Страница 4 из 14
Завтрак в отеле – европейско-нейтрально-никакой – не был рассчитан на ублажение вкусовых сосочков.
Заморив червячка, мы покинули международную столовку и твердым шагом отправились на улицу, решительно намереваясь и поесть, и нарушить запрет о дуриане. Для русских любой запрет, что красная тряпка для быка.
Ничто ни во мне, ни в моем напарнике по путешествиям не выдавало гурманов. Гурманство, как я себе представляю, – это симпатичная пухлость тела, выпяченные в предвкушении губы, жадный блеск в глазах при общей неторопливости движений к еде. А тут на набережную вывалились два поджарых, словно борзые, высоких черноволосых парня, похожих как две капли. Не удивительно, если учесть, что мы братья-погодки. Плечи развернуты, животы втянуты, ноги в шлепках в меру волосаты и длинны. Разве что блеск в глазах имеется, да и то не жадный, а голодный.
Причины нашего поедания экзотики имеют глубокие социальные корни. Настолько глубокие, что назову лишь по одной.
Надо сказать, что все мои романы, как правило, начинались с желания женщины вволю меня накормить. Я же, знавший аж два блюда из яиц и два из картошки, мнил себя знатоком кулинарии, потому воротил нос от сытной, но обычной еды, и лишь «новинки» разжигали во мне любовное пламя. Помню одну девушку с чудесным бюстом и тягой к корейским деликатесам… Впрочем, речь не об этом.
У брата все проще, приземленнее. Жена готовит так себе, потому любая пища вне дома кажется ему экзотической.
Боже, какие запахи обрушились на нас из тысячи ресторанов, кафешек, забегаловок, киосков и просто лотков уличных торговцев, когда мы двумя «пищевыми девственниками» вышли под горячее солнце Нячанга!
Источали аромат йода живые креветки, лангусты, диковинные рыбины в тесных аквариумах. Благоухали медом и цветами фруктовые ряды. Плыл острый, возбуждающий запах мяса во всем своем жарено-пареном разнообразии.
Все пять чувств по-охотничьи поджали лапки.
Уши прислушивались, как хрустит, вращаясь на огне, печеная кукуруза, скворчат в масле блинчики и какие-то местные «чебуреки».
Пальцы поглаживали мимоходом плотные бочки манго и шершаво-клетчатые – «сахарного яблока».
Глаза выхватывали то странные голубые соки, то длинные, словно гигантские огурцы, арбузы, то…
– Дурианы! – заорал я.
Прямо на асфальте, на тряпочке, по-купечески развалились запретные упитанные шипастые дурианы.
– Потом купим, – брат хладнокровно оттащил меня от прилавка, – не торопись. Вот те яйца, мельче перепелиных, не внушают доверия. А креветка в кляре вместе с хитином? Кошмар. Поймем масштаб и приценимся.
Зазывала у морского кафе приветливо замахал руками.
Меню вьетнамцы пишут везде: на стенах, на деревянных «раскладушках». Специальные, с красочными фотографиями меню-книжки лежат на столиках перед входами, рядом с мангалами, где томятся на вертелах крокодилы, от которых официанты то и дело отрезают порции для туристов. Эта кафешка облюбовала для меню окна.
Мы вчитались.
Нет, нас не смутили «жареные улитки Хыонг с лимонным соргом и перцем1», оставили равнодушными «морские черенки Зыонг» и «волосатые мидии». «Падагрический лямбис» – вот что заставило нас ретироваться и искать другое место для гурманства. Согласитесь, свойства вышеупомянутого лямбиса, чем бы он ни являлся, намекали на вечность.
Перекусив чем попало, накупавшись вдоволь в море, поплутав по узким улочкам и оголодавши до состояния нестояния, мы приземлились в симпатичном ресторане с совершенно вьетнамским названием «Армения».
В нем были залы и под крышей, и под небом. Разделял их красиво оформленный диванами то ли природный, то ли искусственный ручей.
Рассудив, что мы не римские патриции, чтобы вкушать пищу лежа на диване, мы заняли деревянный стол в открытом зале. Здесь была эстрадная площадка, на сцене голосил русский мужик, исполнял давно забытые в родной стране «хиты». На пятачке вяло танцевали плотно отужинавшие туристы. При этом зал казался почти пустым, настолько огромным он был.
Симпатичная вьетнамка включила нам вентилятор – они тут у каждого столика, принесла меню.
Чернильная ночь клубилась над нами легкими облачками, вентилятор обдувал ветерком, разгонял жару.
– Пора, – сказал я, строго глядя на брата. Он торжественно кивнул.
Мы заказали четыре бутылки «Сайгона» – неплохого вьетнамского пива – и углубились в меню.
Брат разрывался между страусиной отбивной и тушеным крокодилом, наконец заказал устрицы под сливочным соусом и лягушачьи бедрышки в кляре.
Я же с удивлением обнаружил в меню борщ со сметаной и пельмени. Ну а что? Сии блюда во Вьетнаме – чем не экзотика?
Принесли борщ и устрицы. Мы переглянулись.
Дело в том, что тарелки иначе как тазиками не назовешь.
В моем тазике с борщом одиноко белела капля сметаны. Вьетнамцы едят все: от жареных кузнечиков до зародышей утки, – но не употребляют сметану, не понимают, что это такое, а вот русские требуют, значит, надо.
На плохом англо-русско-вьетнамском языке я объяснил официантке вопиющее несоответствие рецепту и попросил добавить хотя бы еще ложку.
– И бутылку минералки! Холодной! – добавил брат. Он почти прикончил вкусных устриц, снисходительно поделившись со мной одной – самой маленькой.
Вьетнамочка счастливо кивала.
Позже я узнал, что тут не торопятся изучать языки и буквально читают по губам, угадывая желания заказчика.
Она притащила большой поднос с лягушкой, вернее, с бедрами, которые, прямо скажем, стройностью не отличались, горшок с пельменями, плошку со сметаной.
– Минералку забыла, – посетовал брат.
Я закинул сметану в борщ, надо сказать, приличный.
Брат осторожно откусил кусок лягушачьего бедра, прожевал:
– Как курица. Очень старая, но активная курица, без жиринки, – он почему-то посмотрел на мои пельмени и облизнулся.
– Не факт, что они из привычного мяса, – вяло попробовал возразить я. Вяло, потому что сквозь борщ в тазике просвечивало донышко, и пельменей я уже не хотел, разве что пяток.
Снова подошла пожизненно-радостная официантка. Оказывается, она ничего не забыла: водрузила на стол кувшин со сметаной – пол литра, не меньше – поближе ко мне. Ага, значит, первая маленькая плошка с оным продуктом предназначалась для пельменей. Поставила перед братом большую металлическую миску с колотым льдом. Горку ледяных катышков украшали щипцы.
– Это что, минералка? – брови брата уехали к макушке. – Я просил воды.
Вьетнамочка весело залопотала. Я выловил из ее речи знакомые слова: «кен» и «нуотц», – что перевел как «мороженая вода». Мол, любые капризы за ваши деньги.
– Все верно, ты заказывал холодную, ты ее и получил…
Пришлось довольствоваться пивом.
Мы покинули ресторан «Армения» с боксом, в который нам упаковали лягушек, мило обсыпанных заново зеленью и ломтиками огурцов…
Обильный ужин потребовал долгой прогулки по ночному Нячангу. На улицах еще вовсю торговали вкусностями и, соблазнившись, мы купили запеченного прямо в панцире лобстера.
Я никогда не был против ночного перекуса, поскольку он не прибавлял ни капли жира нашим поджарым телам.
Возле отеля витал странный запах, будоража носы композицией хлорки, лекарств, тухлятины, гнили с примесью свежих анисовых нот. Ощущение, что тут был сход больных чем-то вьетнамцев, которые одновременно пукнули.
Причина запаха обнаружилась сразу. На открытой веранде сидели девушки и ели дуриан.
– Мы же дуриан хотели купить! – вспомнил я.
– Завтра, – брат зажал нос и быстренько скрылся за стеклянными дверями отеля.
Утром солнце решило основательно поджарить туристов. Жара стояла такая, что все мысли о еде вызывали тошноту. Мы даже завтракать не стали, решив, что к обеду вполне созреем до лежащей в холодильнике лягушки. Хотелось пить, и только пить.
Помня представление вьетнамцев о «холодной минералке», мы решили попробовать местные соки, вышли на набережную и остановились у незнакомого агрегата.
1
Орфография, грамматика сохранены