Страница 45 из 62
— Эд, хватит уже.
— Но почему?
— Потому что я знаю, кто это сделал.
Вот уже второй раз она сражает меня наповал.
— Ты знаешь? Но откуда?
— Она сама сказала мне.
Поезд до Эндерберри отложили. Я пытаюсь убедить себя, что это просто неудачное стечение обстоятельств, но понимаю, что не могу. Я следую за толпой, проклиная тот момент, когда решил ехать на поезде, а не на машине (а еще — задержаться дома и выпить бутылку вина, вместо того чтобы сесть на более ранний поезд). Время от времени я поглядываю на доску объявлений. «Отложено». Могли бы просто написать: «Успешно испортили тебе день, Эд».
Домой я попадаю уже после девяти — вареный, уставший и помятый, потому что меня всю дорогу вжимал в окно какой-то тип, который выглядел так, словно всю жизнь играл в регби за сборную титанов — и я имею в виду богов, а не команду.
К тому моменту, как я схожу с автобуса и направляюсь к дому, я чувствую себя окончательно измотанным и мучительно трезвым. Открываю ворота и иду по подъездной дорожке. Дом окутан темнотой. Хлоя, наверное, вышла погулять. Может, это и к лучшему. Не уверен, что готов к разговору, который неизбежно должен между нами случиться.
Первое прикосновение холодного беспокойства я почувствовал в тот момент, когда понял, что входная дверь не заперта. Да, Хлоя бывает легкомысленной, но не безответственной и не забывчивой.
Какое-то время я топчусь на пороге собственного дома, словно коммивояжер, а потом толкаю дверь.
— Эй!
Единственный ответ — бездыханная тишина дома и приглушенный гул, доносящийся из кухни. Я включаю свет в прихожей и замираю, неуверенно перебирая гигантскую связку своих ключей.
— Хлоя?
Захожу на кухню, зажигаю свет и оглядываюсь. Задняя дверь распахнута — меня обдает холодным ветром. Все поверхности в кухне захламлены, кто-то готовил здесь ужин: пицца, салат в глубокой миске, недопитый бокал вина на столе. Гул, который я слышал, издает духовка.
Я наклоняюсь и выключаю ее. Тишина сразу же кажется оглушительной. Теперь единственный звук, который я слышу, — это пульсация крови у меня в ушах.
— Хлоя?
Я делаю шаг вперед и чувствую, как наступаю на что-то. Опускаю взгляд. Сердце проваливается вниз. Шум в ушах нарастает. Красный. Темно-красный. Это кровь. Смазанный след тянется до открытой двери. Сердце отплясывает джиттербаг.[26] У самой двери я останавливаюсь. Уже почти стемнело. Я возвращаюсь, хватаю фонарик из ящика и выхожу на улицу.
— Хлоя? Ты здесь?
Я осторожно ступаю по двору и подсвечиваю фонариком разросшийся пустырь — он тянется до небольшой рощицы вдалеке. Трава здесь высокая и кое-где примята. Кто-то недавно прошел по саду.
Я иду по следу. Крапива и всякие сорняки цепляются за мои штаны. Свет фонарика выхватывает что-то в траве. Что-то красное, розовое и коричневое. Я наклоняюсь, и мой желудок переворачивается, как русский гимнаст.
— Черт.
Это крыса. Выпотрошенная крыса. Ее желудок разорван и вывернут наизнанку, а кишки похожи на кучку маленьких сосисок.
Справа что-то шуршит. Я подпрыгиваю и оборачиваюсь. Из высокой травы на меня смотрит пара светящихся зеленых глаз. Варежка выбирается из укрытия с утробным урчанием.
— Твою мать! — шарахаюсь я, подавившись криком.
Варежка смотрит на меня с явным удовольствием: «Что, напугал тебя, зайка-Эдди?» А потом аккуратно подбирает свою добычу острыми белыми зубами и удаляется в ночь.
У меня вырывается истерический смех — могу себе позволить.
— Ебаный свет…
Крыса. Вот откуда кровь. Просто гребаная крыса и зловредный злоебучий кот. Меня захлестывает облегчение. А затем я слышу чей-то голос у себя в голове: «Но ни кот, ни крыса не объясняют, почему задняя дверь открыта, не так ли, Эдди? Или, например, брошенный ужин. Что насчет этого?»
Я оборачиваюсь к дому:
— Хлоя!
Срываюсь с места и бегу. Взлетаю по лестнице, хватаюсь за ручку на ее двери. Один стук — и дверь открывается сама собой. В глубине души я надеюсь увидеть, как Хлоя подскакивает в постели. Но ее кровать пуста. И комната пуста. Инстинктивно распахиваю дверцы шкафа. Пустые вешалки печально постукивают друг о друга.
Ящики.
Пусто. Пусто. Пусто.
Хлоя ушла.
1986 год
Прошла целая вечность, прежде чем мне удалось выбраться из дома. Хотя на самом деле я ждал всего пару дней — до выходных.
Маме позвонили, и ей пришлось срочно уехать в больницу. Папа должен был присматривать за мной, но у него горели сроки, и он заперся у себя в кабинете. Мама оставила ему записку: «Приготовь Эдди завтрак. Хлопья или тосты. И НИКАКИХ чипсов или шоколада. Люблю. Марианна».
Я ее видел. Не уверен, что папа тоже. Он казался еще более рассеянным, чем прежде. Заглянув в кухонный шкаф, я обнаружил, что он поставил туда молоко, а кофе засунул в холодильник. Я только покачал головой, а затем достал миску, насыпал в нее хлопья, добавил молока, бросил туда ложку и оставил на сушилке. А потом схватил пакет чипсов и быстренько умял их в гостиной под «Субботний супермаркет».[27] После я на цыпочках удалился к себе в комнату, предварительно оставив включенным телевизор. Отодвинул комод, вынул обувную коробку и поднял крышку.
Колечко по-прежнему лежало внутри. Оно все еще было немного грязным после леса, но я не хотел его отмывать. Тогда это уже будет не ее кольцо. И в нем не останется ничего особенного. А это было важно. Если для тебя что-то важно, то в нем важна каждая деталь. Это помогает лучше запомнить, когда и откуда оно взялось.
Но все дело в том, что был человек, которому это кольцо еще нужнее. Человек, который любил ее и у которого не осталось ничего на память о ней. То есть да, конечно, у него остались картины. Но они не являлись ее частью, они не касались ее кожи и не были с ней там, в лесу, когда ее тело медленно остывало.
Я замотал колечко в тряпицу и сунул в карман. Не думаю, что в тот момент я в полной мере отдавал себе отчет в том, что делаю. Мне казалось, что я просто скажу мистеру Хэллорану, как мне жаль, вручу ему кольцо, а он будет мне очень благодарен, и таким образом я смогу отплатить ему за все, что он для меня сделал. По-моему, именно этого мне тогда и хотелось.
Я услышал шум в соседней комнате: сначала кашель, затем — скрип папиного стула, какую-то возню и звук включившегося принтера. Я задвинул комод на место и на цыпочках выбрался из комнаты. Надел свое самое теплое зимнее пальто, замотался в шарф и, на случай, если папа меня хватится и начнет волноваться, нацарапал записку: «Я у Хоппо. Не хотел тебя беспокоить. Эдди».
Вообще-то я не был таким уж непослушным. Но был жутко упрямым, прямо-таки одержимым. Если мне в голову приходила какая-то идея, ничто уже не могло ее оттуда выбить. И пока я катил велосипед по парковке родительского дома, а потом, оседлав его, ехал в сторону коттеджа мистера Хэллорана, меня не посещали никакие сомнения, ни одна тревожная мысль.
Мистер Хэллоран уже давно должен был уехать в Корнуолл. Но полиция попросила его оставаться в городе, пока идет следствие. Я точно не знал, но, кажется, они уже собрали достаточно улик, чтобы предъявить ему обвинение в убийстве Девушки с Карусели.
Впрочем, доказательств как таковых у них было очень мало. В основном — косвенные улики и слухи. Все в городке хотели, чтобы виновным оказался именно он — это было бы правильно и понятно. Он чужак, к тому же выглядел довольно странно и уже обрел репутацию извращенца, покусившегося на юную девушку.
Они даже выстроили теорию о том, как все это было: Девушка с Карусели хотела разорвать отношения, а мистер Хэллоран чокнулся, когда услышал это, и убил ее. Особенно подкрепляли эту версию слова матери Девушки с Карусели: она сказала, что ее дочь пришла домой в слезах за день до этого, потому что поссорилась с мистером Хэллораном. Тот подтвердил, что они поссорились, но отрицал, что расстались. Он даже признал то, что той ночью они договорились встретиться в лесу. После скандала и всех этих слухов они были вынуждены встречаться тайно. Но из-за ссоры он решил не приходить.