы вскочили на своих степняков и марш за границу. В первом же селении они потребовали к себе старейшину и объявили, что так как теперь война, то по праву завоевателей они всю эту область объявляют присоединённой к России. Видно, не сладко жилось сельчанам под китайской властью. Едва только по деревне прошёл слух о словах казаков, монголы сейчас же прогнали своё китайское начальство и даже предлагали казакам принять всё казённое имущество. Но тем не было времени возиться. Они помчались дальше, то же самое проделали ещё в нескольких селениях, а когда винный угар прошёл, очень довольные собой и своими подвигами явились обратно и доложили по начальству, что «Монголия-де ими покорена».

Однако из доклада вышло вовсе не то, что они ожидали. Никакой награды удальцы не получили, а попали под суд...

Как бы то ни было, а рассказ о покорении Монголии тремя казаками быстро разнёсся повсюду, вызывая смех и одобрение.

Шатов, прислушивавшийся к разговору, тоже улыбнулся не раз.

— Вот, Лена, — сказал он. — Слышишь, как хорошо смеются теперь? А давно ли миновало время, когда вот здесь, на этих берегах, многим не до смеху было?..

— Всякое несчастье забывается, когда блеснёт солнышко! — ответила девушка.

Николай Иванович с улыбкой взглянул на неё:

— Да ты у меня философ!

— Какая же тут философия? Просто сама жизнь даст нам готовые формулы, и приходится только принимать их как неопровержимые истины.

— Опять мудрое изречение... Боюсь, не изучала ли ты под руководством своего китайского друга Конфуция?

Тень грусти пробежала по лицу Лены:

— Бедный Вань-Цзы! Совсем не такой участи заслуживал он... Ужасная смерть!

— Что поделать! И мне жаль его, хотя я его видел только в последние минуты. А ты... ты, Лена, как относилась к нему?

Девушка на мгновение смешалась.

— Вань-Цзы всегда был добр ко мне. Это был человек, какие редкость в наше время. Мы должны сохранить память о нём...

Взор Шатова затуманился:

— А ты искренна, Лена?

— Да, а что? — изумлённо спросила девушка, услышав в голосе жениха некие особенные, не бывавшие до того нотки.

Шатов смешался:

— Так, ничего... Мне показалось, что не одна только благодарность заставляет тебя так сердечно вспоминать об этом китайце.

Лена нахмурилась:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. В тебе заговорила ревность. Но для неё нет причин. Да, я скажу откровенно, несчастный Вань-Цзы раз или два говорил мне о своей любви, но эта любовь его была чиста, свята, и он своей смертью, ужасной смертью, ничем не заслуженной, и подтвердил возвышенность своих чувств... Разве этого не довольно? Разве эта смерть не явное доказательство чистоты его души? Я, по крайней мере, пока жива, всегда буду вспоминать его как лучшего друга...

В голосе девушки слышалось волнение, даже — слёзы. Шатов почувствовал, что своим ни на чём не основанном упрёком он ужасно оскорбил невесту.

— Прости меня, Лена! — сказал он, беря её за руку. — Я верю, что Вань-Цзы был человек особенный, но мы все слишком обыкновенные люди, и нам ничто человеческое не чуждо. Помянем же его добрым словом и не станем более вспоминать о том, что было и прошло...

— Не будем, — согласилась Лена.

— Вот и хорошо! Стало быть, мир?.. К чему нам, в самом деле, вспоминать о себе лично, когда мы находились перед лицом величайших событий... Мне так и представляется этот ужасный, свирепый дракон, это никогда не существовавшее мистическое чудовище, как олицетворение всего китайского народа. Могуч с виду этот дракон, и вот на своих бесчисленных врагов он раскрыл свою пасть. Кто был из этих врагов поближе, оказался в этой пасти. Но пасть не сомкнулась, потому что мощный, страшный дракон бессилен и кроток по самой своей сущности. Враги его заставили сомкнуть пасть, и теперь с виду всё как будто кончилось, попавшиеся в пасть вырвались из неё, а всё, что будет дальше, это уже дело будущего... Кто же может знать будущее? Да и зачем знать сто, когда существует прекрасное настоящее! Мы же счастливы. Так?

— Да! — отвечала Лена.

— Тогда будем жить настоящим, благодаря Бога за то, что Он помог нам благополучно пережить ужасное прошлое...

Шатов замолчал, молчала и Лена. Её взгляд скользил то по берегам реки, то по палубе парохода. Невольно останавливался он на Зинченко и Уинг-Ти. Молодец-казак выглядел очень важным, так что даже несколько свысока говорил со своей будущей! подругой жизни; та слушала его с подобострастным вниманием.

Однако лица обоих доказывали, что они тоже счастливы...

Лена вздохнула:

— Да, счастливы теперь, постараемся же быть счастливыми и в будущем! А что прошло, то уже быльём поросло...

На пароходе засуетились...

Был уже близко Благовещенск.

LXI

ЭПИЛОГ

ыстро несётся в неведомую даль грядущего всё поглощающее в своём бесшумном полёте время. «Минуют дни, минуют ночи», как сказал вдохновенный поэт. Каждый и каждая из них что-нибудь да уносят, каждый и каждая из следующих что-нибудь да приносят. События сменяются так быстро, что ошеломлённый мир чаще оказывается не в состоянии осмыслить сущность их и в своей слепоте впадает в самые прискорбные ошибки, за которые потом приходится расплачиваться десятками лет упорного труда и нравственного напряжения.