Если бы мы знали

Мне даже смотреть на нее не хотелось. Конечно, я вела себя несправедливо по отношению к маме. Это не только ее вина. И идея наверняка была папина.

– Теперь я жалею, что мы тебе об этом сказали. – Мама шумно вздохнула, и я опять вспылила:

– Это почему? Надо было еще несколько месяцев назад во всем мне признаться! Например, в декабре, когда я получила письмо о том, что меня приняли! Мы тогда пошли в ресторан на праздничный ужин, помнишь? И вы с папой уже знали, что у нас нет денег на университет. За что вы так со мной поступили?!

Мама помрачнела, закусила губу и отвернулась к окну. Что-то было не так.

Я вспомнила тот декабрьский вечер. Мама с папой чуть не лопались от гордости. Не похоже было, что они притворяются.

Что же изменилось с тех пор, на что еще могли потребоваться деньги? И тут меня как обухом по голове ударило.

– Это из-за Аарона, да?

Место музыкального руководителя пустовало больше года. В январе папе наконец удалось переманить Аарона Донохью из большой роскошной церкви в Хьюстоне. Помню, он тогда сказал, что его молитвы услышали. Папа создал «команду мечты».

– Аарон – ценная находка для нашей школы, но ему приходится много платить за работу.

Аарон. Вот это ирония. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Я встала с кровати и подошла к двери. Мне так хотелось покинуть – и как можно скорее – эту комнату, этот дом, этот город.

– Ханна, – позвала мама. Я обернулась через плечо. – Все образуется. Нам нужно только верить.

«Да, – подумала я, – больше ничего и не надо. Почему бы мне не прийти в отделение приемной комиссии Бостонского университета в первый день учебы и не сказать: Здравствуйте, я Ханна Жаккар. У меня нет денег, но вот, возьмите. Целый вагон веры».

– Бог поможет, Ханна. Ты же знаешь. Он всегда помогает.

Жаль, что сейчас я не верила в это так, как раньше. Я прищурилась и спросила:

– Правда ли, мама?

Она широко распахнула глаза и посмотрела на меня: в ее взгляде потрясение смешивалось с разочарованием. На мгновение я даже пожалела о своих словах, но мне стало легче от того, что я наконец сказала это вслух.

– Да, я верю, что Он правда нам поможет.

– Ну лучше бы Ему поспешить. Оплатить учебу надо до июня.

Я выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь, и промчалась по коридору мимо гостиной, где недавно прошел «семейный совет». Папа все еще сидел там, и он окликнул меня.

Я вернулась, заглянула в комнату и увидела, что папино лицо опухло, а глаза покраснели. Мне тут же захотелось его обнять и повторить мамины слова о том, что все будет в порядке, что молитвы нам помогут. Но я застыла на месте, не в силах издать ни звука.

– Прости меня, Ханна, – прошептал папа. – Я совершил ошибку. Но я все исправлю, обещаю. – Он запнулся на последнем слове, и я невольно шагнула к нему. Все-таки он был моим папой. Я никогда на него так сильно не злилась и не знала теперь, как мне поступить. На языке вертелись слова «все в порядке», но я промолчала. Нет, ничего не в порядке.

Я открыла входную дверь и вышла на крыльцо. Сердце у меня колотилось настолько сильно, что я буквально чувствовала, как оно отчаянно бьется о грудную клетку. Спустившись на тропинку, словно в забытьи, я перешагнула через мамину клумбу и направилась прямиком к дому Эмори. Посреди лужайки я резко замерла, словно меня ударило током.

На душе у меня было тяжело и пусто. Мне хотелось прибежать к Эмори, признать, что она сказала тогда правду о моем папе и обо мне.

Еще три месяца назад так бы я и поступила.

Но не сейчас.

Я развернулась и побежала в противоположном направлении, к холмам. Через два квартала пришлось остановиться у перекрестка. Я ударила по кнопке на столбе светофора так сильно, что у меня заныли костяшки. Загорелся зеленый, и я пулей промчалась через дорогу и парковку. У трех металлических ограждений, преграждающих путь велосипедистам, я сбавила скорость, повернула налево и уже медленнее побежала по лесной тропинке в чащу.

Деньги пропали. Я знала, что папа оплачивает нужды программы сценического искусства в нашей христианской школе «Завет» из своего кармана, потому что церковный бюджет он уже потратил, как и вложения других, более крупных местных церквей, но мне и в голову не приходило, что он начнет тратить средства, отложенные мне на учебу.

Тропинка начала петлять, круто уходя вверх. Я сосредоточилась на верхушке холма, где стоял деревянный указатель, принялась энергичнее размахивать руками и перешла на более широкий шаг, ускоряя бег. Я добежала до указателя, не отрывая от него взгляда, и победно хлопнула по нему рукой. А потом резко повернула направо и помчалась дальше, следуя замысловатым изгибам узкой тропинки.

Родители всегда говорили об университете как о данности. Мол, очевидно, что после окончания старшей школы человек поступает в вуз. Иначе и быть не может. Они твердили, что все оплатят, и мало беспокоились о ценах на обучение и комиссионных сборах за учебу в другом штате. Если бы меня предупредили заранее, я смогла бы подготовиться. Подать на стипендию, гранты или что-то вроде того.

Я не могла представить себе жизнь без Бостонского университета. Для меня письмо о зачислении символизировало нечто большее, чем четыре года высшего образования. Оно дарило мне возможность переехать в другой город, где никто меня не знает, никто не следит за каждым моим движением, не анализирует, не осуждает. Возможность быть просто Ханной, а не дочкой пастора Жака. И стать кем мне заблагорассудится.

Я бежала по крутому склону, сбоку ненадолго показался мой район, но вскоре его снова закрыли деревья. Через три мили меня ждала верхушка холма, обозначенная грудой камней. Я забралась на свой любимый камень, который раньше называла «камнем молитв», а теперь «камнем раздумий».

Я глубоко вдохнула. И заорала во все горло.

Испугавшись громкого крика, птицы вылетели из гнезд, а белки выбежали из своих домиков. Мне стало намного легче после того, как я выпустила пар. По щекам потекли слезы, смешиваясь с потом, и я вытерла лицо футболкой.

Сидя на холодном камне, подобрав под себя ноги и опустив голову на ладони, я принялась раскачиваться вперед-назад, всхлипывая и дрожа всем телом, прерывисто дыша и даже не пытаясь успокоиться.

Я сердилась на папу, но еще сильнее я сердилась на саму себя.

Потому что Эмори была права.

Она попала в точку во всем.

День 275-й, осталось 162

Я спустилась на первый этаж, потирая глаза.

– С добрым утром, соня!

Мама стояла у плиты в черных спортивных штанах и ярко-оранжевой майке. Из небрежного пучка на макушке выбивались темные пряди волос, падая на плечи и обрамляя лицо. Она тихонько напевала себе под нос, как обычно, когда занималась готовкой.

Кофе оказался холодным, вчерашним, так что я опрокинула кофейник в раковину и заварила свежий. Дожидаясь, пока он приготовится, я облокотилась на кухонную стойку и закрыла глаза.

– Ты сегодня очень бодрая.

– Я проснулась несколько часов назад, – отозвалась мама и махнула лопаткой в сторону столовой. – И много чего успела сделать.

Я обернулась на стол, устланный вырезками из свадебных журналов.

– И не говори, – пробормотала я и подошла к столу.

Мама аккуратно разложила фотографии платьев на отдельные стопки. Платья без бретелек. Длинные бальные платья. Короткие и игривые. Изящные и облегающие. Фото цветных нарядов она тоже сложила в небольшую стопку.

Мама подошла ко мне сзади и оперлась подбородком на мое плечо, любуясь результатом своих трудов.

– Скажи честно, я переборщила? Я не обижусь.

– Да, мам, ты уж слишком усердствуешь.

– Знаю. – Она вздохнула и взяла со стола фотографию девушки в расшитом блестками платье. Казалось, модель сошла с экрана анимационного фильма. – Я хочу, чтобы в этот раз все было идеально… Но может, я уже переросла все эти сказки про принцесс?