Страница 24 из 42
Невыносимая боль стиснула грудь Милодары. Пламя свечки заплясало, засеребрилось перед глазами. Повеяло на нее странным запахом… Все вокруг потемнело…
— Милодара! Девочка, да что ты? — завизжала тетка, но Милодара этого уже не слышала.
Вскочила Добрава на ноги и с ужасом смотрела на тело племянницы, распростертое на полу.
Свадьба не то чтоб недалеко была, а уж на порог взошла да в сенях показалась. Давно обо всем было сговорено промеж Ходоты и дядьки с теткой, и о приданом хорошем речь шла, и о красоте и покорности невесты. Сама Милодара к жениху не выходила, обычай не позволял, и только слушала, как тетка Добрава восхваляет мудрость и зажиточность Ходоты. Иной бы и позарился на обильное приданое, что давал за Милодарой кузнец Силан, восхитился утварью домашней, холстинами без счету, сундуками затейливыми, собственноручно старым кузнецом коваными, подушками пуховыми да одеялами беличьими.
Да только втрое больше было всякого добра у Ходоты, и будь живы его мать да отец, непременно воспротивились бы, чтоб сын этакую бесприданницу в дом вводил.
Но никто не стоял над Ходотой, никто не противился его выбору. Приготавливал он в доме палаты для будущей жены, каменья самоцветые в шкатулки складывал, шубы куньи да лисьи выбирал. Все представлял себе, как заиграет необычайная красота Милодары, когда она хозяйкой войдет в его богатые хоромы.
Гордым соколом прогуливался Ходота по лавкам с товарами, нетерпение еле сдерживал. Когда ж лебедушка белая наконец на постель к нему взойдет, ночи его длинные, мучительные скрасит?
Тяжко спалось Ходоте в последние ночки неженатые. Засыпал с трудом, просыпался без причины, затемно, а в промежутке грезилось ему нехорошее. Будто плачут где-то женщины, громко, надрывно, как близкого и любимого оплакивают. Плачут рядом, так что сердце от муки разрывается, но разглядеть их нельзя. Кругом все черным-черно, дымно так, что аж горло дерет, и бродит Ходота словно старик безглазый, тыкается в чаду, чтоб найти тех, кто плачет, а найти никак не получается.
Это все оттого, что непомерно долго один живу, толковал свои сны Ходота. Истосковался по хозяюшке, по деткам, по радостям домашним. По ком стонут плакательщицы? Да по жизни моей бесплодной, бесталанной… До седого волоса в бороде дожил, а главного постичь не сумел. Не в закромах счастье, и не в сундуках, добром набитых, а тепле и благости домашнего очага, что дарует его созидательница и охранительница женщина.
В день свадьбы набежало-наехало к кузнецу Силану столько народу, что не протолкнуться было в горницах. Подружки веселые прискакали, сестрицы мужние собрались. Только и слышны были песни звонкие да хохот девичий, заливистый. Каждой лестно побыть в доме с невестой, за рукавчик пышный на счастье подержаться, поясками расшитыми полюбоваться. Всем ведомо, что ежели увидишь первой невесту в полном свадебном облачении, то скорехонько замуж выскочишь. И потому толпились хохотушки у дверей горницы, где одевали Милодару, и толкали друг друга острыми локотками, гадая, как далеко поезд жениховский и кто с ним дружками приедет.
Длинную белую рубаху с голубыми и красными полосками на рукавах разложили на лавке перед Милодарой, сарафан красный, весенними цветами по подолу вышитый. Тетка Добрава известная мастерица, сама корпела над свадебным нарядом племянницы, глаза по вечерам портила. На деревянном блюде поблескивали серебряные монетки, нанизанные в ряд. Обовьют мониста лилейную шейку невесты и будут позвякивать при каждом ее шаге, смущая безусых отроков.
Сама не своя от волнения металась тетка Добрава по горнице. Все ли успели, все ли сделали? Сраму потом не оберешься перед добрыми соседями, если что не так пойдет. Ходота простит, не заметит, а кумушки длинноязыкие все косточки перемоют, коли хмельного меда кому не хватит или курник мал покажется. Скажут, не выдала Добрава достойно племянницу замуж, а с рук спихнула. А кто как не она Милодаре мать родную заменила и в лепешку расшибиться для нее готова? Все чин-чином на ее свадьбе будет, гостям на погляд, подружкам на зависть. Только сама невестушка очнулась бы, показала б глазки свои ясные, поплакала бы для приличия… Так нет же, стоит как каменная, лицо тусклое, безжизненное, по родному дому не убивается, по девичьей жизни вольготной не сокрушается. Непристойно девке так себя вести. Белава с Веселинкой все глаза себе проплакали, с матушкой да батюшкой расставаючись, у этой же ни одна ресничка не дрогнет.
Неспокойно было на душе у Добравы. Сейчас тиха Милодара. Не дерзит, не прекословит. Ручки для рубашки послушно подымает, под гребенку головку подставляет. Хорошо оно хорошо, но лишь бы штуку какую потом не выкинула, когда жених с дружками подъедет да венчаться повезет. Опозорит на весь город, и глазом не моргнет.
Но напрасно волновалась тетка Добрава. Знала Милодара, что не сбежать ей ни по дороге в церковь, ни на пиру. Когда подкатил Ходота с дружками к воротам, сидела Милодара, причесанная и снаряженная, на лавке, крытой куньими шубами. По обе стороны сидели сестрицы, у каждой в руках по блюду, завязанному платками вниз. Милодара лишь мельком глянула, что на Белавином блюде. Две ложки да краюха хлеба. На руки Веселинки она и смотреть не стала. Без разницы, без радости, как ее мужу продавать будут, что с него требовать. Быстрей бы закончилось все. Силушки нет терпеть.
А терпеть приходилось многое. Шутки-прибаутки, тетка Добрава, сидит важная, краснощекая… дядька от гордости лопается… свечки зажженные, что горят и не гаснут, глаза Ходоты, ополоумевшего от счастья, хмель и зерно, сыплющиеся с небес, крики гостей… Ничего не видела Милодара. Куда ее ведут, зачем, кто держит ее за руку… В церкви темно, ладан в золотых курильницах возносится к небу, и голове от него тяжело и больно становится…
Смутно слышала Милодара, как на их с Ходотой союз легло божье благословение. Вывели ее из церкви, посадили в свадебный поезд мужу под бочок и повезли пировать. На подходе к хоромам дернул Милодару кто-то за рукав, и она пошатнулась, чуть не упала, но Ходота крепко прижал ее к себе, так что дышать трудно стало, и удержал. На миг крошечный заглянула она в его глаза и сама испугалась ненависти, что вспыхнула над нею. А вместе с ненавистью всколыхнулась и сила. Давно не чуяла ее Милодара, с тех самых пор, когда узнала, что уехал ее ненаглядный Горислав к диким вятичам. Думала, что не почувствует больше, как наливаются тяжестью кончики пальцев, как сочится сквозь них сила, перед которой не устоять ни зверю, ни человеку. Нет и не может быть для нее страха… Те должны бояться, кто идет наперекор ее воле…
Шумно и весело было на пиру. Кубки никогда не пустели, потому что слуги выносили из бездонных кладовых Ходоты все новые и новые бочонки браги. Молодых осыпали непристойными шутками, от которых краснели даже замужние тетки, но на бледном лице Милодары не заалело и крошечного пятнышка. Ходота голодными глазами взирал на жареную курицу перед собой. Милодара ощущала его голод и смятение. Есть пока было нельзя, и не разберешь, чего сильнее хотелось молодому мужу — уединиться в палатах с красавицей женой или вгрызться в сочный куриный бок.
Милодара была неголодна, и нетерпение Ходоты ее забавляло. Сила вызревала в ней, даруя сладостное долгожданное ощущение власти. Она знала, что не оплошает, и потому потешалась над Ходотой, который торопил время, приближаясь, неведомо для себя, к роковому…
На свадебный стол выставили курник, и промеж гостей зашептали, что молодая жена захотела спать. Ходота встал, Милодара поднялась вслед за ним, и под напутственные крики они чинно направились к двери. В клети, что была специально пристроена к дому, ждало их брачное ложе, приготовленное умелыми руками свахи Огняны. Стелила Огняна на пол снопы, сверху клала одеяло с периной, покрывала все шкурками проворных куниц, чтоб сладко спалось молодым и чтоб принесла жена в положенный срок крепких здоровеньких ребятишек.
Одной рукой прижимал Ходота к груди завернутую в рушник снедь, другой держал руку Милодары. Она шла, не соблюдая обычая, не сопротивляясь, не опуская гордой головы. Завтра кумушки и не вспомнят о том, как нескромно вела себя молодая жена. Будет им о чем посудачить и без того.