Страница 3 из 16
Юношу снова затянуло в темный водоворот. Лица, лица. Искаженные болью, перекошенные от крика, умоляющие о помощи.
Вот молодой ученый раздраженно отпихивает ногой несчастного, который распластался по полу и умоляет о снисхождении. Диме противно, но по большому счету все равно. Его тезка, тоже Дмитрий, совершил проступок и должен быть наказан. Такова основа системы. Подчинение и труд – основа лучшей жизни. Из серого зала нет иного пути, только в вечность во имя науки.
– Тебе дан уникальный шанс послужить на благо всем выжившим после Катастрофы. Пусть это больно – а кто сказал, что великие дела делаются легко?
Высокие, патетические слова, в которые он сам когда-то верил. Искренне верил, с фанатичной яростью защищая право вершить человеческие судьбы. О, как это было приятно – осознавать, что он выше их, выше этих жалких людишек, которые по одному его слову окажутся в лаборатории, униженные и молящие о пощаде.
Власть – какое сладкое слово. И Рябушев, и Доктор Менгеле, и практически все обитатели красного зала знали это волшебное чувство – ощущение собственного превосходства, пусть даже и основанное на страхе.
Дмитрию подумалось, что полковник Рябушев с возрастом становится слишком отходчивым, когда начальник бункера военных помиловал его тезку и оставил в сером зале, наказав всего лишь несколькими днями в карцере.
Всего лишь! В сердце вонзилась раскаленная иголка стыда и отвращения к самому себе.
«Когда, в какой момент я оступился? Когда потерял веру в собственную непогрешимость?» – этот вопрос он задавал себе, сидя в карцере на жестком полу, уставившись в одну точку.
Никогда не голодавший, не знающий, что такое бессонные ночи, побои и унижения, молодой ученый рыдал от боли и обиды, проклиная себя, проклиная весь мир. Но сквозь страдания и слезы пробивались раскаянье и вера в то, что даже один крохотный шаг по этому пути не напрасен.
Сколько раз Дмитрий мысленно просил прощения у Жени! Это его рука держала шприц с транквилизатором, экспериментальным препаратом, итогом совместных трудов его и Доктора Менгеле. Кто, как не он, знал, что несчастный пленник испытает ужасные мучения, которые закончатся страшной смертью?
Марина встретилась с ним в тот же день, бледная, впервые заплаканная. Она вышла из кабинета Доктора Менгеле, постаревшая на несколько лет за считанные минуты, с потухшим взглядом. Ее мальчик был обречен, женщина тоже это знала. Боялась идти к нему в камеру, боялась увидеть то, что должна была.
Впервые за многие годы Дмитрий увидел в глазах человека то, что заставило его отшатнуться и вызвало желание бежать без оглядки.
Сострадание ближнему своему? Боль душевную, которая превосходит страдания тела? Что Марина сказала ему, почему после этой встречи все полетело к чертям?
Память стерла этот разговор, оставив в сердце надрывную, не прекращающуюся тоску.
Молодой ученый смотрел ей вслед, когда женщина уходила по коридору, ощущал на руке холодный влажный след ее пальцев, залитых слезами. Невидимая струна внутри лопнула, и Дмитрий знал, что вместе с этим оборвалась и его жизнь. Доктор Менгеле никогда не простит ему измены.
Безумный взгляд Жени, искусанные губы, перекошенное лицо снились молодому ученому в кошмарах. Раз за разом пленник приходил ночами, смотрел, смотрел, смотрел. Его вытаскивали под руки из бункера – умирать.
И теперь он, Дмитрий Холодов, ученый, правая рука всесильного Доктора Менгеле, умирал на холодном снегу, – так же, как пленник, погибший от его рук…
Лицо юноши заливали горькие слезы. Они застывали на морозе, тревожа ожоги. Руки, замерзшие в снегу, немели, синие и безжизненные.
«Расплата. Все мертвы, кроме меня. Почему, зачем я выжил, зачем еще существую?»
Доктор Менгеле был в ярости, когда Дмитрий бросил ему в лицо злую правду. Он загнал своего подопечного в угол и избивал ногами, рыча угрозы. Почему тогда юноше не хватило сил отказаться от своих слов?
Геннадий Львович отправил своего ученика в карцер – подумать несколько дней, прежде чем дать окончательный ответ. Живот сводило от голода, синяки по всему телу немилосердно ныли, наливаясь темной кровью, заключенному не давали спать. Стоило забыться тревожным сном, фонарь светил в лицо: встать! Раз за разом. Бесконечно.
В темноте и тишине измученное бессонными днями и ночами сознание искало оправдания, жалкие и тщетные. «Я не отдавал приказа их мучить. Я – исполнитель. Это во благо науки. Это ради выживания всего человечества!» И чем больше этих мыслей роилось в голове, тем больше Дмитрий убеждался в собственной никчемности и фальши всего спятившего мирка под началом полковника Рябушева и Геннадия Львовича.
Он знал, что наказание будет страшным, юноше было жутко до одури. Кому, как не правой руке Доктора Менгеле, знать, что может с ним сделать сумасшедший ученый?
Ровно то же самое, что делал с ними всеми ты. Эта мысль крышкой саркофага рухнула в сознание, и заключенному подумалось, что, наверное, так приводится в исполнение смертный приговор. Только в его случае – растянутый во времени на долгие дни и недели…
Выживший открыл глаза и смотрел в темнеющее перед бурей небо. Память пролистывала картины нескольких последних недель, но переживать все это вновь было слишком тяжело.
Дмитрий пошевелился, и тело мгновенно отозвалось болью. Живой. Пока еще живой. Сознание прояснилось, липкий туман бреда отступил, выпустив из своих лап несчастного пленника.
Хотелось пить. Юноша засунул в рот пригоршню снега, и вдруг улыбнулся, растягивая потрескавшиеся, искусанные губы в оскал.
– Живой. Раз живой, значит, Вселенная дала мне еще один шанс. Мы все принимали пластохинон. Что будет со мной на поверхности? Чтобы узнать, нужно идти. Нужно. Идти.
Хриплый голос, сорванный от крика и надрывного кашля. Дмитрий перевернулся на живот, стиснув зубы, чтобы не закричать. Поднялся на четвереньки и встал, с трудом держа равновесие.
«И все же Алексеева была права. За все нужно платить. Я делал страшные вещи с Женей и многими до него. Теперь мне предстоит на своей шкуре прочувствовать то, что я заставил пережить их. Трижды я был на волоске от гибели, трижды выживал.
Доктор Менгеле должен был ввести мне тот же транквилизатор, что и Жене. Мне повезло в первый раз, когда после штурма Теплоцентрали про меня забыли. На время. Брошенный в карцер умирать без еды и воды после пыток моего учителя, я единственный избежал смерти после взрыва. Когда Марина, проходя мимо моей камеры, на мгновение остановилась и шепнула мне «Прощай!», мог ли я подумать, что она говорит не о моей смерти, а о массовой казни всех, и правых, и виноватых? И только мне повезло. Повезло ли? Всю оставшуюся жизнь каяться в своих грехах и никогда не отмыться от этой страшной вины. Один шаг по дороге раскаянья уже не напрасен – так она мне сказала? Будь проклят тот день, когда Алексеева появилась в нашем бункере. Будь проклята моя душа, не вовремя разбуженная Мариной. Ненавижу, как же я ненавижу эту женщину. Но как я благодарен ей. Я сошел с ума, помешался, чокнулся. Верю, что сделал все так, как должен был, и проклинаю себя. Это моя кара и расплата – вечно винить себя в том, что совершил. Поэтому я все еще жив. Хотя хотел бы сдохнуть… Пары секунд не хватило, чтобы те рухнувшие плиты меня раздавили. Не задохнулся в дыму, даже через решетку пролез. Пусть так. Этот мир не готов меня отпустить, пока я не заслужу прощения. Только что я могу сделать, кроме как бесконечно винить себя?»
Дмитрий побрел через сугробы в сторону дороги. Его одинокая беззащитная фигура черным силуэтом выделялась на фоне белоснежных сугробов, закутавших в одеяло здания и градирни Мытищинской ТЭЦ.
К ограде теплоцентрали протянулась цепочка запорошенных снегом следов. Юноша наступал след в след, не задумываясь, зачем и куда идет. Страх ушел, оставив кристальную ясность сознания. Каждый шаг отдавался болью, мелкие колючие снежинки, казалось, вонзались в тело, как иголки.
Дима шагал по снегу, не глядя по сторонам, погрузившись в свои мысли и свою муку, она доставляла ему мрачное удовлетворение, на лице блуждала безумная ухмылка.