Страница 4 из 6
У Серёжи есть яркий блестящий велосипед на четырёх колёсах. Он разгонялся и небрежно и красиво, не глядя на Вичку, делал круги и проносился мимо забора.
– Я не собираюсь перекладывать груз с души на Бога, – сердится Жужа в телефон. – Я достаточно сильная, чтобы нести этот груз самой. Я не пойму: каяться – это осознавать, что делаешь плохо, и никогда не повторять? Или пытаться исправить грех, и срываться, и повторять снова и снова… То есть постой, сейчас сформулирую…
– Жужа! Велосипед!
– Выдумала: велосипед. Колготки купить не на что… Так, завтра у нас с трёх логопед Фирдоус Илио… Илиодоровна. Господи, с таким именем-отчеством и логопеда не надо…
Всё смешалось в Вичкином доме. У мамы Юли свадьба. Сработала ворожба, снят венец безбрачия! Жених бизнесмен – не прежнее чмо, а другой. Он женится и увезёт маму далеко. Он весь в белом, высокий, лысый и улыбается мёртво и жутко, как мистер Пропер.
Мама Юля сказала, что его зовут Зад, и подтолкнула Вичку поздороваться. Какие неприличные имена бывают у взрослых, но что поделаешь. Вичка, спотыкаясь, смущённо говорит: «Здравствуйте, дядя Зад». Все хохочут, и мама Юля шёпотм поправляет: «Не Зад, а Азат! Дядя Азат!»
Как славно, когда все смеются. Вичка тоже хохочет и звонко кричит, уже нарочно:
– Здравствуйте, дядя Зад!
– Виктория, не вредничай! Извинись сейчас же перед дядей, – сладко улыбается Жужа и больно впивается ногтями в пухленькую Вичкину руку выше локтя.
– Ну что вы, ребёнок балуется! – Мистер Пропер улыбается, наклоняется к Вичкиному уху: «Ещё раз скажешь – дам леща, мелкая засранка!»
Зачем Вичке рыба лещ? Нет, и это не настоящий Принц.
– Свадьба в июне – это экономия. Пионы стоят копейки. Усыплем лестницу и весь зал, будто лепестками роз.
– Нет, но каковы расценки, тихий ужас! Помните советские цены: хлеб 16 копеек, бутылка подсолнечного масла – рубль 3 копейки. Яйцо десяток – 90 копеек, рисовая каша брикет – 19 копеек, пачка кофейного напитка «Кубань» – 19 копеек…
Вичка прислушивается к стрёкоту швейной машинки из кухни, к женскому стрёкоту из спальни. Она путалась под ногами и вот забралась в ванную, сидит перед стиральной машиной. В круглом иллюминаторе бешено плещется пенное бельё. Вичка смотрит, кто победит: розовый пододеяльник голубого – или наоборот? Побеждает голубой пододеяльник, поглотив розового соперника с потрохами и легко сожрав при этом Вичкины маечку и трусики, а также бабДорину ночную рубашку.
Вичка плачет. Сегодня во время прогулки Серёжа катал девочку из группы на велосипеде, и они целовались за верандой. Вернее, не целовались (Вичка видела в фильмах, как это по-настоящему делают дяди и тёти), а стукались носами. Скашивали глаза на прильнувшую к забору, сморщенную от страдания Вичку, и хихикали.
Дворник только что полил газон. Вичка набрала грязи вместе с травой и стала бросать в изменника. Так увлеклась, что не заметила, как её жёстко и цепко взяли за плечо. Воспитательница подвела её к бабе Доре, которая зачиталась толстой книгой. Баба Дора больно дёргала Вичку за руку вниз и обещала, что больше такого безобразия не повторится.
– Вы с ума сошли, Дора Ильинична! – знакомая врач округло подымала бровь. – Вы же грамотный человек, педагог! Это не просто невинные фантазии и фетишизм – это дружба маленькой девочки и взрослого мужчины! Каждый вечер слушает вместо колыбельной дебильную рекламу! Кошмар! Вы не представляете, какой опасности подвергаете… Это любой педофил на улице подойдёт и возьмёт девочку за руку… Она спросит: «Вы Никон?» И пойдёт за ним!
Баба Дора нарисовала в воображении ужасную картину, и схватилась за сердце и за коробочку с таблетками. На улице дёргала Вичку за руку и фанатично шептала:
– Немедленно! Немедленно! Эту гадину на плёнке, этого твоего Никона… Немедленно!
Вичка рыдала.
– Когда тебе плохо, – сухо сказала баба Дора, – оглядись вокруг и поищи, кому ещё хуже.
Мама уедет надолго. Серёжа предал. Сейчас баба Дора придёт домой, сотрёт с кассеты и убьёт Никона. И жарко, невыносимо жарко и душно, как перед грозой.
Впереди идут двое мальчишек с удочками и несут в руках завязанные пластиковые мешочки с водой. В них бултыхаются маленькие серые рыбки. Вичка видела таких в энциклопедии на картинке: это пескари. Задыхающимся в болтанке, в тёплой мутной воде, пескарям хуже, чем Вичке. Но ей от этого не легче.
– Бабушка, не закармливайте без меня ребёнка. Даже намёка нет на талию, ужас! Вырастили ей пивное пузо – уродина, а не девочка.
Высказавшись, мама Юля идёт спать. Она ведёт ночной обораз жизни и потом спит до четырёх часов дня, и ужасно сердится, если Вичка её нечаянно будит. Может даже бросить в неё чем под руку попадётся.
Коробочка с бабушкиным лекарством лежит на подзеркальнике. Бабушка их глотает, сразу перестаёт кричать и становится счастливой и умиротворённой. И говорит: «Господи, какой покой!»
Честно говоря, Вичка и раньше нажимала на пробку, и из желобка выкатывались белые мелкие таблеточки. Это Барбины пирожные. Если их лизнуть, они сладковатые.
Вичка жмёт и жмёт пробку, набирает полную ладошку таблеток и сыплет в рот. Следующая ладошка… Она просто уснёт и превратится в спящую царевну. Придёт Никон – поцелует её, и всё изменится. Вичка проснётся не уродиной, а взрослой, красивой и тоненькой, как мама Юля.
Мама, Жужа, баба Дора – все обступили Вичку и кричат. Их не слышно, но видно, как широко открываются рты, как у пескарей в мешочке. Какие у них тревожные лица, как они все беспокоятся и любят Вичку! Склоняются чужие тётеньки в белых халатах.
К Вичке возвращается слух.
– Противоядие! – страшным голосом кричит баба Дора в трубку. – Что за препарат?! Название?!… Ф-фу! – она с облегчением бросает трубку и обмякает. – Психотерапевт сказала – это плацебо! Пустышка! Сахар и мел! Что ей может грозить в худшем случае – это запор!..
Вичка очень устала от впечатлений и засыпает. «Я очень счастлив с тобой. Я всегда рад, что бы ты ни делала… Я Никон». Последнее, что она слышит сквозь сон:
– И она берёт с меня за сахар и мел 14 тысяч?!
ДОРОГИЕ МОСКВИЧИ И ГОСТИ СТОЛИЦЫ!
«Мужчина – аксессуар, игрушка в руках женщины».
«После того, как вы начнете заботиться о себе, вокруг появятся люди, которые позаботятся о вас. Прежде всего, мы живем для себя, а потом уже для окружающих».
– Нет, что они говорят, в этом твоём модном суде?! – в ужасе ломала руки Фомина – в обиходе Фома. – Это же попрание христианской морали: возлюби ближнего, как самого себя. Торжество плоти над духом… Наряжать и тешить оболочку… Смотришь подобные передачи – и веришь в скорый конец света.
– И трубы ангелов апокалипсиса возвестят… Та-рам-пам-пам! Истинно говорю вам: 4 мая сего года Земля налетит на небесную ось! – загробным голосом подхватила я.
– Не шути над этим, – скорбно попросила Фома. – А в школе, помнишь, октябрятами? Сам погибай, а товарища выручай. А Высоцкий: а когда ты упал со скал, он стонал, но держал?
…Смотреть телешоу одной, не в женской компании – это извращение. Это даже подозрительно, как если бы мужчина пил пиво и смотрел футбол в одиночестве. Никакого кайфа. Я всегда приглашаю на передачу «Модный суд» – Фому, соседку по лестничной площадке. Комментировать, хихикать, возмущаться, спорить, в который раз поражаясь отсталости, косности и узости Фомы.
Фома – это Плюшкин в юбке.
Она не выбрасывает магазинные чеки, потому что на них можно писать «напоминалки» и крепить магнитиками на холодильник.
Когда у неё заканчивается губная помада, она спичкой выколупывает из стаканчика то, что осталось, пока не заблестит донышко. С гордостью сообщает:
– Ещё на целый месяц хватило!
Или, выжав из тюбика остатки крема, не выбрасывает его – как можно?! Она разрезает туб пополам и пальцем добывает-выцарапывает размазанные по стенкам кремовые остатки. И искренно таращит глаза: