Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 14

Проецируя эти сведения на доисторическое прошлое, доктор Зеллер предполагает, что помогать родителям в плане пропитания дети смогли благодаря набору характерных особенностей нашего вида. К примеру, на каком-то этапе нашей эволюции древние люди стали не просто подбирать пищу, а заниматься планомерным собирательством и в конце концов начали жить сообществами в поселениях. Дети в них, надо полагать, могли сами находить себе пропитание, особенно если поблизости была пригодная для этого пища типа ягод и орехов. Также они могли играть в лагере под присмотром других взрослых. С изобретением приспособлений для переноски младенцев они могли начать пользоваться и ими тоже. А уж развитие языка не могло не упростить матерям задачу инструктирования детей, что и где им требуется собирать. Так беспомощные дети быстро превращались в более самостоятельных.

В древних группах охотников и собирателей помогать с детьми могли и родственники с близкими друзьями, так что люди имели возможность рожать детей чаще, несмотря на уже имеющееся потомство. Кристен Хоукс из Универститета штата Юта изучала племена хадза из северной Танзании, чтобы описать поведение женщин с маленькими детьми в условиях постоянной потребности находить пропитание. Вопреки существовавшим теориям, гласившим, что детям требуется помощь отца – и что отсюда и возникла нуклеарная семья, – доктор Хоукс с коллегами обнаружили, что у хадза эту функцию выполняют бабушки. Эти уже вышедшие из детородного возраста женщины собирали пиши больше, чем любой другой член группы, и обычно помогали своим кормящим дочерям или другим нуждающимся родственницам[46]. И хотя дети в этих небольших племенах могут быть обузой, груз забот о них разделяет или принимает на себя старшее поколение, так что матери могут снова зачинать скорее, чем если бы они заботились о детях в одиночку.

Теория доктора Богина, исследование доктор Зеллер и данные доктора Хоукс все вместе складываются в картину детства как следствия адаптации наших предков к эволюционным обстоятельствам. Данный взгляд позволяет объяснить, какую роль играет детство в истории нашего вида, и это не то, в чем видят его смысл современные родители. Люди по природе предназначены эффективно передавать свои гены, несмотря на ограничения, налагаемые на нас беспомощностью наших детей. И добиваемся мы этого благодаря тому, что при своих размерах и продолжительности жизни – а особенно при настолько зависимых детях – размножается наш вид довольно быстро. Возможно, природа компенсировала беспомощнсть наших младенцев тем, что заботу о наших детях отчасти могут брать на себя более взрослые дети, бабушки и прочие члены семьи[47]. Иными словами, изобретенные нами поведенческие стратегии помогли человечеству приспособиться к проблемам, перед которыми наш вид был поставлен своей природой.

Это объяснение не принижает того, какой скачок в умственном и физиологическом развитии происходит в период детства. Вне зависимости от того, появился ли этот этап жизненного цикла из ниоткуда, чтобы родители могли рожать больше детей, или же он возник посредством растягивания имеющихся этапов, чтобы дети могли дольше учиться, ясно одно: детство – особенный, нужный, критически важный период жизни каждого человека.

Когда возникло детство?

Когда же конкретно у предков людей впервые появилось детство? За ответом нужно обратиться к ископаемым останкам и к нашим ближайшим родственникам – высшим приматам.

Мы вполне можем изучать эволюцию человека, сравнивая его с приматами, потому что генетически мы очень близки. Мы с ними произошли от общих предков, живших около пяти миллионов лет назад. Именно тогда ветвь гоминидов отделилась от остальных приматов и каждый отправился своим эволюционным путем. Сегодня на Земле обитают четыре вида высших приматов – гориллы, гиббоны, орангутанги и шимпанзе – и только один вид людей, хотя еще около 35 тысяч лет назад у нашего эволюционного древа было немало иных ответвлений. Генетически мы ближе всего к современным шимпанзе, хотя отличия между нами очень велики. И все же эти обезьяны с небольшим, по сравнению с нашим, мозгом служат неплохим ориентиром для построения теорий, как именно могли эволюционировать предки людей.

Этим и занимался физиолог Р. Д. Мартин, сравнивавший размеры мозга обезьян и людей, – ведь именно размер мозга является ключевым сдерживающим фактором близости к людям и потому наверняка как-то связан с появлением у нас детства[48]. Доктор Мартин обнаружил, что мозг высших приматов внутриутробно развивается быстро, а после рождения – сравнительно медленно. В противоположность обезьянам, у человека мозг растет быстро и до, и после рождения. Людям необходимо, чтобы их мозг развивался и до, и после рождения, потому что голова новорожденного, чтобы пройти между костями таза его прямоходящей матери, должна быть достаточно маленькой. Если бы у новорожденного человеческого младенца соотношение размера головы с головой взрослого было бы таким же, как у обезьян, он бы ни за что не прошел через родовые пути. Естественный отбор мог бы дать нам более широкие внутренние размеры таза, но это было невозможно, учитывая необходимость иметь такую структуру таза, которая обеспечивала бы хождение на двух ногах; с более широким тазом женщины не могли бы эффективно передвигаться. Поэтому природа выбрала другой вариант – дети рождаются «преждевременно», с маленькими головками и недоразвитым мозгом. Если судить по размеру мозга, то человеческие дети рождаются банально недоношенными[49]. Но они компенсируют это тем, что в первые семь лет мозг ребенка увеличивается более чем в три раза[50].

Суть в том, что в какой-то момент мозг доисторических предков людей начал расти не как у шимпанзе, а как у нас. Скорее всего, именно тогда же и появился период детства. Но когда же конкретно это произошло?

Из окаменелых останков и отпечатков ступней мы знаем, что по крайней мере 4 миллиона лет назад наши предки уже перемещались на двух ногах. В это время строение костей их таза изменилось с удлиненного и узкого, с широким родовым каналом, как у шимпанзе, на более компактный, с тесным родовым каналом. Однако это не доставляло им проблем при родах, так как по объему мозг наших предков в те времена все еще был не больше мозга шимпанзе, примерно 400 кубических сантиметров[51]. Значит, и у их младенцев мозг тоже был не больше, чем у новорожденных шимпанзе. Но затем, около полутора миллионов лет назад, на этапе эволюции человека, названном Homo habilis, его мозг увеличился вдвое, с 400 кубических сантиметров, как у шимпанзе, до 800 кубических сантиметров или около того. И тогда уже форма родового канала стала для наших предков проблемой, а детям их пришлось начать появляться на свет со сравнительно небольшими головами. Возможно, в этот самый момент и появилось детство как новый этап жизненного цикла человека[52]. Именно тогда жизненный цикл доисторического человека круто изменился, именно тогда размер мозга начал задавать направление его эволюции, именно тогда для него стало жизненно необходимым давать своему потомству больше времени на то, чтобы учиться и чтобы мозг успел вырасти.

Идея эта подтверждается найденным скелетом мальчика, жившего около миллиона лет назад и принадлежавшего к следующей ступени эволюции человека – Homo erectus. Его кости обнаружил Камоя Кимеу, а описал Алан Уокер из Университета Джонса Хопкинса, и, если экстраполировать по ним размер черепа этого мальчика в младенчестве, то получится примерно 231 кубический сантиметр – сравнительно небольшой мозг, которому для достижения взрослых размеров в первые годы жизни нужно было бы интенсивно расти. И происходить этот рост должен был после младенчества, но до наступления подросткового возраста, в котором погиб и оставил нам свои окаменелые останки этот мальчик. Стало быть, миллион лет назад у людей уже должен был устояться жизненный цикл, включавший в себя продолжительный период детства.

46

Hawkes 1998; Hawkes 1999.



47

См. также Blaffer Hrdy 1999.

48

Harvey, Martin, et al. 1987; Martin 1983.

49

Small 1998.

50

За разъяснением взаимосвязи и последствий изменения размера головы и формы костей таза у прямоходящих людей см. Small 1998.

51

Rosenberg 1992; Rosenberg and Trevethan 1995/96.

52

Bogin 1997; Bogin 1998.